Митре, Бартоломе

Бартоломе Митре Мартинес Bartolomé Mitre Martínez
6-й президент Аргентины
1862 — 1868
Предшественник:	Педернера, Хуан Эстебан
Преемник:	Сармьенто, Доминго Фаустино
Вероисповедание:	католик
Рождение:	26 июня 1821(1821-06-26) Буэнос-Айрес, Объединённые провинции Ла-Платы
Смерть:	19 января 1906(1906-01-19) (84 года) Буэнос-Айрес, Аргентина
Место погребения:	кладбище Реколета
Отец:	Амвросио Митре
Мать:	Хосефа Мартинес
Супруга:	Дельфина Ведиа де Митре

Бартоломе́ Ми́тре (исп. Bartolomé Mitre; 26 июня 1821 года, Буэнос-Айрес — 19 января 1906 года, там же) — аргентинский политик-унитарий, полководец, государственный деятель и журналист, губернатор независимой провинции Буэнос-Айрес и президент Аргентины в 1862—1868 годах. Один из основателей унитаристской школы в аргентинской историографии.

Биография

Молодые годы

Бартоломе Митре родился в Буэнос-Айресе 26 июня 1821 года и был крещён в церкви Святого Николая в Бари (Буэнос-Айрес). Происходил из греческого рода Митропулос (греч. Μητρόπουλος), фамилия Митре представляет собой испанское сокращение оригинальной греческой фамилии.

Митре являлся прямым потомком Яниса Димитриу Митропулоса (греч. Γιάννης Δημητρίου Μητρόπουλος), одного из первых греков, ступивших на землю Ла-Платы (будущей Аргентины), участника экспедиции Херонимо Луиса де Кабреры, построившего в 1573 году южноамериканскую Кордову, наречённую в честь древнего испанского города.

Когда Бартоломе был ребёнком, семья переехала в Кармен-де-Патагонес — и вернулась в Буэнос-Айрес в 1827 году. В 1831 году семья Митре переехала в Монтевидео, где в 1836 году Бартоломе Митре поступил в военное училище. В уругвайской столице он изучал артиллерию, получил в 1839 году чин прапорщика и опубликовал свои первые стихи и публицистику в газетах — в том числе в «Инициаторе», запрещённом режимом аргентинского федералиста Хуана Мануэля Росаса. В Уругвае Митре примкнул к политической партии «Колорадо», вследствие чего 29 декабря 1839 года принял участие в сражении при Саганче (Cagancha) на стороне Фруктуосо Риверы. 11 января 1841 года Бартоломе Митре обвенчался в кафедральном соборе Монтевидео с Дельфиной де Ведиа-и-Перес (de Vedia y Pérez), у них родилось две дочери и четверо сыновей.

6 декабря 1842 года капитан Митре был в числе побеждённых участников революции Риверы в Битве Арройо Гранде. Позднее участвовал в осаде Монтевидео, во время которой познакомился с итальянским эмигрантом Джузеппе Гарибальди, коим восхищался всю жизнь.

Во второй половине 1847 года Митре переехал в Боливию. В 1848 году Мануэль Исидоро Белзу депортировал его в Перу. Потом Митре был снова депортирован в Чили, где стал, вместе с Хуаном Баутиста Альберди, одним из редакторов газеты The Trade (Вальпараисо). 13 апреля 1850 года присоединился к Гражданскому союзу. Позже он сотрудничал в газете Progress, которую основал аргентинский эмигрант из враждебной федералистам партии унитариев Доминго Фаустино Сармьенто.

Возвращение в Буэнос-Айрес, вхождение во власть

В феврале 1852 г. генерал-капитан Росас потерпел поражение в битве при Касерос с войсками энтрерианского губернатора Хусто Уркисы. Росас эмигрировал в Англию. В мае 1852 года Уркиса, поддержанный губернаторами других провинций, стал временным правителем Аргентинской конфедерации. Кабинет Уркисы конфисковал имения Росаса… Однако, 11 сентября 1852 года в провинции Буэнос-Айрес вспыхнуло восстание против Хусто Уркисы и его приверженцев, против системы федерализма. Возглавил же победоносное восстание реэмигрант Бартоломе Митре. Провинция Буэнос-Айрес вышла из состава Аргентины, а Митре занял ключевые должности в провинциальной администрации, сделавшись одновременно

• депутатом законодательного собрания,
• военным министром
• и министром иностранных дел.

В 1853 году про-уркисовская Конституционная ассамблея приняла новую Конституцию Аргентины. В соответствии с новой конституцией, Уркиса вступил в должность президента в марте 1854 года… В 1854 же году Буэнос-Айресское ополчение (в рядах которого сражался и будущий непримиримый противник Митре — Хосе-Рафаэль Эрнандес) было разбито в битве при Сан-Грегорио. Но за ним последовало победоносное сражение в местечке Тала (Уругвай)… В мае 1855 года Митре организовал кампанию против индейцев, которую возглавил лично. Индейцы использовали тактику притворного отступления. Армия Митре, будучи осаждена превосходящими силами, бежала глубокой ночью, оставив противнику артиллерию и большую часть лошадей…

В 1859 году вспыхнула война между Буэнос-Айресом и Аргентиной. В битве под Сепедой в октябре 1859 года Уркиса разгромил буэнос-айресские войска, которыми командовал Митре. Буэнос-Айрес принуждён был вернуться в состав конфедерации. В следующем году Митре был избран конституционным губернатором Буэнос-Айреса. На следующий день после инаугурации губернатор Митре, в соответствии с Буэнос-Айресской традицией, посетил столичный Малый театр. Находившийся там русский военно-морской врач А. В. Вышеславцев так описал Бартоломе Митре:

У него самое серьёзное, холодное, железное лицо, украшенное чёрными, проницательными глазами и чёрной бородой. Он ни разу не улыбнулся.

Поправки к конституции, предложенные Буэнос-Айресом, были приняты в 1860 году, но мир продолжался недолго, и новое противостояние вылилось в гражданскую войну. Уркиса встретился с армией Буэнос-Айреса, которую вновь возглавил Митре в сентябре 1861 года. В битве при Павоне Уркиса был разгромлен и отступил в провинцию Энтре-Риос, которой управлял, пока в возрасте 69 лет не был убит сторонниками Рикардо Лопеса Хордана. А Митре после победы при Павоне получил серьёзные уступки от армейских кругов, добившись, прежде всего, поправок к конституции 1853 года. Впоследствии историк Митре нарёк поправки губернатора Митре — «Конституционной реформой 60-х годов».

Президент Аргентины

5 октября 1862 года Митре был избран президентом Республики Аргентина. Национально-политическое единство страны было достигнуто. Начался период широких реформ, которые коснулись железнодорожной системы, армии, распространения образования на всех уровнях (массовое строительство государственных школ), усовершенствования почтовой службы, Верховного суда, валюты, урегулирования Государственного долга; была принята Метрическая система мер и основан общественный кредит.

Митре был организатором «Тройственного союза» и первым главнокомандующим Парагвайской войны, в которой Аргентина, вместе с Бразилией и уругвайскими «Колорадо», вторглась в Парагвай.

В то же время президент Митре запятнал себя геноцидными кампаниями против аргентинских индейцев и против гаучо — туземцев и старожилов Ла-Платы. Ещё в 1861 году, в канун битвы при Павоне, Доминго Фаустино Сармьенто писал Буэнос-Айресскому губернатору Митре:

Не жалейте крови гаучо, кровь — единственное, что у них есть человеческого. Их кровь — удобрение, которое надо обратить на пользу страны!

В 1862 году президент Митре поставил Сармьенто во главе карательной армии, направленной в северные провинции.

Истребляйте гаучо, этих двуногих животных порочного нрава!

 — напутствовал президент главкома. Как известно, лихие наездники-гаучо составляли основной электорат федералистской партии, они деятельно сопротивлялись растущей гегемонии Буэнос-Айреса, отстаивая свою самобытность и региональные свободы.

Экс-президент Митре

Митре основал газету La Nacion — одну из самых влиятельных газет Латинской Америки, которая продолжает выходить с 1870 года и всегда пребывает в ведении его потомков. В 1871 году Митре тяжело заболел во время эпидемии жёлтой лихорадки в Буэнос-Айресе. Как только он пришёл в себя, совершил поездку в Бразилию, по заданию президента Сармьенто, чтобы откорректировать окончательные границы после войны «Тройственного союза».

В октябре 1874 года Митре развернул войска против только что избранного в президенты Николаса Авежанеды. Однако, генералу и будущему президенту Хулио Рока удалось защитить права Авежанеды, быстро и решительно подавив мятеж экс-президента Бартоломе Митре (который вскоре был амнистирован Авежанедой).

В 1890 году, Митре разорвал свои отношения с партией автономистов и принял участие в создании партии Гражданский союз. В 1891 году партия раскололась. Митре возглавил Национальный гражданский союз, а другая часть партии, получившая имя Гражданский радикальный союз, стала самой старой политической партией Аргентины.

Митре написал обширные мемуары, множество газетных статей, исторических трудов. Его книга «История Бельграно» (четвёртое расширенное издание до 1887) и три тома «Истории Сан-Мартина» (1887, 1888 и 1890) — важная часть историографии Аргентины. Он долгие годы переписывался с внучкой генерала-освободителя Хосе де Сан-Мартина, Хосефой Домингой Балкарсе (Josefa Dominga Balcarce), которая жила и скончалась в Париже в 1927 году, получая из первых рук информацию для свой работы. Позднейшие историки, такие как его ученики Адольфо Салдиас (Adolfo Saldías) и Хосе-Мария Роса (José María Rosa) поставили под справедливое сомнение объективность его научных трудов. За школой Салдиаса-Росы в историографии закрепилось название «Аргентинского исторического ревизионизма».

Останки Бартоломе Митре покоятся на кладбище Реколета в Буэнос-Айресе.

Митре — переводчик и библиограф

Им была переведена с итальянского «Божественная комедия» Данте Алигьери, а также «Энеида» Вергилия. Его работа лингвиста и библиографа позволила ему собрать одну из лучших библиотек разнообразной литературы на европейских и американских языках. Каталог библиотеки был опубликован посмертно Музеем Митре, который был создан в 1907 году, согласно его завещанию, и которому он даровал музею свою библиотеку, коллекции, архивы и мебель из своего дома.

Другие интересные факты

Во время осады Буэнос-Айреса 2 июня 1853 года Митре был сражён пулей, которая попала ему в лоб. Пуля попала в знак на его кепи, который был вышит его женой Дельфиной. Он смягчил удар и спас Митре жизнь В 1867 г. Монетный двор Буэнос-Айреса отчеканил серию золотых и серебряных монет, имевших форму… пуговиц..

Память

• Портрет Бартоломе Митре размещен на банкноте в два аргентинских песо.

Важнейшие сочинения Бартоломе Митре

• Historia de Belgrano y de la independencia argentina ["История Бельграно и Аргентинской независимости"] (1857)
• Historia de San Martín y de la emancipación sudamericana ["История Сан-Мартина и освобождения Южной Америки"] (1869)
• Rimas ["Стихи"] (1890)
• Ulrich Schmidl, primer historiador del Rio de la Plata ["Ульрих Шмидль, первый историк Рио-де-ла-Платы"] (1890)
• Arengas ["Пальмы"] (1902)

Библиография

• Pigna Felipe Bartolomé Mitre (1821—1906). Cuccorese, 1969.
• Luna Félix Los caudillos. Buenos Aires, 1971, 1988.
• Mercado Luna Ricardo Los coroneles de Mitre. Buenos Aires, 1974.
• Chumbita Hugo Jinetes rebeldes. Colihue, 2009.
• Cárdenas Felipe Muerte y resurrección del Chacho.
• Rojo Roberto Héroes y cobardes en el ocaso federal. Buenos Aires, 1994.
• Вышеславцев А. В. Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания. СПб, 1862 и 1867.
• Культура Аргентины. М., 1977.
• Лакруа Доминик Эпическая поэма Пампы. — Курьер ЮНЕСКО, N-о 6/1957.

Отрывок, характеризующий Митре, Бартоломе

Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.