Мировая революция

Мирова́я револю́ция — идея Карла Маркса о неизбежности культурно-экономической общности человечества.

Мировой, а не локальный характер коммунистической революции обосновывается теоретически (Энгельс Ф., «Принципы коммунизма») тем, что капиталистические страны так тесно переплетены мировым рынком, мировым разделением труда, что кризис в одной капиталистической стране неизбежно вызывает синхронные кризисы в других, создавая и революционную ситуацию одновременно во всех капиталистических странах, в результате происходит именно Мировая революция.

Мировая революция и Октябрьская революция 1917 года в России

Идея Мировой революции широко использовалась лидерами большевизма, позволяя русским революционерам с одной стороны рассчитывать на поддержку европейских марксистов, а с другой стороны активно вмешиваться в дела других государств, помогая местным коммунистам готовить антиправительственные выступления. Для этих целей была создана специальная международная организация — Коминтерн.

Вскоре после прихода к власти в России большевиков, марксисты всех стран ощутили в себе способность к глобальным политическим изменениям. Многие из них тогда полагали, что Мировая революция произойдёт в ближайшее время. Так, выступая 26 октября 1917 года на II Всероссийском съезде Советов, Троцкий публично заявил:

Надежду свою мы возлагаем на то, что наша революция развяжет европейскую революцию. Если восставшие народы Европы не раздавят империализм, мы будем раздавлены, — это несомненно. Либо русская революция поднимет вихрь борьбы на Западе, либо капиталисты всех стран задушат нашу.

В. И. Ленин в письме Свердлову и Троцкому от 1 октября 1918 года указывал, что «…Международная революция приблизилась… на такое расстояние, что с ней надо считаться как с событием дней ближайших». 6 марта 1919 года он же в заключительной речи при закрытии I (учредительного) конгресса Коминтерна заявил:

Победа пролетарской революции во всем мире обеспечена. Грядёт основание международной Советской республики.

Председатель Исполкома Коминтерна Г. Зиновьев уже в октябре 1919 года заявил, что в течение года Мировая революция распространится на всю Европу.

Отказ СССР «поддержать» мировую революцию

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

К концу 1920-х годов партия большевиков в целом отказалась от теории мировой революции. Внешнеполитические интересы вынудили правительство Советского Союза установить дипломатические отношения с капиталистическими державами и отказаться от открытой военной агрессии в их адрес, равно как и открытой поддержки там революционных движений. Сталин отказался предоставить европейским коммунистическим партиям военную помощь Советского Союза, и в 1925 году, опираясь на статью Ленина о Соединенных штатах Европы, выдвинул идею о возможности построения социализма «в отдельно взятой стране». Данная идея была выражением теории Ленина об «откате революций» и вызывалась требованием укрепления советской власти и нуждами социалистического строительства. В условиях «отката революций» в мире, наблюдавшийся к середине 20-х годов, первоочередными задачами виделись полномасштабное социалистическое строительство и реконструкция народного хозяйства на базе социализма. Окрепший экономически и политически СССР должен был выступить надежной базой поддержки будущих революционных движений.

В 1936 году из «сталинской» Конституции СССР было убрано упоминание о Мировой Советской Социалистической Республике, в результате чего социалистические республики Восточной Европы, а также Китай, не вошли впоследствии в состав СССР, а в 1937 году репрессиям были подвергнуты сторонники Льва Троцкого, призывавшего коммунистов не останавливаться на достигнутом в России.

Тем не менее, в ходе Второй мировой войны в большинстве стран Восточной Европы, занятых советскими войсками, к власти пришли коммунистические партии — образовав социалистический блок в Восточной Европе. После того, как в СССР началась перестройка, политико-экономическое устройство в странах Варшавского Договора постепенно возвратилось к капиталистической модели.

Отголосок мировой революции сохранился в лозунге «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», который можно было видеть на гербе СССР и всех пятнадцати советских Республик.

Революции в других странах

Теоретически, мировая революция могла бы произойти и при отсутствии советской поддержки, так как мысль о ней возникла задолго до Октябрьской революции. Однако разобщённые действия революционеров в разных странах терпели поражения.

Большинство революционеров 1917—1919 гг. оказались неспособными самостоятельно и на долгое время взять власть в свои руки. Неудача постигла революции в Германии, Финляндии, Венгрии. Крах настиг и такие республики, как Эльзасская Советская Республика и Советская Республика Гилян, не говоря уже о множестве более мелких. Его не избежали даже восстания 1923 года в Болгарии и Германии, подталкиваемые Коминтерном.

Некоторые революции 1921—1926 гг. смогли преобразовать свои страны и установить советский строй. Такие правительства получили признание и внешнеполитическую поддержку СССР. Так было в Монголии и Китае.

Часть революционеров пришла к власти в 1945—1948 гг. после Второй мировой войны, когда Красная Армия освободила от нацистов ряд стран Восточной Европы. Это произошло в Югославии, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Польше, Германии, Венгрии, Албании, Вьетнаме, Корее.

Большинство социалистических правительств, так как их страны были слишком малы для возможности там социализма, удерживались только благодаря советской помощи, точнее интеграции в советскую экономику через СЭВ, и после её ослабления в конце 1980-х потеряли власть.

Начиная с 1950-х годов, с разным успехом свершились (или совершаются по сей день) революции на Кубе, в Эфиопии, Анголе, Лаосе, Камбодже, Мозамбике, Португалии, Афганистане, Никарагуа, Непале и других странах.

В СССР военно-техническую помощь коммунистическим режимам других стран называли интернациональным долгом.

Образ мировой революции в культуре и искусстве

Вероятно, первые нотки мировой революции прозвучали в 1888 году в «Интернационале» французского поэта Эжена Потье. Песня быстро превратилась в гимн, который до сих пор исполняется на коммунистических собраниях и митингах:

Лишь мы, работники всемирной

Великой армии труда,

Владеть землёй имеем право,

Но паразиты — никогда!

О мировой революции писал знаменитый русский поэт А. Блок («Двенадцать», январь 1918 года):

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем,

Мировой пожар в крови —

Господи, благослови!

О роли гражданской войны, как первого шага на пути к предстоящей революции во всей Европе, упоминается в революционной песне П. Григорьева «Белая армия, чёрный барон» (1920):

Мы раздуваем пожар мировой,

Церкви и тюрьмы сравняем с землёй —

Ведь от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней!

О международной солидарности трудящихся в борьбе против угнетателей пелись советские песни (М. Светлов, «Гренада», 1926 год):

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Прощайте, родные!

Прощайте, семья!

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

См. также

• Интернационал
• 1 мая — День международной солидарности трудящихся
• Революционная теория
• Коммунистический интернационал
• Социология революции

Ссылки

• [ru.internationalism.org/files/ru/1917_0.pdf Октябрь 1917: начало мировой революции]

Отрывок, характеризующий Мировая революция

– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.