Мисхор

Мисхор укр. Місхор крымско-тат. Mishor Страна Россия/УкраинаРоссия/Украина Регион Республика Крым/Автономная Республика Крым Координаты 44°25′50″ с. ш. 34°05′15″ в. д.44.43056° с. ш. 34.08750° в. д. / 44.43056; 34.08750    Часовой пояс UTC+3 Автомобильный код Республика Крым: RUS 82 АР Крым: AK, КК / 01 Мисхор

К:Статьи о населённых пунктах без категории на Викискладе

Мисхо́р (укр. Місхор, крымско-тат. Mishor, Мисхор; от древнегреч. ἡ Μήση χώρα — «средняя местность») — приморская климатическая курортная местность на Южном берегу Крыма, в 10—15 км к юго-западу от Ялты. С 1958 года Мисхор в административном отношении не является отдельным населённым пунктом, а включён в состав посёлка городского типа Кореиз.

Представляет собой береговую полосу шириной 10 км, ограниченную с юга Чёрным морем, а с севера массивом гор Ай-Петри.

История

Считается, что поселение на месте Мисхора, существовало с античных времён, но, впервые в исторических документах, название села встречается в хранящихся в Генуе казначейских списках Кафы (cartolfri della Masseria), относимых, примерно, к 1360 году, где, среди прочих, принадлежащих капитанству Готия поселений, встречается Muzacori. После захвата в 1475 году генуэзских колоний Османами их земли включили в Мангупского кадылыка Кефинского санджака (впоследствии эялета) империи, тогда же на южном побережье Крыма начинает распространяться ислам. В начале турецкого владычества селение было приписано к Инкирману. В материалах первой переписи населения Кефинского санджака 1520 года в сёлах Мисхор и Урьянда вместе числились 1 мусульманская семья и 67 «немусульманских», из которых 3 семьи потеряли мужчину-кормильца. К 1542 году селение переподчинили Мангупу и, по проведённой в том году переписи, было мусульман — 5 семей и 2 взрослых неженатых мужчин, христиан — 50 семей (из них 4 «овдовевших») и 24 холостяка. Видимо, по историческим меркам довольно быстро, христианское население покинуло Мисхор, поскольку уже в Джизйе дефтера Лива-и Кефе (Османских налоговых ведомостях) 1652 года, где перечисленны христиане-налогоплательщики Кефинского эялета, селение не значится, как не упоминается и в ведомостях о выведенных в Приазовье христианах" А. В. Суворова и митрополита Игнатия 1778 года. Крымскому ханству Мисхор принадлежал всего 9 лет — от обретения ханством независимости в 1774 году до присоединения к России в 1783 году, административно входя, согласно Камеральному Описанию Крыма… 1784 года, Мангупский кадылык бакчи-сарайскаго каймаканства.

После присоединения Крыма к России 8 февраля 1784 года, деревня была приписана к Симферопольскому уезду Таврической области. После Павловских реформ, с 1792 по 1802 год, входила в Акмечетский уезд Новороссийской губернии. По новому административному делению, после создания 8 (20) октября 1802 года Таврической губернии, Мисхор был включён в состав Махульдурской волости Симферопольского уезда.

По Ведомости о всех селениях в Симферопольском уезде состоящих с показанием в которой волости сколько числом дворов и душ… от 9 октября 1805 года, в деревне Симеиз числилось 20 дворов и 115 жителей, исключительно крымских татар. На военно-топографической карте генерал-майора Мухина 1817 года деревня Мусхор обозначена с 15 дворами. После реформы волостного деления 1829 года Мусхор, согласно «Ведомости о казённых волостях Таврической губернии 1829 г», передали в состав Алуштинской волости, а, после образования в 1838 году Ялтинского уезда, деревню передали в состав Алуштинской волости. На карте 1842 года Мысхор обозначен с 26 дворами.

По итогам земской реформы Александра II 1860-х годов деревня была приписана к Дерекойской волости. Согласно «Списку населённых мест Таврической губернии по сведениям 1864 г.», составленному по результатам VIII ревизии 1864 года, Мисхор — казённая татарская деревня с 24 дворами, 160 жителями и мечетью на берегу моря, при речке безъименной. На трёхверстовой карте 1865—1876 года в Мысхоре обозначено также 24 двора. Согласно «Памятной книге Таврической губернии 1889г», по результатам Х ревизии 1887 года, в деревне Мисхор числилось 64 двора и 321 житель. На верстовой карте 1890 года в деревне обозначено 58 дворов с татарским населением.

После земской реформы 1890-х годов, которая в Ялтинском уезде прошла после 1892 года деревня осталась в составе преобразованной Дерекойской волости. По «…Памятной книжке Таврической губернии на 1892 год» в деревне Мисхор, входившей в Кореизское сельское общество, числился 291 житель в 60 домохозяйствах. По «…Памятной книжке Таврической губернии на 1902 год» в деревнях Кореиз и Мисхор, составлявших Кореизское сельское общество, вместе числилось 522 жителя в 73 домохозяйствах. В Статистическом справочнике Таврической губернии. Ч.II-я. Статистический очерк, выпуск восьмой Ялтинский уезд, 1915 г. в Дерекойской волости Ялтинского уезда также значится деревня Мисхор.

После установления в Крыму Советской власти, по постановлению Крымревкома от 8 января 1921 года была упразднена волостная система и село подчинили Ялтинскому району Ялтинского уезда. В 1922 году уезды получили название округов. Согласно Списку населённых пунктов Крымской АССР по Всесоюзной переписи 17 декабря 1926 г., село Мисхор входило в состав Кореизского сельсовета Ялтинского района.

В период с 1954 по 1968 годы посёлок Мисхор присоединили к пгт Кореиз.

Климат

Одно из самых тёплых мест Южного побережья, наряду с мысом Сарыч. Субтропический климат средиземноморского типа:

• Зима мягкая. Средняя температура февраля +4,4 °C (на 0,4 °C выше, чем в Ялте). Число ночей с заморозками — 23 в год.
• Весна ранняя. Средняя температура мая +16 °C.
• Лето тёплое, сухое, солнечное. Средняя температура июля +25 °C (на 1,3 °C выше, чем в Ялте).
• Осень тёплая, продолжительная. Купальный сезон с июня по октябрь. Средняя температура сентября +21 °C.

Осадков около 500 мм в год. Число часов солнечного сияния около 2300 в год.

Достопримечательности

• Канатная дорога Мисхор — Ай-Петри. Занесена в Книгу рекордов Гиннесса. На второй очереди этой канатной дороги несущий трос длиной 1670 метров протянут от подножия горы почти до её вершины, на высоту 1153 м над уровнем моря (перепад высот между станциями составляет 762 м). На этом «перегоне» отсутствуют промежуточные опоры — это самый длинный безопорный пролёт канатной дороги в Европе.
• Мисхорский парк — памятник садово-паркового искусства (заложен в конце XVIII века).
• Дворец «Дюльбер» в мавританском стиле. Архитектор Н. П. Краснов, 1895—1897 гг.
• Скульптуры «Девушка Арзы и разбойник Али-Баба», «Русалка» (автор А. Г. Адамсон).
• Вилла «Барбо» Н. Н. Краманж (1914, арх. П. П. Щекотов по проекту Я. Котеры)

Литература

• [www.soldat.ru/files/f/adm_terr_preobrazovania_v_krimu_1783_1998.part1.rar Административно-территориальные преобразования в Крыму. 1783-1998 гг. Справочник] / под ред. Г. Н. Гржибовской. — Симферополь: Таврия-Плюс, 1999.

Ссылки

• [www.crimea-portal.gov.ua/index.php?v=3&tek=&par=&art=2014 Официальный информационный портал Автономной республики Крым]
• [crimea-map.com.ua/map468472_0_0.htm Карта территории Ялтинского горсовета]

Отрывок, характеризующий Мисхор

Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.