Мифы Аркадии
Поделись знанием:
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
Содержание
Введение
Ключевой аркадский миф рассказывает о Зевсе и Каллисто. Традиция устанавливает непрерывную родословную по мужской линии от Аркада, сына Зевса, до исторического царя Аркадии Аристократа II (начало VII века до н. э.), и большая часть царей входит в единую разветвлённую родословную, приводимую у Павсания. Однако ряд персонажей с ней не соприкасается (например, Фегей, связанный с мифом об Алкмеоне).
- Живших в Аркадии, вдоль под Килленской горою высокой,
- Близко могилы Эпита, мужей рукопашных на битвах;
- В Феносе живший народ, в Орхомене, стадами богатом,
- В Рипе, Стратии мужей обитавших и в бурной Эниспе,
- И Тегеи в стенах, и в странах Мантинеи весёлой;
- В Стимфале живших мужей и в Парразии нивы пахавших,-
- Сими начальствуя, отрасль Анкеева, царь Агапенор
- Гнал шестьдесят кораблей; многочисленны в каждом из оных
- Мужи сидели аркадские, сильно искусные в битвах.
- (Гомер. Илиада II 603—611, перевод Н. И. Гнедича)
Божества:
- Зевс. Аркадия считалась одним из мест его рождения. Также там родились Гермес и Пан, по редкой версии, также Афина.
- Аполлон. С ним связаны мифы о Дафне, Скефре, Иаме. Его сыновья Мараф, Онкий.
- Посейдон. Мало присутствует. Превратился в лошадь, и кобылица Деметра родила от него Ариона.
- Геракл. Отец Евера (от Парфенопы), Телефа (от Авги), Эхефрона и Промаха (от Псофиды), Эхмагора (от Фиало). Аркадяне выступают как союзники Геракла в борьбе со спартанцами.
- Артемида. Важная фигура. Её спутницы (рассматриваемые в науке как её образы): Каллисто, Дафна, Сиринга, отчасти дева Аталанта, с ней связана Керинейская лань и Стимфалийские птицы.
Топонимы
- Аркадия. Страна[1] По Эфору, писавшему со слов аркадян, их цари в древности жили до 300 лет[2]. Сообщают, что год аркадян первоначально был трехмесячным[3].
Павсаний называет следующие города Аркадии: Акасесион, Аконтион, Алея, Амил, Асея, Басилида, Бассы, Бафос, Белемина, Буфагион, Галифера, Гортис, Гемонии, Герея, Гипсус, Дасея, Дипея, Дипены, Кафии, Клитор, Котилон, Кретея, Кромны (Кромы), Кинефа, Лусы, Ликоя, Ликосура, Макареи, Менал, Мании, Мантинея, Мегалополь, Меленеи, Мелпея, Мефидрион, Нонакрида, Орхомен, Оресфасион, Паллантион, Паос, Перефис, Псофид, Стимфал, Суматион, Тегея, Тевфис, Трапезунт, Триколоны, Фесана, Фаланф, Феней, Фигалия, Фелпуса, Фисоя, Фокния, Фиреон, Харисия, Элиссон.
Согласно анализу Й. Хейнича, в большинстве случаев в изложении мифов у Павсания представлена общеаркадская традиция. Специфическая местная традиция изложена для города Буфаг, Кафии, Феней, Тевфид, Фелпуса. Компромисс аркадской и местной традиций: Мантинея, Мефидр, Орхомен, Фигалия, Псофида, Стимфал, Тегея[4].
Неидентифицированные города Аркадии: Диопа (упомянута Стефаном Византийским), Эниспа (у Гомера), Фея (у Гомера, Ферекида), Рипа (у Гомера), Стратия (Илиада II 606, Стефан Византийский), Алланта, Анфана, Эфира (Стефан Византийский), Элида, Ева, Фориея, Гисии (? спутаны с Гисиями в Арголиде), Лила, Пилы, Фены[5].
- Апиданийцы. Народ Аркадии[6].
- Аркадяне[7].
- Артемисий. Гора, где жила Керинейская лань[8].
- Ахелой. Река в Аркадии, течет с горы Ликея, приток Алфея[9].
- Буфаг. Река в Аркадии, впадающая в Алфей[10].
- Гелиссон. Река, на которой был основан Мегалополь[11].
- Гиппоман. «Конское безумие». Трава из Аркадии[12], либо животный яд, выделяемый в период случки[13].
- Келадонт. Река, у которой воевали пилосцы и аркадяне[14].
- Киллена. Местность в Аркадии[15].
- Клитор. Город. В нём справляли игры в честь Персефоны[16].
- Корифеи. Дем тегеатов[17].
- Ладон. Река в Аркадии. При переправе через реку Геракл поймал Керинейскую лань[8]. Считается самой красивой в Элладе, с ней связан миф о Дафне[18].
- Ликей. Гора в Аркадии.
- Ликейский. («Волчий») Эпитет Зевса. Жертвенник на горе Ликея, с которого виден почти весь Пелопоннес[19]. Дамарх аркадянин, принося ему жертву, превратился в волка, а через 10 лет опять стал человеком и одержал победу в Олимпии[20]. en:Lycaeus
- Ликосура. Самый древний город в мире[21].
- Макария (город в Аркадии).
- Мантинея. Город[22].
- Менал (Майнал). Гора в Аркадии.
- Орестейон. Святилище в Аркадии[23].
- Оресфасий. Город в Аркадии, упоминается Ферекидом[24].
- Орхомен. Город в Аркадии[25].
- Паррасий. Гора, по одной из версий, там был рожден Зевс. Апиданы называют её «Ложницей Реи»[26].
- Парфений (Партений). Гора[27].
- Псофида. Город в Аркадии. Названа по имени Псофида или Псофиды[28]. Основана внуком или внучкой Эриманфа (Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.3. С.170).
- Псофидяне. Жители[29].
- Стикс. Ручей в Аркадии[30].
- Стимфал. Город в Аркадии[31].
- Стимфалийское болото (Аполлодор). Император Адриан устроил водопровод от Стимфалийского озера в Коринф[32]. Жители у Стимфалийского озера происходили от Гермеса[33].
- Тегея. Город[34].
- Телфуса. Город в Аркадии.
- Трапезунт. Местность в Аркадии[35]. Слово to-pe-za (трапеза, «стол») встречается в микенских текстах[36].
- Фелпуса (Телпуса, аркад. Талпуса). Полис в Аркадии, зависел от аркадского Орхомена[37].
- Фолоя. Гора в Аркадии[38]. Область[39].
- Эриманф. Гора[39].
Царские династии
- Авлон. Из Аркадии. Сын Тлесимена[40]. Святилище в Спарте[40].
- Автолай. Побочный сын царя Аркада[41]. Воспитал Асклепия в Тельпусе (Аркадия)[42].
- Агамед. Сын Стимфала, отец Керкиона. Из Аркадии[43]. См. en:Agamedes
- Агелай. Сын Стимфала, отец Фаланфа[44].
- Агенор. Сын Фегея. Убийца Алкмеона. По версии, убит сыновьями Алкмеона[29].
- Азан.
- Аксион. Сын Фегея. Убийца Алкмеона[45].
- Алазиг. Сын Галиррофия и Алкионы[46].
- Алкиона. Жена Галиррофия, сына Периера. Мать Сема и Алазига[46]. Возможно, тождественна дочери Сфенела.
- Амфидамант (сын Алея).
- Антиноя.
- Апид (сын Иасия). Сын Ясона из аркадского Паллантия. Во время погребальных игр в честь Азана нечаянно убит Этолом. Сыновья Апида добились изгнания Этола[47].
- Арист. Сын Парфаона, отец Эриманфа[48].
- Аркад.
- Аррон. По версии, сын Эриманфа и отец Псофида[48].
- Арсиноя. Дочь Фегея. Жена Алкмеона. См. Алфесибея.
- Аталанта.
- Биант. Сын Парфенопея, обычно Тлесимен[49].
- Ботах. Сын Иокрита, внук Ликурга. Его именем названа местность Ботахиды в Тегее[50].
- Буколион. Сын Голеаса, отец Фиала. Царь Аркадии[51].
- Галиррофий. Мантинеец, сын Периера. Жена Алкиона. Дети Сем и Алазиг[46]. У Пиндара Олирофий[52]. en:Halirrhotius
- Гелика. Отождествляется с Каллисто из Аркадии[53].
- Гиппофой (сын Керкиона).
- Гиппофой. Некий сын Неэры, дядя Телефа, убит Телефом[54].
- Голеас (Голай). Сын Кипсела, отец Буколиона. Царь Аркадии. В союзе с царями Спарты и Аргоса вернул в Мессению своего племянника Эпита[51].
- Гортин. Сын Стимфала. Построил город Гортину на берегу реки, названной Гортиний[55].
- Деянира. Дочь Ликаона, жена Пеласга, мать младшего Ликаона[56].
- Диомения. Дочь Аркада. В Мантинее её статуя[57].
- Дия. Дочь Ликаона, родила от Аполлона Дриопа[58].
- Еврипил. Некий зять Фегея, убитый им[59].
- Зойтей. Сын Триколона. Основал город Зойтию в Аркадии[60].
- Иас[61]. Сын Ликурга и Клеофилы. Жена Климена, дочь Аталанта[62] (или Иасий[63]). См. Стаций. Фиваида II 219, 254. По Аполлодору, Каллимаху, Элиану и Проперцию, отец Аталанты (по другой версии — Схеней).
- Иасон. Из Аркадии. Отец Апида[47].
- Ипполита (она же Мнесимаха). Дочь Дексамена из Олена, жена Азана[64].
- Каллисто.
- Керкион. Сын Агамеда, отец Гиппофоя[65]. Из Аркадии.
- Киллен. Сын Элата. От него названа гора Киллена в Аркадии[66], Гермес называется Киллений[67].
- Кипсел (сын Эпита).
- Климена. Нимфа, жена Парфенопея, мать Тлесимена[68].
- Климена. Дочь Миния. По версии, жена Иаса, мать Аталанты[62].
- Клитор. Сын Азана. Жил в Ликосуре, был самым могущественным из царей и основал город Клитор. Бездетен[69].
- Крокон. Отец Меганиры, жены Аркада[70]. Возможно, тождествен жителю Аттики.
- Ксанф[71]. Сын Эриманфа, отец Псофиды (по версии)[48].
- Лаодамия. Дочь Амикла, родила от Аркада сына Трифила[72].
- Лаодика. Дочь Кинира. Жена Элата[70].
- Леанира. Дочь Амикла. Жена Аркада[70].
- Ликаон (сын Пеласга).
- Ликаон. По версии, сын Эзея, отец Деяниры, жены Пеласга, и дед младшего Ликаона[73].
- Лимон (Леймон). «Луг». Сын Тегеата и Мэры. Убил своего брата Скефра, который стал тайно разговаривать с Аполлоном. Был поражен стрелой Артемиды[74].
- Меганира. Дочь Крокона. Жена Аркада (по версии)[70].
- Меланион.
- Мегисто. По Арефию из Тегеи, дочь Кефея и внучка Ликаона. На аркадской горе Нонакрис превратилась в медведицу, стала созвездием Большой Медведицы[75]. См. Каллисто.
- Мнесимаха (дочь Дексамена). В Фессалии? (в Элиде?). К ней сватался кентавр Евритион, но Геракл убил его. Жена Азана[76].
- Неэра. Дочь Автолика, бабка Телефа. Покончила с собой из-за смерти своего сына Гиппофоя[54].
- Никтей. Отец Каллисто (по версии Асия)[77].
- Нонакрия. Жена Ликаона. Её именем назван город Нонакрия в Аркадии[78].
- Олирофий (у Пиндара). См. Галиррофий.
- Паророй. Младший сын Триколона. Основал город Парорию в Аркадии[60].
- Парфаон. Из Аркадии. Сын Перифета, отец Ариста[48]. en:Parthaon
- Парфенопа[79]. Дочь Стимфала. Родила Гераклу Евера[80].
- Парфенопей (сын Меланиона).
- Пеласг (сын Зевса).
- Пеласг. По флиасийской версии, сын Аркада[81].
- Пеласг. Сын Арестора, внук Иасия, основатель Паррасия в Аркадии[82].
- Перей. Сын Элата и Лаодики[70]. У него была дочь Неэра, выданная замуж за Автолика[66].
- Перифет. Сын Никтима, отец Парфаона[48]. en:Periphetes
- Пирифой. Сын Эпита[83]. Из Аркадии. en:Pirithous
- Промах (сын Парфенопея).
- Проной. Сын Фегея. Убийца Алкмеона. Убит его сыновьями[29].
- Псофид. Сын Аррона, потомок Никтима. По версии, основатель Псофиды[48].
- Псофида. Дочь Ксанфа, правнучка Аркада. По версии, её именем названа Псофида[48].
- Сем. Сын Галиррофия и Алкионы[84]. Из Мантинеи. Победитель Олимпийских игр, проведенных Гераклом, на конной четверке[52].
- Скефр. Сын Тегеата и Мэры. Когда Аполлон и Артемида пришли в страну тегеатов, он подошёл к Аполлону и стал тайно разговаривать с ним. Его брат Леймон подумал, что он жалуется на него, и убил Скефра. По вещанию из Дельф был учреждён «плач по Скефру»[85]. Именуется «возлюбленным Аполлона»[86].
- Стимфал (сын Элата).
- Стратия. Дочь Фенея, её именем назван город Стратия в Аркадии[87].
- Стратолай. По версии, имя эпигона, сына Парфенопея[88].
- Темен. Сын Фегея. Убийца Алкмеона. Царь Фегеи в период Троянской войны[45].
- Тлесенор. Сын Эпита. Из Аркадии[83].
- Тлесимен. Из Аркадии. Сын либо брат Парфенопея (сына Меланиона), отец Авлона[40]. Сын Парфенопея и нимфы Климены. Один из семи Эпигонов[68]. По другой версии, Промах.
- Трифил. Сын Аркада и Лаодамии, отец Эраса. Его статуя в Дельфах[72]. Дал имя области Трифилии[89].
- Фаланф (Фалант). Сын Агелая. Основал город Фаланф в Аркадии[44]. en:Phalanthus
- Фегей.
- Фегей. Отец Аэропа, дед Эхема[90].
- Фесимен. По версии, имя эпигона, сына Парфенопея[88].
- Фиал. Царь Аркадии. Сын Буколиона, отец Сима[51]. От него город Фигалия стал называться Фиалия, но затем вернул прежнее название[91].
- Финика. Название Малой Медведицы. Была в почёте у Артемиды, когда Зевс соблазнил её, та превратила её в зверя, но затем поместила на небо[92]. См. Каллисто.
- Эзей. По одной версии — отец Ликаона старшего, прадед Ликаона[73].
- Элат (сын Аркада).
- Эпит (сын Гиппофоя).
- Эпит (сын Элата).
- Эрас. Сын Трифила, его статуя в Дельфах (дар тегеатов)[72].
- Эриманф. Сын Аркада, отец Ксанфа[48]. Храм Эриманфа есть у жителей Псофиды и у реки Эриманф[93].
- Эриманф. Сын Ариста, отец Аррона[48].
Сыновья Ликаона
Хотя, по одной версии, Ликаон имел 22 сына, а по другой — 50, всего в разных источниках упомянуто 73 имени.
- Акак. Сын Ликаона. Основал город Акакесий в Аркадии. Был воспитателем Гермеса. От него Гермес получил эпитет Акакет[94]. См. en:Acacus (Greek mythology)
- Аконтий (Аконт). Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. Его именем назван город Аконтион в Аркадии[95]. См. en:Acontius
- Анкиор. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Архебат. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса.[35].
- Асеат. Сын Ликаона. Основал город Асея в Аркадии[96].
- Буколион. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. См. en:Bucolion
- Галифер (Алифер). Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. Основал город Алифера в Аркадии, дав ему своё имя[96]. В надписях имя Галифой[97].
- Гарпалей. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Гарпалик. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Гелик. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Гелиссон. Сын Ликаона. Основал город Гелиссон в Аркадии[98].
- Гемон[99]. Сын Ликаона. Основал город Гемонии в Аркадии[100]. Погиб от перуна Зевса[35].
- Генетор. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Герей. Сын Ликаона. Основал город в Аркадии, дав ему своё имя[101]. Погиб от перуна Зевса[35].
- Гипсунт. Сын Ликаона. Основал город Гипсунт в Аркадии[102]. Или Гипс, основал Фирей в Аркадии[103].
- Гоплей. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Гор. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Дасеат. Сын Ликаона. Основал город Дасея в Аркадии[98].
- Евемон. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Евмет. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Евмон. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Кавкон. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Канет. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Картерон. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Кефей (Кетей). Из Аркадии. Согласно Арефию из Тегеи, сын Ликаона и отец Мегисто, возлюбленной Зевса. Стал созвездием Коленопреклоненного (совр. Геркулес), оплакивая дочь, превращённую в медведицу[104]. Отец Каллисто (по версии Ферекида)[77].
- Кинеф (Кинет). Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. От него город Кинефа в Аркадии[105].
- Клитор. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Коретонт. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Кром. Сын Ликаона. Основал город Кромы в Аркадии[96].
- Леонт. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Ликий. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. Основал город Ликоя в Аркадии[96].
- Лин. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. См. en:Linus (mythology)
- Макарей. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. Основал город Макария в Аркадии[98]. См. en:Macar
- Македн. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. См. en:Makednos
- Мантиней. Сын Ликаона. Основал город Мантинею в Аркадии в месте, которое позже называлось Птолис, но затем город был перенесен[106]. Погиб от перуна Зевса[35]. Отец Аглаи, дед Акрисия[107].
- Мекистей. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. См. en:Mecisteus
- Меланей (Меленей). Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. Основал город Меленеи (Мелайнеи) в Аркадии[108]. См. en:Melaneus
- Менал. Старший сын Ликаона. По его совету его братья накормили Зевса человеческим мясом. Погиб от перуна Зевса[35]. Основал самый знаменитый в древности город в Аркадии Менал[96]. Отец Аталанты (по Еврипиду[109])[62].
- Никтим.
- Оресфей[110]. Сын Ликаона. Основал город Оресфасий в Аркадии, который позднее стал называться Орестеем[111].
- Орхомен[112]. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. Основал город Мефидрий и Орхомен в Аркадии[113]. По версии, отец Аркада[114]. См. en:Orchomenus
- Паллант. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. Основал Паллантий в Аркадии[115]. Статуя в Паллантии[116]. Его именем назван Паллантей в Лации[117]. По аркадскому преданию, был воспитателем Афины и отцом богини Ники[118]. См. en:Pallas (son of Lycaon)
- Паррасий. Сын Ликаона, основатель города, связан с Аристеем[119].
- Певкетий. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. Либо переселился в Италию вместе с братом Энотром в Япигию, его именем назван народ певкетиев[120].
- Переф. Сын Ликаона. Основал город Перефы в Аркадии[96].
- Платон. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Полих. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Портей. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Профой. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Соклей. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Стимфал. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Суматей. Сын Ликаона. Основал город Суматия в Аркадии[121].
- Тегеат. Сын Ликаона. Основал город Тегею в Аркадии. В его правление было 8 демов: Гареаты, Филакеи, Кариаты, Корифеи, Потахиды, Ойаты, Мантуреи, Эхевефы[122]. Его могильный памятник в Тегее, там же памятник его жены Мэры[123]. Дети Скефр, Леймон, Кидон, Катрей и Гортин[124].
- Телебой. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Титанай. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Трапезей. Сын Ликаона. Основал город Трапезунт в Аркадии[125].
- Триколон. Сын Ликаона[126]. Основал город Триколоны в Аркадии[96]. Предок другого Триколона. Отец Зойтея и Паророя[60].
- Фасс. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Фелл. Эпоним города в Аркадии. Сын Ликаона и Мелибеи[127].
- Феспрот (Теспрот). Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Фигал. Сын Ликаона. Основал город Фигалию в Аркадии. Город позднее стал называться Фиалией[111]. По версии, Фигал был автохтон, либо была дриада Фигалия[128].
- Финей[129]. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35]. Вергилий упоминает «дом Финея» в Аркадии[130]. См. en:Phineas
- Фирей. Сын Ликаона. Основал город Фирейон в Аркадии, также его именем названы Фирея в Арголиде и Фиреатский залив[102].
- Фисий. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Фокн. Сын Ликаона. Основал город Фокнию в Аркадии[131].
- Фтий. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
- Харисий. Сын Ликаона. Основал город Харисии в Аркадии[96].
- Эгеон. Сын Ликаона. Погиб от перуна Зевса[35].
См. также:
- Давн (сын Ликаона). Переселился из Аркадии в Италию.
- Иапиг. По версии, сын Ликаона, переселился в Италию.
- Лебеад (сын Ликаона). Бежал из Аркадии в Беотию.
- Элевфер (сын Ликаона). Бежал из Аркадии в Беотию.
- Энотр (сын Ликаона). Переправился в Италию.
Тегея
- Авга.
- Агапенор.
- Алей.
- Амфидамант (сын Алея).
- Анкей (сын Ликурга).
- Антиноя. Жена Ликурга, мать Анкея[132].
- Афидант (сын Аркада).
- Аэроп.
- Аэропа. Дочь Кефея. Родила от Ареса сына Аэропа, умерла при родах[133].
- Евринома. Жена Ликурга (сына Алея), по одной из версий[62].
- Иотида[134]. Жена Анкея, мать Агапенора[135].
- Кефей (из Аркадии).
- Клеобула. По версии, жена Алея, мать Кефея и Амфидаманта[136].
- Клеофила. Жена Ликурга (сына Алея)[62].
- Лаодок. Сын Эхема и Тимандры[137]. Один из героев, участвовавших в походе на Фивы. На Немейских играх победил в метании копья[138]. По его имени назван поселок Ладокея рядом с Тегеей[139].
- Левкона. Дочь Афиданта. Её именем назван ключ Левконий около Тегеи, там её могильный памятник[140].
- Ликург (сын Алея).
- Неэра. Дочь Перея. Жена Алея, мать Авги, Кефея и Ликурга[70]. По другой версии, жена Автолика[66].
- Стеропа[141]. Дочь Кефея. Из Аркадии. Геракл дал ей локон Горгоны в медном кувшине[142], чтобы защититься от нападения аргивян на Тегею.
- Тимандра. Дочь Тиндарея и Леды. Жена Эхема, мать Лаодока[143].[144]. Изменила мужу с Филеем[145]. См. en:Timandra (mythology)
- Эпох. Сын Ликурга (сына Алея) и Клеофилы[62]. Участник Калидонской охоты[146]. Заболел и умер раньше отца[147].
- Эхем.
Нимфы и божества
- Алкиноя. Аркадская нимфа. Её изображение на рельефе в храме Афины в Тегее[148]. См. Алкиона. (по англовики:) Океанида, одна из ликейских нимф в Аркадии. Кормилица Зевса. en:Alcinoe
- Анит. Титан. Воспитатель Деспойны. Его статуя в храме Деспойны у Акакесия в Аркадии[149].
- Анфракия. Аркадская нимфа, её изображение было в Мегалополе[150]. Её изображение на рельефе в храме Афины в Тегее[148].
- Архироя. Аркадская нимфа, её изображение было в Мегалополе[150].
- Гагно. Аркадская нимфа. Воспитала Зевса, её именем назван источник на горе Ликее[151]. Её изображение было в Мегалополе[150]. Её изображение на рельефе в храме Афины в Тегее[148].
- Главка. Аркадская нимфа. Её изображение на рельефе в храме Афины в Тегее[148].
- Гоплодам. Один из гигантов, охранявших Рею на горе Тавмасион (Аркадия), когда она была беременна Зевсом[152]. Имя сравнивают с культом Зевса Гоплосмия (в надписях)[153].
- Дафна. Нимфа.
- Дриопа. Нимфа. Дочь Дриопа, родила от Гермеса Пана[154].
- Ида. Аркадская нимфа. Её изображение на рельефе в храме Афины в Тегее[148].
- Киллена[155]. Нимфа. По версии, жена Пеласга, мать Ликаона.[35] Либо жена Ликаона, мать его детей[156].
- Киллена. Горная нимфа, воспитывала Гермеса[157]. Действующее лицо в сатировской драме Софокла «Следопыты».
- Корифа. Океанида, родила от Зевса Корию[158], или Афину Корифасийскую (по мессенцам)[159].
- Кория. Эпитет Афины, храм у Клитора в Аркадии[160]. Считается дочерью Зевса и океаниды Корифы[158].
- Ладон[161]. Речной бог. Сын Океана и Тефии[162]. Аркадия. Отец Метопы[163]. Отец Дафны[164]. en:Ladon River
- Майя. Старшая из семи сестёр-плеяд, нимфа гор.
- Мелибея. Дочь Океана. Жена Пеласга, мать Ликаона[35]. Либо жена Ликаона (комм. к Гесиоду), мать Фелла[127]. en:Meliboea
- Метопа. Дочь Ладона. Жена Асопа[165]. Мать Фивы[166]. Источник в Аркадии, близ Стимфала, который уподобляют корове[167].en:Metope (mythology)
- Мера. (Мэра. См. Меропа)[168]. Дочь Атланта. Погребена в Тегее; по другой версии, в Мантинее[169]. Жена Тегеата, царя Тегеи[123]. «Место пляски Мэры» было в Аркадии[170].
- Миртоесса. Аркадская нимфа, её изображение было в Мегалополе[150].
- Неда. Нимфа, воспитавшая Зевса, её именем названа река в Мессении (граница с Элидой)[171]. Принесла Зевса на Крит[172]. Нимфа, её изображение было в Мегалополе[150] и на рельефе в храме Афины в Тегее[148]. Рея после рождения Зевса заставила источник прорваться на поверхность, образовав реку Неда, чтобы обмыть младенца[173].
- Неида. Имя нимфы Киллены[156].
- Номия. Нимфа из Аркадии. Изображена в Аиде на картине Полигнота в Дельфах, ноги Каллисто лежат у неё на коленях[174].en:Nomia (mythology)
- Ойнеида. Нимфа, мать Пана от Зевса[175].
- Орсиноя. Нимфа, родила от Гермеса Пана[176].
- Пенелопа (дриада). Нимфа, супруга Гермеса[177]. Мать Пана[178]. en:Penelope (dryad)
- Синоя. Нимфа, которая была кормилицей Пана. В Мегалополе была статуя Пана Синойского[179].
- Сиринга. Наяда.
- Фейсоя. По аркадской версии, нимфа, воспитавшая Зевса. По её имени назван город в Паррасии, её почитают на северном склоне Ликейской горы[180]. Её изображение на рельефе в храме Афины в Тегее[148].
- Фельпуса. Нимфа, дочь Ладона. Её именем назван город Фельпуса в Аркадии[181].
- Фигалия. Дриада. По версии, её именем назван город Фигалия[128].
- Фимбрида (Фимбра). Нимфа, мать Пана от Зевса[182].
- Фрикса. Аркадская нимфа. Её изображение на рельефе в храме Афины в Тегее[148].
- Хрисопелия. Нимфа. Жена Аркада (по версии Евмела)[183].
- Эноя. Аркадская нимфа. Воспитала Зевса. Её изображение на рельефе в храме Афины в Тегее[148]. По Арефу из Тегеи, родила от Эфира Пана[176].
- Эрато (дриада). Жена Аркада, мать Азана, Афиданта и Элата[41]. Была прорицательницей в храме Пана, были её стихи-прорицания[184]. en:Erato (dryad)
- Эриманф. Сын Океана[185], бог реки в Аркадии. Река в Аркадии[186], омывает Псофид. Река в Псофиде[187]. Её представляют в человеческом образе[167].
Другие персонажи
- Аконтей. Аркадец, участник похода против Фив. Убил тигриц Диониса. Убит жрецом Фегеем[188].
- Алкимедонт.
- Анфемона. Дочь Энея, выданная им замуж в Аркадии[189].
- Аркад. Участник Калидонской охоты. Убит вепрем[190]. См. en:Arcas
- Арсиноя. Жена Арсиппа, родила от него Асклепия[191].
- Арсипп. По версии, жена Арсиноя, сын Асклепий[191].
- Астианакт. Некий потомок Аркада. Памятник ему был у горы Ликея (возможно, исторический, а не мифический персонаж)[192]. См. en:Astyanax
- Атис. Некий аркадский герой, убитый вепрем[193].
- Батт.
- Блиада[194]. Аркадская героиня. Мать Менефрона. Нечестиво возлежала с ним[195].
- Буфаг. Житель Феней (Аркадия). Сын Япета и Форнак. Муж Промны. Встретил раненого Ификла и похоронил его. Дерзнул посягнуть на Артемиду, она поразила его стрелой на горе Фолое.[196].
- Гилей.
- Гилипп. Аркадец, жена-тирренка родила ему 9 сыновей, спутников Энея. Один из сыновей убит Толумнием[197].
- Гомад. Кентавр. Убит Гераклом в Аркадии, когда пытался изнасиловать сестру Еврисфея Алкиону[198].
- Гуней. Отец Лаономы, жены Алкея (по аркадской версии).[199] См. en:Guneus
- Дамифал. Житель Феней (Аркадия). Вместе с Трисавлом гостеприимно принимал у себя Деметру, та дала им семена стручковых растений. Они выстроили храм Деметры Фесмии на горе Киллене и учредили мистерии[200].
- Деимант. Из Аркадии, сын Дардана и Хрисы, стал царем[201].
- Димант. Из Менала. Участник похода против Фив. Участник состязаний в беге на Немейских играх[202]. Убит во время ночной вылазки[203].
- Доркей. Из Менала. Спутник Партенопея, участник похода против Фив. Его облик принимает Артемида[204].
- Евадна. Дочь Посейдона и Питаны (дочери Еврота)[205]. Воспитана Эпитом аркадским. Родила от Аполлона сына Иама[206].
- Евгипп. Аркадец, связан с Аргосом[207].
- Евер. Сын Геракла и Парфенопы[80].
- Иапет. Жена Форнак, сын Буфаг из Аркадии[208]. По версии, отец Дрианта[209].
- Киллена. Аркадская героиня, любовница своего отца Менефрона[195].
- Кодона. Дочь Энея, выданная им замуж в Аркадии[189].
- Кориф. Царь из Аркадии. Приемный отец Телефа[210]. en:Corythus
- Крий. Отец Форбанта и Эревфалиона, жена Меланфо[211].
- Лаонома. Из Фенеи (Аркадия). Дочь Гунея. Жена Алкея, мать Амфитриона (по аркадской версии). В Фенее жил Геракл, изгнанный из Тиринфа, и сделал там пропасти под горами, и канал для реки Ароания[212].
- Ликорта. Друг Геракла. Жил в городе Фегии (Аркадия). Воспитал сыновей Геракла Эхефрона и Промаха[213].
- Мараф. Сын Аполлона[58]. Согласно Дикеарху, герой из Аркадии, союзник Диоскуров при их вторжении в Аттику. Во исполнение пророчества принес себя в жертву во время сражения[214].
- Менефрон. Аркадский герой. Возлежал со своей дочерью Килленой и матерью +Блиадой+[215].
- Менот. Аркадец, спутник Энея. Убит Турном[216].
- Мииагр («Мухолов»). Некий герой, которому приносили жертвы в Алифере (Аркадия)[217].
- Наос. Потомок Евмолпа в третьем колене. Согласно вещанию из Дельф, прибыл в Феней (Аркадия) и учредил мистерии Деметры Элевсинской[218].
- Онкий (Онк). Сын Аполлона. Царствовал в местечке Онкее (Аркадия)[219]. Когда Деметра стала кобылицей, она смешалась с табуном лошадей Онка, но Посейдон настиг её. Геракл выпросил у него на время коня Ариона, когда сражался с элейцами[220].
- Орнит. Герой из Аркадии. См. Тевфид.
- Промах. Сын Геракла и Псофиды, воспитан в Фегии, переименованном в Псофиду. Его святилище в Псофиде[221]. См. en:Promachus
- Промна. Жительница Феней (Аркадия). Жена Буфага. Встретила с мужем раненого Ификла и похоронила его[222].
- Псофида. Дочь Эрика, родила от Геракла Эхефрона и Промаха. Сыновья переименовали Фегию в Псофиду (по версии)[213].
- Рек (кентавр).
- Савр. Жил около реки Эриманф. Грабил путников и соседей, пока не получил возмездия от Геракла. У хребта Савра есть его могила и святилище Геракла[223].
- Сатир. Притеснял жителей Аркадии, отнимая у них скот. Убит Аргосом Паноптом[224].
- Стентор.
- Схеней.
- Тевфид.
- Тегея. Имя жены Атланта[225].
- Темен[226]. Сын Пеласга. Жил в древнем Стимфале и там воспитал Геру, основав в её честь три храма: Геры Ребенка; затем Геры Телеи (Взрослой), когда она вышла замуж; Геры Вдовицы, когда она разошлась с Зевсом и вернулась в Стимфал[227].
- Тригона. Кормилица Асклепия, воспитала его в Фельпусе (Аркадия), поэтому там был храм Асклепия Мальчика и могильный памятник Тригоны[42].
- Триколон (Трикорон). Из Аркадии. Согласно поэме «Великие Эои» и схолиям к Пиндару, одиннадцатый жених Гипподамии, погибший от руки Эномая[126].
- Трисавл. Житель Феней (Аркадия). Вместе с Дамифалом гостеприимно принимал у себя Деметру, та дала им семена стручковых растений. Они выстроили храм Деметры Фесмии на горе Киллене и учредили мистерии[200].
- Феней. Автохтон, основал город Феней в Аркадии[228]. О Фенее много упоминаний, но не аркадских[229].
- Фиало. Из Аркадии. Дочь Алкимедонта. Родила от Геракла Эхмагора. Отец бросил её с ребенком в горы. Услышав крик сороки, Геракл спас их[230].
- Форбант. Сын Крия и Меланфо, брат Эревфалиона, отец Арестора[211].en:Phorbas
- Форнак. Имя встречается в Аркадии и Лаконике. Жена героя Япета, мать Буфага[208].
- Экл (сын Антифата).
- Эревфалион. Вождь аркадян, друг Ликурга, подчиненный ему. Убит Нестором[231]. Согласно Арефу из Тегеи, Эревфалион был убит, но аркадяне одержали победу[232].
- Эхефрон. Сын Геракла и Псофиды, воспитан в Фегии, переименованном в Псофиду. Его святилище в Псофиде.[221].
- Эхмагор. Из Аркадии. Сын Геракла и Фиало[230].
Животные:
- Доркей. Пёс Актеона, из Аркадии[233].
- Керинейская лань.
- Орибас (Орибаз). Пёс Актеона, из Аркадии[233].
- Памфаг. Пёс Актеона, из Аркадии[233].
- Стимфалийские птицы.
- Эриманфский вепрь.
См. также
- Афина. По версии, родилась у города Алифера в Аркадии.
- Гермес. Родился в Киллене.
- Пан. Из Аркадии.
- Посейдон. По версии, воспитывался в Аркадии.
- Рея. Родила Зевса в Аркадии.
- Аглая. Дочь Мантинея, жена Абанта.
- Антимаха. Дочь Амфидаманта, жена Еврисфея.
- Гипериппа. Дочь Аркада, жена Эндимиона.
- Сфенебея. По версии, дочь Афида из Аркадии.
- Алкмеон. Бежал в Псофиду к Фегею. Позднее убит там.
- Анхис. По версии, умер и похоронен в Аркадии.
- Аргос (сын Агенора). Убил опустошавшего Аркадию быка.
- Арейфой. Царь Арны, его могила у Мантинеи.
- Атлант. По истолкованию, был первым царем Аркадии.
- Бакид. Один из них происходил из Аркадии.
- Гигантомахия. По версии, у местечка Бафос в Аркадии.
- Гилей и Рек. Кентавры, жили в Аркадии.
- Гомад. Кентавр, убитый Гераклом в Аркадии.
- Гортин (сын Тегеата). Переселился из Аркадии на Крит.
- Дардан. По версии, переселился из Аркадии в Троаду.
- Дриоп. Аркадец, переселивший дриопов в Арголиду.
- Евандр (сын Гермеса). Переселился из Аркадии в Италию.
- Закинф. Переселился из Псофиды на о. Закинф.
- Идей (сын Дардана). Переселился из Аркадии в Азию.
- Исхий. По версии, сын Элата из Аркадии.
- Ификл (сын Амфитриона). Его могила в Фенее.
- Катрей (сын Тегеата). Переселился на Крит.
- Климен. Отец Гарпалики. По версии, сын Схенея, аркадянин.
- Миртил. Его могилу показывали в Фенее.
- Молиониды. Угнали стадо быков из Аркадии.
- Ника. По аркадянам, дочь Палланта (сына Ликаона).
- Одиссей. Построил храм Афины и Посейдона в Аркадии.
- Ойней. Убит в Аркадии сыновьями Агрия.
- Патрон. Тегеец, спутник Энея.
- Пелий. Могилы его дочерей показывали у Мантинеи.
- Плейона. Родила плеяд в Киллене.
- Салий. Прибыл из Мантинеи в Италию.
- Теламон. По версии, похоронен в Аркадии.
- Телеф. Родился в Аркадии, выкормлен ланью.
- Халкодонт (сын Абанта). По версии, похоронен в Аркадии.
- Эней. Основал городок Капии в Аркадии.
- Эрик из Сикании. Отец Псофиды.
- Эхалия. По версии, находилась в Аркадии.
Напишите отзыв о статье "Мифы Аркадии"
Примечания
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека I 8, 2 далее
- ↑ Цензорин. О дне рождения 17
- ↑ Цензорин. О дне рождения 19
- ↑ Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.61
- ↑ Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.119
- ↑ Аполлоний Родосский. Аргонавтика IV 260
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 7, 7 далее
- ↑ 1 2 Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 5, 3
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 38, 10
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 26, 8
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 30, 2
- ↑ Феокрит. Идиллии II 48
- ↑ Вергилий. Георгики III 280—284; Примечания М. Е. Грабарь-Пассек в кн. Феокрит. Мосх. Бион. Идиллии и эпиграммы. М., 1998. С.252
- ↑ Гомер. Илиада VII 133
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 6, 7; 10, 1-2
- ↑ Примечания М. Л. Гаспарова в кн. Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. М., 1980. С.449
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 45, 1; 54, 4
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 20, 1
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 38, 7
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VI 8, 2; Августин. О граде Божием XVIII 17
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 38, 1
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека Э VII 38
- ↑ Еврипид. Электра 1276; Орест 1648; Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека Э VI 28
- ↑ Ферекид, фр.135ab Якоби // Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.40
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 13, 2-4
- ↑ Каллимах. Гимны I 10
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 7, 4; III 9, 1
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 5, 4; III 7, 5-6; Павсаний. Описание Эллады VIII 24, 1
- ↑ 1 2 3 Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 7, 6
- ↑ Геродот. История VI 74
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 5, 6
- ↑ Павсаний. Описание Эллады II 3, 5
- ↑ Аристофан. Лягушки 1267
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 7, 3-4; III 7, 5-6
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 8, 1
- ↑ Молчанов А. А., Нерознак В. П., Шарыпкин С. Я. Памятники древнейшей греческой письменности. М., 1988. С.78
- ↑ Стефан Византийский. Этника // Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.39
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VI 21, 5
- ↑ 1 2 Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 5, 4
- ↑ 1 2 3 Павсаний. Описание Эллады III 12, 9
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 4, 2
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 25, 11
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 4, 8; 5, 4; 45, 6
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 35, 9
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 24, 10
- ↑ 1 2 3 Гесиод. Перечень женщин, фр.49 М.-У.
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады V 1, 8
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Павсаний. Описание Эллады VIII 24, 1
- ↑ Гигин. Мифы 71, одно из чтений рукописи
- ↑ Николай Дамасский. История, фр.39 Якоби
- ↑ 1 2 3 Павсаний. Описание Эллады VIII 5, 7
- ↑ 1 2 Пиндар. Олимпийские песни X 70
- ↑ Феокрит. Идиллии I 125; Нонн. Деяния Диониса XXV 413
- ↑ 1 2 Гигин. Мифы 243; 244
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 4, 8
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности I 11, 2; 13, 1, ссылка на Ферекида
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 9, 9
- ↑ 1 2 Лосев А. Ф. Мифология греков и римлян. М., 1996. С.427
- ↑ Гигин. Мифы 245
- ↑ 1 2 3 Павсаний. Описание Эллады VIII 35, 6
- ↑ Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.2. С.163
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 9, 2
- ↑ Гигин. Мифы 99
- ↑ Диодор Сицилийский. Историческая библиотека IV 33, 1
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 5, 4; 45, 6
- ↑ 1 2 3 Павсаний. Описание Эллады VIII 4, 6
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 17, 1
- ↑ 1 2 Гигин. Мифы 71
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 4, 4.5.7; 21, 3
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 9, 1
- ↑ Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.3. С.493
- ↑ 1 2 3 Павсаний. Описание Эллады X 9, 5
- ↑ 1 2 Дионисий Галикарнасский. Римские древности I 11, 2
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 53, 2
- ↑ Гигин. Астрономия II 1, 6
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 5, 5; Диодор Сицилийский. Историческая библиотека IV 33, 1
- ↑ 1 2 Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 8, 2
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 17, 6
- ↑ Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т.2. С.291
- ↑ 1 2 Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 7, 8
- ↑ Павсаний. Описание Эллады II 14, 4
- ↑ Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.3. С.38
- ↑ 1 2 Гесиод. Перечень женщин, фр.166 М.-У.
- ↑ Гесиод. Перечень женщин, фр.49 М.-У. = Схолии к Пиндару. Олимпийские песни X 83
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 53, 2.3
- ↑ Лосев А. Ф. Мифология греков и римлян. М., 1996. С.431
- ↑ Стефан Византийский. Этника // Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.119
- ↑ 1 2 Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.3. С.28
- ↑ Полибий IV 77, 8
- ↑ Геродот. История IX 26
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 2; 39, 2
- ↑ Псевдо-Эратосфен. Катастеризмы 2
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 24, 12
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 2; 36, 10
- ↑ Стефан Византийский. Этника // Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.11
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 4
- ↑ Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.12
- ↑ 1 2 3 Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 2-3
- ↑ Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.2. С.85
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 3; 44, 2
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 4; 26, 1
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 3; 35, 7
- ↑ Стефан Византийский. Этника // Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.60
- ↑ Гигин. Астрономия II 1, 6; 6, 2
- ↑ Стефан Византийский. Этника // Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.21
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 4; 8, 4
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 2, 1
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 3; 26, 8
- ↑ Еврипид. Финикиянки 1162
- ↑ Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.2. С.499
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 2
- ↑ Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.2. С.498
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 3 со ссылкой на Гомера
- ↑ Дурид, фр.9 Якоби // Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.39
- ↑ Гесиод. Перечень женщин, фр.162 М.-У.; Стесихор. Герионеида, фр.182 Пейдж; Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 2 (со ссылкой на Стесихора)
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 44, 5
- ↑ Вергилий. Энеида VIII 54
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности I 33, 1
- ↑ Аполлоний Родосский. Аргонавтика II 516 комм.
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности I 11, 3-4; Антонин Либерал. Метаморфозы 31, 1
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 4; Стефан Византийский. Этника // Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.49
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 4; 45, 1
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 48, 6
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 53, 2.4
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 3
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VI 21, 10
- ↑ 1 2 Гесиод. Перечень женщин, фр.167 М.-У.
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 39, 2
- ↑ Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т.2. С.563
- ↑ Вергилий. Энеида VIII 166
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 3, 2; 29, 5
- ↑ Комментарий Д. О. Торшилова в кн. Гигин. Мифы. СПб, 2000. С.29
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 44, 7
- ↑ возможно, имя искажено в рукописи
- ↑ Гигин. Мифы 97
- ↑ Гигин. Мифы 14 (с.29)
- ↑ Гесиод. Перечень женщин, фр.23а, ст.34 М.-У.
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 6, 4
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 44, 1
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 44, 8
- ↑ Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т.2. С.469, Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.3. С.325
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 7, 3
- ↑ Гесиод. Перечень женщин, фр.23а М.-У.
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 10, 6; Павсаний. Описание Эллады VIII 5, 1
- ↑ Гесиод. Перечень женщин, фр.176 М.-У.
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 45, 6
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 4, 10
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Павсаний. Описание Эллады VIII 47, 3
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 37, 5
- ↑ 1 2 3 4 5 Павсаний. Описание Эллады VIII 31, 4
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 38, 3
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 36, 2
- ↑ Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.38
- ↑ Гимны Гомера XIX 34
- ↑ Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т.1. С.649
- ↑ 1 2 Дионисий Галикарнасский. Римские древности I 13, 1, ссылка на Ферекида
- ↑ Софокл. Следопыты 271—283
- ↑ 1 2 Цицерон. О природе богов III 59
- ↑ Климент. Протрептик 28, 2
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 21, 4
- ↑ Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т.2. С.33
- ↑ Гесиод. Теогония 344
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 12, 6
- ↑ Нонн. Деяния Диониса XLII 385
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 12, 6; Диодор Сицилийский. Историческая библиотека IV 72, 1
- ↑ Пиндар. Олимпийские песни VI 84
- ↑ 1 2 Элиан. Пёстрые рассказы II 33
- ↑ Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.2. С.325
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 12, 7
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 8, 1
- ↑ Павсаний. Описание Эллады IV 33, 1; 36, 7; VIII 38, 3
- ↑ Каллимах. Гимны I 33-35
- ↑ Страбон. География VIII 3, 22 (стр.348)
- ↑ Павсаний. Описание Эллады X 30, 8
- ↑ Схолии к Феокриту. Идиллии I 3 // Комментарий Д. О. Торшилова в кн. Гигин. Мифы. СПб, 2000. С.254
- ↑ 1 2 Схолии к Псевдо-Еврипид. Рес 36 // Комментарий Д. О. Торшилова в кн. Гигин. Мифы. СПб, 2000. С.254
- ↑ Геродот. История II 145
- ↑ Нонн. Деяния Диониса XIV 94
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 30, 3
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 38, 3.9
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 25, 2
- ↑ Схолии к Пиндару. Пифийские песни Введение // Комментарий Д. О. Торшилова в кн. Гигин. Мифы. СПб, 2000. С.254
- ↑ Евмел, фр.15 Кинкель = Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 9, 1
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 37, 11
- ↑ Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т.2. С.666
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 24, 4
- ↑ Овидий. Метаморфозы II 244
- ↑ Стаций. Фиваида VII 603—607
- ↑ 1 2 Дионисий Галикарнасский. Римские древности I 49, 2, по Агафиллу Аркадскому
- ↑ Овидий. Метаморфозы VIII 391—400
- ↑ 1 2 Цицерон. О природе богов III 57
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 38, 5
- ↑ Плутарх. Серторий 1
- ↑ Имя, возможно, искажено в рукописи
- ↑ 1 2 Гигин. Мифы 253
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 14, 9; 27, 17
- ↑ Вергилий. Энеида XII 270—276
- ↑ Диодор Сицилийский. Историческая библиотека IV 12, 7
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 4, 5
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 15, 3-4
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности I 61, 2
- ↑ Стаций. Фиваида VI 557
- ↑ Стаций. Фиваида X 435
- ↑ Стаций. Фиваида IX 805—820
- ↑ Гигин. Мифы 157
- ↑ Пиндар. Олимпийские песни VI 30, 49
- ↑ Стаций. Фиваида II 258
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 27, 17
- ↑ Гигин. Мифы 173
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека III 9, 1; Диодор Сицилийский. Историческая библиотека IV 33, 11
- ↑ 1 2 Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.3. С.82
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 4, 5; Павсаний. Описание Эллады VIII 14, 2; 19, 4
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 24, 2
- ↑ Плутарх. Тесей 32
- ↑ Гигин. Мифы 253; Овидий. Метаморфозы VII 386—387 кратко
- ↑ Вергилий. Энеида XII 517—520
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 26, 7
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 15, 1
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 25, 4
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 25, 10
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 24, 2.7
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 14, 9
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VI 21, 3
- ↑ Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека II 1, 2
- ↑ Клавдиан. Похищение Прозерпины I 89
- ↑ Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т.2. С.500
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 22, 2
- ↑ Павсаний. Описание Эллады VIII 14, 4
- ↑ Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.43
- ↑ 1 2 Павсаний. Описание Эллады VIII 12, 3-4
- ↑ Гомер. Илиада VII 155
- ↑ Ареф из Тегеи, фр.7 Якоби = Схолии к Гомеру. Илиада VII 152 // Hejnic J. Pausanias the perieget and the archaic history of Arcadia. Praha, 1961. P.4
- ↑ 1 2 3 Овидий. Метаморфозы III 210; Гигин. Мифы 181
Отрывок, характеризующий Мифы Аркадии
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
