Мир-системный анализ

Мир-системный анализ исследует социальную эволюцию систем обществ, а не отдельных социумов, в отличие от предшествующих социологических подходов, в рамках которых теории социальной эволюции рассматривали развитие прежде всего отдельных обществ, а не их систем. В этом мир-системный подход схож с цивилизационным, но идёт несколько дальше, исследуя не только эволюцию социальных систем, охватывающих одну цивилизацию, но и такие системы, которые охватывают более одной цивилизации или даже все цивилизации мира. Этот подход был разработан в 1970-е годы А. Г. Франком, И. Валлерстайном, С. Амином, Дж. Арриги и Т. дус Сантусом. В России школа представлена А. И. Фурсовым и А. В. Коротаевым.

Подход Фернана Броделя

В качестве важнейшего предшественника мир-системного подхода, заложившего его основы, обычно рассматривается Ф. Бродель. Поэтому не случайно, что ведущий центр мир-системного анализа (в г. Бингхэмптон, при Университете штата Нью-Йорк) носит имя Фернана Броделя. Бродель писал о взаимосвязывающем все общества «мире-экономике». У неё имеется свой центр (со своим «сверхгородом»; в XIV веке им была Венеция, позднее центр переместился во Фландрию и Англию, а оттуда в ХХ столетии — в Нью-Йорк), второстепенные, но развитые общества и окраинная периферия. При этом торговые коммуникации связывают разные регионы и культуры в единое макроэкономическое пространство.

Мир-экономика существует поверх политических, культурных и религиозных границ (считавшихся границами «локальных цивилиза­ций»). Объединяет такой «мир» его экономика: в любых «мирах», даже в «империях» Востока, государство может быть сильнее общества, «но не сильнее экономики.»[1] Введённый Валлерстайном термин «мир-империя» Бродель не принимал. Миры-экономики существуют с древних времен: Финикия, Карфаген, Рим, Индия, Китай, мир ислама.

Признаков, верных для любого мира-экономики, три. Прежде всего, мир-экономика пространственно ограничен. И границы его меняются редко и медленно. Связано это с тем, что граница между мирами-экономиками представляет собой такую зону, пересекать которую невыгодно ни с той, ни с другой стороны. Поэтому миры-экономики в целом были стабильны до конца XV века, когда «Европа передвинула свои границы» и приступила к покорению остального мира. Второй признак. Каждый мир-экономика имеет свой центр. Таким центром является господствующий капиталистический город. Необходимо пояснить, что для историков школы «Анналов» слово «капитализм» означает не общественно-экономическую формацию, основанную на частной собственности на средства производства и эксплуатации труда капиталом, как для Маркса, а деятельность, связанную с денежным оборотом, безотносительно к производству. Поэтому Ф.Бродель видит капитализм в любой экономике. И.Валлерстайн в русле тех же взглядов будет видеть возможность капитализма в мирах-империях и действительность капитализма в мире-экономике Европы.

Центр мира-экономики может перемещаться. Это может быть следствием политического решения (Пекин в 1421 году становится столицей Китая вместо Нанкина) или экономических причин (пере­мещение центра Европы), но всегда имеет важные последствия для всего мира-экономики. Центр всегда «сверхгород», кото­рому служат другие города. Возможно наличие двух центров (Рим и Александрия, Венеция и Генуя). Это имеет место в краткий период борьбы между ними за лидерство. Успех одного из центров приводит к упадку другого. Центр мира-экономики всегда космополитичен: торговля связывает воедино регионы с разными культурами, и все пути ведут в столицу мира-экономики, становящуюся «Ноевым ковчегом». Это положение требует допущения политических и религиозных свобод, невозможных в других зонах. Одновременно для столицы характерны резкое социальное рас­слоение и дороговизна жизни. Падение старого центра мира-экономики и возвышение нового — крупнейшая из возможных социальных катастроф, последствия которой ощущаются на всём его пространстве, особенно зримо — на окраинах.

Третий признак — пространство мира-экономики делится на несколько взаимо­зависимых зон. Важнейшей особенностью мира-экономики является иерархия этих зон. «Всякий мир-экономика, — пишет Ф. Бродель, — есть складывание, сочетание связанных воедино зон, однако на разных уровнях. В пространстве обрисовывается по меньшей мере три ареала, три категории: узкий центр, второстепенные, довольно развитые области и в завершение всего огромные внешние окраины… Центр, так сказать, „сердце“, соединяет все самое передовое и самое разнообразное, что только существует. Следующее звено располагает лишь частью таких преимуществ, хотя и пользуется какой-то их долей: это зона „блистатель­ных вторых“. Громадная же периферия с её редким населением пред­ставляет, напротив, архаичность, отставание, легкую возможность эксплуатации со стороны других.» [4]

Ф. Бродель колеблется в определении того, что нужно считать центром — только господствующий город или же весь социоисторический организм, в котором этот город находится. В первом случае «зона блистательных вторых» (названная, очевидно, под влиянием И.Валлерстайна, полупериферией) совпадает с социоисторическим организмом, столицей которого является господствующий город (например, Нидерланды вокруг Амстердама), во втором — с группой социоисторических организмов, примыкающей к центру. Полупериферию Бродель считает принадлежностью лишь Европейского мира-экономики. В свою очередь, крестьянские общины с традиционным укладом жизни — «изоляты», находящиеся в преде­лах мира-экономики, но не связанные с ним. Культурное деление человечества совпадало с экономическим лишь отчасти: в пределах одного мира-экономики могли существовать разные миры-культуры, что объясняется относительной автономией культуры — Ф. Бродель не сторонник экономического детерминизма. Внутри мира-экономики культурная столица и экономический центр могут существовать порознь (Флоренция при гегемонии Венеции, Париж при гегемонии Лондона). Тем не менее наука и техника развиваются именно в столице мира-экономики.

Бродель связывает «запаздывание» культурного взлёта по отношению к экономическому. В условиях свёртывания экономической активности, пишет Бродель, деньги, которые их владельцы прежде пускали в оборот, тратятся теперь на меценатство. Такова экономическая основа Ренессанса в Италии конца XV — начала XVI века и «Золотого века» в Испании (XVII век). Таким образом, культурные достижения базируются на экономических, но не порождаются ими непосредственно. Культуре враждебны как бедность, так и стремительно приобретаемое богатство, а благоприятно — богатство, уже накопленное и не находящее иного применения.

Война также протекает по-разному в разных зонах мира-экономики. Центр воюет чужими руками — как только наступает момент, когда он оказывается не в состоянии отвести от себя угрозу войны на своей территории, это свидетельствует о его закате (Итальянские войны XV—XVI веков, захват Голландии армией Пишегрю в 1795 году). «Поблизости от центральных областей» идёт регулярная война — по правилам военной науки, с артиллерией, с осадами, война «шумная» и дорогостоящая. Такая война разорительна — поэтому центр и избегает её. На периферии, напротив, ведутся партизанские войны, которые, как замечает Бродель, подходят для бедняков. В центре такие войны воспринимаются как «неправильные», но иная война для периферии невозможна. Существуют государства, живущие за счёт войны. Агрессия является для них «единственной возможностью прорыва». Таковы Швеция Густава-Адольфа, нацистская Германия и пиратский Алжир. Последний был, возможно, отдельным миром-экономикой на стыке Европы и Турции и мог выжить только за счёт войны и разбоя.

История мира-экономики подчинена временным циклам. Свои циклы у экономики, свои — у демографии, у художественных школ, у преступности, у моды и т. д. Их сложение создает «время мира». Проблематика цикличности и непрерывности лишь намечена Ф. Броделем.

Подход Иммануила Валлерстайна

Наиболее распространённая версия мир-системного анализа разработана И. Валлерстайном. Согласно Валлерстайну, современный мир-система зародился в т. н. «длинном 16-м веке» (приблизительно 1450—1650 годы) и к началу 20 века поглотил весь мир. До этого времени в мире одновременно сосуществовало множество «исторических систем». Эти «исторические системы» Валлерстайн подразделяет на два типа: минисистемы и миры-системы (миры-экономики и миры-империи).

• Минисистемы (англ. mini-systems) были характерны для первобытных обществ. Они основаны на отношениях взаимообмена.
• Миры-системы (англ. world-system) характерны для сложных аграрных обществ.
  • Миры-экономики (англ. world-economies) представляют собой системы обществ, объединённых тесными экономическими связями, выступающие в качестве определённых эволюционирующих единиц, но не объединённые в единое политическое образование. C XVI в. феодальная Европа трансформируется в капиталистический мир-экономику. Весь современный мир представляет собой один-единственный мир-систему. Капиталистический мир-экономика (КМЭ) состоит из ядра (наиболее высокоразвитые страны Запада), полупериферии (при возникновении — Испания, Португалия, «старый позвоночный столб Европы» от Фландрии до Италии, затем США до вхождения в ядро после Гражднской войны, Россия начиная с Екатерины II, в ХХ веке — «социалистические» страны, сейчас — они же, но в статусе «новой Европы») и периферии (Третий мир). «Периферия мира-экономики — географический сектор, продукция которого — низкокачественный (и хуже оплачиваемый) товар, но ко­торый есть составная часть всей системы разделения труда, потому что его продукция необходима для постоянного использования» (Wallerstein I. The Modern World -System. Vol. 1. Vol. 1. P. 303.). Периферия при неэквивалентном обмене теряет в той мере, в какой центр приобретает. На периферии правилом является экономический и политический упадок, в том числе либо отсутствие собственной государственности — «ситуация колониализма», либо её слабость при неоколо­ниализме в настоящее время. Социально-экономический строй являет­ся следствием места в мире-системе, его изменения в ядре влекут за собой изменения на периферии, которые можно понять, только ис­ходя из истории мира-системы в целом. Из истории данных обществ «самих по себе» эти изменения не выводятся. Пример, ставший благодаря Ф. Броделю и И. Валлерстайну почти хресто­матийным — крепостничество в Восточной Европе и плантационное рабство в Америке, вызванные к жизни возникновением капитализма в Западной Европе (ядре мира-системы). Кроме ядра и периферии, в мире-системе присутствует промежуточ­ная (по комплексу социально-экономических показателей) зона — полупериферия. Её состав текуч — одни страны переходят в состав ядра, другие — уходят в периферию (это более обычно: «полу­периферия» все же не «полуядро»). Роль полупериферии двояка: она одновременно — и стабилизатор мира-системы, и «агент изменений» в ней. Полупериферия, в отличие от периферии, способна отстаивать свои интересы, но сами эти интересы обусловлены её положением в мире-системе и связаны с интересами стран ядра, в первую очередь — с интересами гегемона. Любому миру-системе, утверждает Валлерстайн в статье «Подъём и будущий упадок мировой капиталистической системы»(1974), для стабильного существования необходимо предотвратить поляризацию на привилегированное меньшинство и бесправное большинство. Нужна «середина», пользующаяся определёнными ограниченными привилегиями — в мире-империи её роль выполняют «коммерческо-городские средние слои», в мире-экономике — полупериферия.
  • И. Валлерстайн выделяет гегемона как непременное условие существования мира-системы. История ядра — история борьбы за гегемонию между несколькими претендентами, побе­ды одного из них, его господства над миром и последующего упадка. «Гегемония — больше, чем членство в ядре (core status). Она может быть определена как ситуация, в которой производство данного государства ядра настолько эффективно, что его товары более конкурентноспособны, чем товары других государств ядра и поэтому данному государству ядра будет выгоден максимально свободный мировой рынок. Очевидно, получая прибыль от экономического превосходства, государство должно быть достаточно сильным, чтобы минимизировать внутренние и внешние препятствия на пути свободной деятельности агентов производства и предохранить их прибыль… Проблема гегемонии есть проблема преходящего характера гегемонии. Как только государство получает полную гегемонию, оно начинает её утрачивать. Государство теряет гегемонию не потому, что слабеет, а потому, что другие набирают силу.» (Wallerstain I. The Modern World -System.Vol.2.Mercantilism and the Consolidation of the European World-Economy,1600-1750. NY,1980,P 38.) Ф.Бродель, говоря о центре, имел в виду только гегемона и не выделял отдельно ядро. И.Валлерстайн чётко развёл эти понятия. И. Валлерстайн предлагает иную, чем у Ф. Броделя, последовательность гегемонов КМЭ: Соединённые провинции (Голландия) в 1620—1672 годах, Великобритания в 1815—1873 годах и Соединённые Штаты Америки в 1945-67 годах. Время упадка каждого из гегемонов было временем борьбы их возможных преемников: Великобри­тании и Франции; США и Германии; Западной Европы и Японии соответ­ственно. Будущий победитель вступал в союз с дряхлеющим гегемоном, что помогало ему одержать победу над соперником. Бывший гегемон становится младшим партнёром победителя. Последовательность достижения и утраты гегемонии: производство — торговля — финансы. Таким образом, страна, уже обладающая финансовой гегемонией, начинает утрачивать гегемонию в производственной сфере, а утрата гегемонии в финансах — утрата гегемонии вообще. В это время в агропромышленном производстве уже существует гегемония другой страны. В военной области для гегемона характерно преобладание военно-морских сил над сухопутными. Причина этого — в том, что гегемон — центр торговли и, следовательно, морская держава. Он обладает мощным флотом — как торговым, так и военным. Сухопутную же армию, требующую больших затрат, гегемон создаёт неохотно. Его сухопутной армией, по сути, является сухопутная армия крупного полупериферийного государства, вынужденного, в силу зависимого положения, сражаться как за свои интересы, так и за интересы гегемона. Во времена голландской гегемонии таким «поставщиком военной силы» была Швеция, в XVIII веке её место прочно заняла Россия. Но, как бы ни были остры противоречия внутри ядра, несравненно более важно отношение «центр-периферия» и противоречия, возникающие между этими двумя составляющими мира-экономики. Если «мир-система» является «миром» в силу самодоста­точности, то «системой» — в силу взаимодействия центра и периферии.
  • Миры-империи (англ. world-empire) характеризуются взиманием налогов (дани) с провинций и захваченных колоний.

Согласно Валлерстайну, все докапиталистические миры-экономики рано или поздно превращались в миры-империи через их политическое объединение под властью одного государства. История «современного мира-системы» — уникальное исключение. Феодальную систему в Европе Валлерстайн называет «редистрибутивным миром-системой», хотя, по его терминологии, это должен быть европейский «децентрализованный мир-империя». Возможно, Валлерстайн слабо представляет себе специфику феодализма, не знает, как согласовать её с мир-системными категориями и, поэтому, нечёток в терминологии.

«Редистрибутивный мир-система» переживал подъём примерно в 1000—1250 гг. Он расширялся территориально (походы крестоносцев, реконкиста в Испании, английская экспансия в Ирландии, Шотландии, Уэльсе и немецко-скандинавская — в Прибалтике), росло сельскохозяйст­венное производство, развивалась культура. Но с середины XIII века начался кризис системы: упадок господствующего класса, упадок государства, упадок церкви, неблагоприятные для Европы изменения в характере мировой торговли. Мир-система стал «сжиматься» (поражения крестоносцев, восстановление Византии, монгольские завоевания). ХIV век принес Столетнюю войну, чуму и крестьянс­кие восстания.

Ответом господствующего класса на кризис стал постепенный переход к более традиционной централизованной форме мира-империи. И. Валлерстайн имеет в виду процессы, нашедшие завер­шение в абсолютизме, как в рамках национальных государств, так и в рамках всей Европы (притязания Габсбургов). Но этот вариант развития оказался неудов­летворительным (для господствующего класса, по Валлерстайну) и примерно в 1450—1500 гг. несостоявшийся мир-империя в Европе уступил первенство миру-экономике. Утверждение КМЭ стало возможным в результате религиозных войн XVI—XVII веков. Окончание последней из них — Тридцатилетней войны (1648) - было признаком того, что мир-экономика в Европе в основном утвердился. Ему предстояло пройти период консолидации, после чего его дальнейшей задачей становилось «втягивание» в себя остального мира, с чем он и справился к началу XX века.

Относительно будущего: Валлерстайн отрицает теорию модернизации, согласно которой возможно построить ядро без периферии, но принципиально отказывается говорить о будущем устройстве мира, предпочитая индетерминистский термин «бифуркация».

Подход Андре Гундер Франка

От этого заметно отличается вариант мир-системного анализа, развитый А. Гундер Франком. Франк обращает внимание на то, что утверждения о возможности одновременного существования в мире десятков и сотен «миров-систем» во многом обессмысливают само понятие Мира-Системы. Согласно Франку, речь должна идти лишь об одном Мире-Системе, которая возникла не менее 5000 лет тому назад, а затем через многочисленные циклы экспансии и консолидации охватила собой весь мир (А. В. Коротаев идёт ещё дальше и датирует время возникновения Мир-Системы девятым тысячелетием до н. э.). В ходе эволюции Мира-Системы его центр неоднократно перемещался. Франк полагал, что центр экономического доминирования, возникнув в Азии, затем смещался на запад — в Средиземноморье, Западную Европу, Северную Америку — теперь вновь возвращаясь обратно, особенно в Китай и в страны т. н. «азиатских тигров».

Периодизация истории, выдвинутая Франком в 1990 году в статье «Теоретическое введение к 5000 лет мир-системной истории», такова: ранняя древность до . до н. э., поздняя — до . до н. э., классический период — до .н. э., средневековый — до .н. э., современный — с .н. э. Способов производства вообще нет, как нет и «переходов» между ними. Взамен предлагается понятие «способ накопления» (mode of accumulation). Таковых два — редистрибутивный и рыночный. Они сосуществуют на протяжении всей истории мира-системы, очевидно, в виде тенденций. Франк претендует на создание «историко-материалистической политической экономии мир-системной истории» и тем не менее заявляет о равноправии политики, экономики и культуры — «трёх ножек социальной табуретки» (three legs of social stool).

В 1992 году А. Г. Франк и его постоянный соавтор Б. К. Гиллз предложили новую периодизацию всемирной истории. Теперь выделяются четыре периода развития мировой системы (world system), одной и той же с 3000 года до н. э. до наших дней. Каждый период состоит из нескольких А- и Б-фаз, то есть «подъёмов» и «упадков» мировой системы, одинаковых в любой части «афро-евразийской ойкумены».

Периодизация такова:

1. Древний бронзовый век 3000-1000 гг. до н. э.

А-фаза 3000-2000 гг. до н. э.

Б-фаза 1700—1500/1450 гг. до н. э.

А-фаза 1400—1200 гг. до н. э.

Б-фаза 1200—1000 гг. до н. э.

2. Железный век и классический период .до н. э.- .н. э.

А-фаза 1000—800 гг. до н. э.

Б-фаза 800—550 гг. до н. э.

А-фаза 550—450 гг. до н. э.

Б-фаза 450—350 гг. до н. э.

А-фаза 350—250/200 гг. до н. э.

Б-фаза 250/200-100/50 гг. до н. э.

А-фаза 100/50 гг. до н. э.-150/200 гг.

н. э.

Б-фаза 150/200-500 гг. н. э.

3. Средневековый и ранний современный период 500—1500 гг. н. э.

А-фаза 500—750/800 гг. н. э.

Б-фаза 750/800-100/1050 гг. н. э.

А-фаза 1000/1050-1250/1300 гг. н. э.

Б-фаза 1250/1300-1450 гг. н. э.

4. Период современной мировой системы с . н. э.

Применительно к истории эта периодизация означает, что во время фазы А все части мировой системы (фактически — социоры) переживают «почти одновременно» подъём и «экспансию», а во время фазы Б — кризис и упадок. Например, Б-фаза 150/200 — 500 гг. н. э. означает упадок Китая периода династии Хань, Кушанской Индии, Парфии и Западной Римской империи. Следующая А-фаза 500—750/800 гг. н. э. приносит расцвет Византии, Сасанидской Персии, Китая династии Суй и Индии Шри Харши, затем Арабского халифата и империи Карла Великого. Расцвет прослеживается также в Тибете и Индонезии. Франк и Гиллз выступают против того, чтобы выделять в качестве гегемона одно государство и настаивают на том, что гегемония осуществляется иерархически организованной группой государств. Фактически они растворяют гегемона в ядре, как раньше — миры-системы в мировой системе. Итог — история как перемещение центра вечно «пульсирующего» мира.

Критика

Мир-системный подход подвергался критике за отрицание стадиальности мировой истории и за неубедительность его экстраполяции за пределы современного капитализма.

Мир-системный подход, сыграв определенную позитивную роль в развитии философско-исторической мысли, к настоящему времени исчерпал все свои возможности и ушёл в прошлое.

Литература

• Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв. / Пер. с фр. Л. Е. Куббеля; вступ. ст. и ред. Ю. Н. Афанасьева. 2-е изд. М.: Весь мир, 2006. ISBN 5-7777-0358-5
• Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире / Пер с англ. П. М. Кудюкина под общей ред. Б. Ю. Кагарлицкого. СПб.: Университетская книга, 2001.
• Валлерстайн И. Миро-системный анализ // Время мира. Альманах современных исследований по теоретической истории, макросоциологии, геополитике, анализу мировых систем и цивилизаций / Под ред. Н. С. Розова. Новосибирск, 1998. — Выпуск 1. — С. 105—123.
• Гринин Л. Е., Коротаев А. В.[www.socionauki.ru/book/social_macroevolution/ Социальная макроэволюция : Генезис и трансформации Мир-Системы.] М.: Книжный Дом «ЛИБРОКОМ», 2009.
• Коротаев А. В., Малков А. С., Халтурина Д. А. [edurss.ru/cgi-bin/db.pl?cp=&page=Book&id=49742&lang=Ru&blang=ru&list=Found Законы истории. Математическое моделирование развития Мир-Системы. Демография, экономика, культура.] 2-е изд. М.: УРСС, 2007. ISBN 978-5-484-00957-2
• Коротаев А. В., Комарова Н. Л., Халтурина Д. А. [cliodynamics.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=75&Itemid=37 Законы истории. Вековые циклы и тысячелетние тренды. Демография, экономика, войны.] 2-е изд. М.: УРСС, 2007.
• Коротаев А. В., Халтурина Д. А. [cliodynamics.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=169&Itemid=1 Современные тенденции мирового развития]. М.: ЛИБРОКОМ/URSS, 2009. ISBN 978-5-397-00327-8
• Коротаев А. В. и др. [cliodynamics.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=259&Itemid=1 Законы истории: Математическое моделирование и прогнозирование мирового и регионального развития]. Изд. 3, сущ. перераб. и доп. М.: URSS, 2010.
• Кирилюк И. Л. и др. Экономическая динамика Мир-Системы // [urss.ru/cgi-bin/db.pl?lang=Ru&blang=ru&page=Book&id=81434&list=Found История и Математика]. М.: УРСС, 2008. С. 102—119.
• [abuss.narod.ru/Biblio/WS/ws-5000_intro.htm The World System: Five Hundred Years or Five Thousand? / Ed. by A. G. Frank and B. Gills. L.: Routledge, 1994.]
• Завалько Г. А. Возникновение, развитие и современное состояние мир-системного подхода // Общественные науки и современность. 1998. № 4.
• Завалько Г. А. Всемирная история глазами сторонников мир-системного подхода // Философия и общество. 1998. № 5.3.
• Завалько Г. А. Мировой капитализм глазами И.Валлерстайна // Альтернативы. 1998. № 4.
• Мир-системщики (категория)

См. также

• Анналы (журнал)
• Глобализация
• Неомарксизм
• Общая теория систем
• Периферийный капитализм
• Теория зависимости

Ссылки

• [www.archipelag.ru/authors/wallerstein/?library=1084 И.Валлерстайн. Мир-системный анализ]
• [cliodynamics.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=25&Itemid=1 Макродинамика урбанизации Мир-Системы]
• «[scepsis.ru/library/id_1086.html Мир-системный подход]» часть монографии Ю. И. Семенова «[scepsis.ru/library/id_1065.html Философия истории]»
• [irows.ucr.edu Institute for Research on World-Systems]
• [jwsr.ucr.edu/index.php Journal of World-Systems Research]
• [wsarch.ucr.edu/ World-Systems Archive]
• Крадин Н. Н. [cliodynamics.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=51&Itemid=1 Проблемы периодизации исторических макропроцессов. Раздел «Мир-системный подход»]
• [cliodynamics.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=82&Itemid=1&mosmsg=%D3%F1%EF%E5%F8%ED%EE+%F1%EE%F5%F0%E0%ED%B8%ED%21 Макроэволюция Мир-Системы и цивилизаций]
• [cliodynamics.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=62&Itemid=1 Глобализация началась 10 тысяч лет назад и закончится в XXI веке]
• [cliodynamics.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=141&Itemid=1 Генезис и трансформации Мир-Системы]
• [www.scribd.com/doc/26631332/1A07Korotayev-Bozhevolnov-NET Общие тенденции экономического развития Мир-Системы]
• [politzone.in.ua/index.php?keywords=52 Раздел библиотеки: мир-системный анализ \\ Портал политических наук]
• [cliodynamics.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=257&Itemid=1 Периодизация истории Мир-Системы и математические макромодели социально-исторических процессов]
• Гринин Л. Е. [www.socionauki.ru/journal/articles/132579/ Истоки глобализации: мир-системный анализ]

Отрывок, характеризующий Мир-системный анализ

Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.