Минка

Минка (яп. 民家) — традиционный японский дом, встречающийся в наши дни, главным образом, в сельской местности.

В контексте деления общества на четыре класса по роду занятий, минка был жильём крестьян, ремесленников и торговцев, то есть касты, не принадлежащей к самураям, но подобная коннотация давно не существует в современном японском языке и любой жилой дом в традиционном японском стиле можно упрощённо называть «минка».

Разновидности минка

Несмотря на то, что минка существуют в разных вариантах, которые сформировались в результате влияния разных географических и климатических условий, также как и стиль жизни обитателей, в основном минка можно поделить на две категории: крестьянский дом нока (яп. 農家 но:ка) и городской дом матия (яп. 町屋). Также можно выделить подкласс в классе крестьянских минка, которые можно обнаружить в деревнях рыбаков гёка (яп. 漁家).

Исторические сёла Гокаяма (Префектура Тояма) и Сиракава-го (Префектура Гифу) расположены в труднодоступном горном районе острова Хонсю, который в зимнее время бывал подолгу отрезан от остальной части Японии. Здесь сложилась особая школа зодчества — «гассё-дзукури».

Традиционные жилища в этой местности отличаются крутыми крышами из соломы. Основным занятием местных жителей было разведение шелкопряда, так что верхние этажи жилищ искусно приспособлены для нужд шелкопрядения. Деревни внесены в Список всемирного наследия ЮНЕСКО как «выдающийся пример традиционного образа жизни, прекрасно приспособленного к окружающей среде и местным социальным и экономическим условиям».

Центральным положением при строительстве минка было использование дешёвых и доступных строительных материалов. Крестьяне не могли позволить себе домов из дорогих или труднодоступных материалов, поэтому почти все «нока» сделаны из дерева, бамбука, глины и различных видов трав и соломы.

«Скелет» дома, крыши, стены и опоры сделаны из дерева. При изготовлении внешних стен часто использовались бамбук и глина, а внутренние стены не возводились и вместо них использовались скользящие перегородки или ширмы-фусума.

Гассё-дзукури — одни из самых узнаваемых японских домов, а также самые высокие — из-за крыш. Высокие крыши позволяли обходиться без дымохода и устраивать обширные складские помещения, а также — в первую очередь — защищать дом от попадания влаги. Благодаря конструкции крыши снег или дождь сразу скатывались вниз, не задерживаясь, благодаря чему крыша была практически «непромокаемой», а солома, покрывающая её, почти не гнила.

Верхние этажи в гассё, как правило, отводятся для шелководства, а область ниже первого этажа часто использовались для сушки селитры, сырья для производства пороха.

Вид

В разных районах страны минка имеет свои особенности, но основным общим принципом строительства такого дома является использование прямоугольной рамочной конструкции из несущих столбов и перекладин. Стены в европейском понимании отсутствуют, их функцию исполняют оклеенные плотной бумагой подвижные панели «фусума» и скользящие двери «сёдзи». Такая конструкция внутренних перегородок позволяет произвольно изменять внутренние объёмы дома. Основной пол земляной, над ним на высоте около 50 см устанавливается деревянный настил, на котором сидят, спят, принимают пищу и т. д. Крыша, как правило, двух- или четырёхскатная со значительным уклоном и широкими козырьками, предохраняющими стены от дождя. Обстановка внутри дома рассчитывается для сидящих на полу людей.

Отрывок, характеризующий Минка

Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.