Митрофан (Краснопольский)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Митрофан
Гражданство:

Российская империя Российская империя

Архиепископ Митрофа́н (в миру Дми́трий Ива́нович Краснопо́льский; 22 октября 1869, слобода Алексеевка, Бирюченский уезд, Воронежская губерния — 23 июня (6 июля) 1919, Астрахань) — епископ Православной Российской Церкви, архиепископ Астраханский и Царёвский.

Прославлен в лике святых Русской православной церковью в 2001 году.





Биография

Родился 22 октября 1869 года в бедной семье — отец его был каменщиком, а мать дочерью сельского причётника. Был лучшим учеником в сельской школе. Благодаря ходатайству сельского учителя, его определили в Бирюченское духовное училище, где он содержался на средства этого же благодетеля.

В 1884 году окончил Бирюченское духовное училище, после чего поступил в Воронежскую духовную семинарию, которую окончил в 1890 году.

В 1890 году женился и был рукоположён в сан диакона.

В 1893 году умерла его супруга, после чего он избрал монашеский путь и поступил в духовную академию.

В 1896 году принял монашество, рукоположён в иеродиакона, с 15 июня 1897 года — иеромонах.

В 1898 году окончил Киевскую духовную академию со степенью кандидата богословия.

С 1898 года — инспектор Иркутской духовной семинарии.

С 1902 года — архимандрит, ректор Могилёвской духовной семинарии.

Епископ Гомельский

11 февраля 1907 года в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры хиротонисан во епископа Гомельского, викария Могилёвской епархии. Хиротонию совершали: митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский), митрополит Московский Владимир (Богоявленский), митрополит Киевский Флавиан (Городецкий) и др. иерархи.

В 1907—1912 годах — член III Государственной думы от Могилёвской губернии, был председателем противоалкогольной комиссии, членом комиссий: переселенческой, церковной, по народному образованию. Член фракции правых, выступал с речами в защиту интересов православной церкви, в том числе её роли как первенствующей конфессии.

В 1908 году стал одним из членов-учредителей Русского окраинного общества.[1]

Епископ Минский и Туровский

С 3 ноября 1912 года — епископ Минский и Туровский.

Духовенство города Минска называло его «стойким борцом за православное дело».

Во время Первой мировой войны часто ездил на фронт для поддержания морального духа солдат, неоднократно попадал под обстрел. Развернул широкую благотворительную деятельность по оказанию помощи мирным жителям, оставшимся без крова из мест, захваченных противником, а также по организации епархиальных лазаретов для раненых бойцов. За эту деятельность в 1916 году был награждён орденом Святого Александра Невского.

Епископ Астраханский и Царёвский

С 11 июля 1916 года — епископ Астраханский и Царёвский.

Проявил себя энергичным архипастырем, организовал епархиальный лазарет, школу для детей беженцев. Кирилло-Мефодиевскому братству было поручено заботиться о материальном обеспечении бедствующих семей, у которых их кормильцы были призваны в действующую армию. Боролся против сектантства, в январе 1917 года основал курсы для обучения миссионерскому делу в Астрахани и в селе Пришиб Царевского уезда. За очень короткий срок ему удалось объехать Астраханскую епархию и посетить даже те приходы, в которых до него не бывал ни один из астраханских владык.

Весной 1917 года либеральная часть духовенства пыталась отстранить владыку от управления епархией. Однако астраханский епархиальный съезд выразил, по существу, полное доверие архиерею и дал ему возможность спокойно продолжать свою архипастырскую деятельность.

Деятельность на Поместном соборе

Принял активное участие во Всероссийском Поместном соборе 1917—1918 годов. Ещё до его начала собирал, кропотливо исследуя и сопоставляя, исторические и канонические свидетельства об институте патриаршества, которые потом легли в основу его доклада Собору о восстановлении Патриаршества.

Был избран председателем соборного Отдела высшего церковного управления. 11 октября 1917 года выступил на Соборе с докладом, в котором обосновывал необходимость восстановления института Патриаршества:

Учреждением патриаршества достигалась полнота церковного устройства, и полнота государственного управления. Упразднение патриаршества Петром I являлось антиканоническим деянием, Русская Церковь стала безглавна, акефальна. Синод оказался учреждением, чуждым России, лишенным твердой почвы у нас. Мысль о патриаршестве продолжала теплиться в сознании русских людей как «золотая мечта». Нам нужен Патриарх как духовный вождь и руководитель, который вдохновлял бы сердце русского народа, призывал бы к исправлению жизни и к подвигу и сам первый шел бы впереди.

Доклад владыки Митрофана сыграл значительную роль в том, что 28 октября 1917 года Собор вынес решение о восстановлении Патриаршества.

По его инициативе Поместный собор канонизировал священномученика Иосифа, митрополита Астраханского, убитого разинцами в 1671 году, сделал доклад Собору по этому вопросу. Собор выпустил особое деяние, которое позже было оглашено во всех храмах города Астрахани. Прославление состоялось в Астрахани в мае 1919, незадолго до ареста владыки.

В апреле 1918 года возведён в сан архиепископа.

Последний год в Астрахани

По инициативе епископа Митрофана в Астрахани 18 февраля был проведён крестный ход по всему центру города. В бывшем губернском саду он отслужил литию на братской могиле погибших во время недавних боёв красноармейцев. Этим архипастырь показал, что церковь с одинаковой скорбью относится ко всем жертвам гражданской войны, независимо от того, к какому они принадлежали лагерю — красных или белых. По словам очевидца: «Это было торжество веры, торжество Православия, которого так боялись творцы новых идей».

В 1918—1919 годах продолжился конфликт владыки с либеральной частью клира и паствы, лидером которой стал викарный епископ Леонтий (фон Вимпфен), почитавшегося верующими за его праведную жизнь и подвижничество. Владыка Митрофан выступал против всякого сотрудничества с советскими организациями и в связи с этим, против создания в епархии «Духовного Союза православных христиан», который должен был получить официальную регистрацию: «Лучше, — говорил он, — лишиться храмов и совершать богослужение под открытым небом, чем жертвовать христианскою свободой и христианскою истиною, добиваясь регистрации союза в комиссариатах». Конфликт обострялся, и в результате владыка Леонтий был уволен с должности викария Патриархом Тихоном и Архиерейским собором.

25 марта (7 апреля) 1919 года, в день праздника Благовещения, владыка служил в Благовещенском монастыре, где во время проповеди коснулся «погибших в результате ненужных и бесполезных действий гражданских властей». После литургии им была отслужена панихида по невинноубиенным. После этого клирики епархии, понимая, что владыке угрожает опасность, стали уговаривать его немедленно покинуть Астрахань. На этот архиепископ ответил:

«Вы предлагаете мне побег, и это в то самое время, когда у нас на глазах расстреливают невинных наших братьев. Нет, я никуда не уеду от своей паствы; на моей груди Крест Спасителя, и он будет мне укором в моем малодушии. Хочу спросить и вас: почему вы не бежите? Значит, вы дорожите свой честью больше, чем я должен дорожить своим апостольским саном? Знайте, я совершенно чист и ни в чем не виноват перед своей Родиной и народом».

Арест и мученическая кончина

В ночь на 26 мая (8 июня1919 года был арестован чекистами (тогда же арестовали и епископа Леонтия) по приказу С. М. Кирова[2]. Архиереи были обвинены в заговоре против советской власти. Верующие астраханцы пытались добиться их освобождения, но получили отказ от начальника ЧК Атарбекова. Архиепископ Митрофан на всех допросах держался очень уверенно, не поддаваясь ни на какие угрозы и уговоры дать против себя и других привлечённых лиц обвинительные показания. Был приговорён к расстрелу.

Когда архиепископа вывели на расстрел, он благословил расстрельную команду. После этого солдаты отказались в него стрелять. Владыку расстреляли чекисты, причём один из них вырвал ему клок бороды. Очевидцы рассказывали, что перед самой кончиной архиепископ Митрофан смог увидеться и помириться со своим викарием — епископом Леонтием, который был расстрелян вслед за ним.

Почитание и канонизация

В Астраханской епархии существовало почитание погибших. Верующие молились у предполагаемой могилы архиереев в Покрово-Болдинском монастыре.

В 1981 году решением Архиерейского Собора Русской православной церкви заграницей канонизирован в лике священномученика со включением Собор новомучеников и исповедников Российских с установлением памяти 23 июня[3].

26-27 декабря 2001 года в Москве состоялось заседание Священного синода Русской Православной Церкви, на котором было решено включить в Собор новомучеников и исповедников Российских XX века священномученика Митрофана (Краснопольского). 14 апреля 2002 года в Покровском кафедральном соборе Астрахани состоялось его торжественное прославление.

Вопрос о судьбе мощей

После расстрела архиепископа Митрофана и епископа Леонтия верующим удалось забрать тела убитых архиереев и совершить погребение. На месте захоронения был поставлен кирпичный памятник, который в 1930 году был разрушен из-за паломничеств верующих.

Место погребения известно достаточно точно:

Сейчас это место находится на территории городской туберкулёзной больницы № 1 (использующей сохранившиеся здания Покрово-Болдинского монастыря), внутри её ограды (уже современной постройки). Место это представляет собой пустырь без всяких построек. Если возникнет необходимость поиска останков архиепископа Митрофана, то можно полагаться на такие ориентиры: возможно сохранившиеся останки фундамента памятника, бывшего на могиле; закопанные вскоре после захоронения архиереев на полуметровую глубину бутылки с вложенными в них записками, рассказывающих об обстоятельствах гибели архиереев. И, наконец, к наперсному кресту, одетому на архиепископа Митрофана о. Дмитрием Стефановским, к цепи была прикреплена железная коробочка с подобной же записью[4].

— игумен Иосиф (Марьян)

Однако в наше время игумен Иосиф (Марьян) предпринял ряд раскопок на территории бывшего Покрово-Болдинского монастыря[5], и теперь можно считать доказанным, что могилы архиереев на этой территории нет.

После войны прошёл слух о перезахоронении архиепископа Митрофана и епископа Леонтия на городское кладбище, где верующие поставили деревянный крест. Местные власти регулярно его уничтожали, но он вновь появлялся на этом месте.

Характеристика личности

На первый взгляд, Преосвященный был суров и даже строг, но его суровая строгость была только внешней и осталась на лице в связи с тяжелыми переживаниями детства. На самом деле владыка был ласков, прост и гостеприимен. Он имел очень доброе сердце, готовое откликнуться на любую беду. Имел он также природную память и, главное — доступность, не делавшую различия между чинами и положениями. Владыка не гнушался никакими просителями, особенно из числа духовенства. Будь он самым последним псаломщиком из захолустного селения, владыка терпеливо выслушивал его. Владыка мог дать нуждающимся мудрое наставление и старался помочь материально. Известно, что владыка часто посылал деньги в бедные семьи, а также содержал на свои средства учеников семинарии из бедных семей, не имеющих возможности платить за их обучение. Владыка много молился, вставал очень рано и каждый день был за литургией в Крестовой церкви. Эта нелицемерная, чистая, искренняя вера притягивала к нему людей не меньше, чем его доброта и благотворительность. Он твердо верил в святость и незыблемость Церкви и её канонов.

Напишите отзыв о статье "Митрофан (Краснопольский)"

Ссылки

  • [www.astrakhan-ortodox.astranet.ru/vladyki/mitrofan.htm Биография]
  • [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_557 Митрофан (Краснопольский)] на сайте «Русское православие»
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01004165846 3-й созыв Государственной Думы: портреты, биографии, автографы. — Санкт-Петербург : издание Н. Н. Ольшанскаго, 1910.]
  • [www.volgaru.ru/index.php?retro&article=991 Тайна безымянной могилы]

Примечания

  1. [www.hrono.info/organ/rossiya/russ_okrain.html Информация о Русском Окраинном Обществе на сайте «Хронос».]
  2. [www.st-nikolas.orthodoxy.ru/newmartyres/church_history_9_2.html НОВОМУЧЕННИКИ И ИСПОВЕДНИКИ РОССИЙСКИЕ, НОВОПРОСЛАВЛЕННЫЕ СВЯТЫЕ ]
  3. [sinod.ruschurchabroad.org/Arh%20Sobor%201981%20spisok%20novomuchenikov.htm Список Новомучеников и Исповедников Российских (утвержден Архиерейским Собором РПЦЗ в 1981 г.)]
  4. [astr-eparkh.narod.ru/mitr_info.htm ЖИЗНЬ И СТРАДАНИЯ МИТРОФАНА АРХИЕПИСКОПА АСТРАХАНСКОГО И ЕНОТАЕВСКОГО]
  5. [www.ioanno.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=537:sudby-raznye-krestnyj-put-odin&catid=28:2014-03-10-19-31-38&Itemid=118 СУДЬБЫ РАЗНЫЕ — КРЕСТНЫЙ ПУТЬ ОДИН]

Отрывок, характеризующий Митрофан (Краснопольский)

Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.