Гробман, Михаил Яковлевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Михаил Гробман»)
Перейти к: навигация, поиск
Михаил Гробман
Дата рождения:

1939(1939)

Место рождения:

Москва

Гражданство:

СССР СССРИзраиль Израиль

Сайт:

[grobman.info .info]

Михаил Яковлевич Гробман (1939, Москва) — российский, затем израильский поэт и художник.

Один из лидеров, теоретик и идеолог Второго русского авангарда. Графические работы публиковались в журнале «Знание — сила» (19661968), стихи в СССР не печатались. В 1971 году эмигрировал в Израиль. Организатор выставок искусства русского авангарда. Редактировал журнал «Левиафан». Член редколлегии журнала «Зеркало». С 1963 года ведёт дневник — летопись художественной жизни (частично издан книгой и в журналах «Зеркало» и «Новое литературное обозрение»). Более 2000 живописных и графических работ, более 700 стихотворений, теоретические статьи.





Биография

Михаил Гробман родился в 1939 году в Москве, в семье инженера.

В школьные годы носил псевдоним Мишель Афинский.

В 1957 году на выставке 40-летия советского искусства в Центральном доме работников искусств был арестован. Вот как сам Гробман описывает это событие: «было торжественное собрание, на сцене сидели такие люди, как Ефимов, а я из зала крикнул, что тогда не особенно было принято: «А можно из зала сказать?» Вышел на сцену, взял микрофон у этих вельмож и пошел к рампе. Тут уж все поняли, что дело пахнет керосином. А я уже начал свою речь: «Бывали хуже времена, но не было подлей»… В общем, я некоторое время выступал, и в какой-то момент почувствовал, что по воздуху плыву - меня вместе с микрофоном стащили со сцены». Отпустили его уже на следующий день[1].

В 1965 году опубликовал цикл стихотворений в американском литературном альманахе «Воздушные пути» под псевдонимом Михаил Русалкин. Потом этот псевдоним был потерян, и второй раз в этом издании Гробман печатался как Г.Д.Е.

В 1967 году был принят в Союз художников СССР. Однако почти сразу же по просьбе Председателя правления Московской организации Союза художников РСФСР вышел из союза, оставшись кандидатом[1].

В 1971 году эмигрировал в Израиль, жил в Иерусалиме.

В 1975 году с друзьями и учениками организовал группу израильских художников «Левиафан», став одним из создателей израильского концептуализма.

С 1983 года проживает в Тель-Авиве.

Творчество

Гробман с самого начала заявил о себе как еврейский художник. Важным элементом его творчества является магический символизм, наполненный образами, основанные на библейской символике, символике каббалы, средневекового еврейского искусства и магии — рыба, змея, треугольник, Древо познания, Маген-Давид, Менора, надписи на иврите и т. д. («Сотворение мира», 1962, собственность автора; «Разрушение Иерусалима», 1970, собственность автора; «Лестница Иакова», 1978, коллекция П. Шпильмана, Германия; «Сатана», 1980, Государственный Русский музей, Санкт-Петербург, и др.).[2]

Книги

Выставки

Личная жизнь

Семья

Жена — Ирина Врубель-Голубкина, главный редактор журнала «Зеркало».

Сын Яков — архитектор, доцент факультета Архитектуры и Градостроительства в Израильском технологическом институте (Технион), руководитель Центра исследований в области архитектуры и дизайна, лаборатории компьютерного дизайна Техниона. Занимается компьютерными технологиями проектирования, перформативным дизайном, параметрической архитектурой. Автор книги «Performalism: form and performance in digital architecture».

Дочь Лати — голливудский продюсер. Воспитывает пятерых детей.

Жизненная позиция

Двумя главными движущими силами человека Гробман считает интеллект и интуитивное понимание мира[1].

Напишите отзыв о статье "Гробман, Михаил Яковлевич"

Примечания

  1. 1 2 3 Дарья Курдюкова. [www.ng.ru/antrakt/2013-12-06/9_beuys.html Михаил Гробман: «Меня вместе с микрофоном стащили со сцены»] // НГ—Антракт, 06 декабря 2013
  2. [www.eleven.co.il/article/11311 Гробман Михаил] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Литература

Кантор-Козовская, Л.. Гробман Grobman. — М.: Новое литературное обозрение, 2014. — 264 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-4448-0138-3.

Тарханова, И.. Текстильщики. Гостевые тетради Михаила Гробмана. — М.: Барбарис, 2013.

Ссылки

  • [www.grobman.info/ Личный сайт Михаила Гробмана]
  • [www.eleven.co.il/article/11311 Гробман Михаил] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  • [aroundart.ru/2013/12/19/mihail-grobman-chelovechestvo-e-to-odin-bol-shoj-durak/ Михаил Гробман: «Человечество — это один большой дурак»] aroundart.ru
  • [www.museum.ru/N20636 «Вечер поэта и художника Михаила Гробмана»] museum.ru
  • [www.netslova.ru/ioffe/grobman.html Денис Иоффе. Авангард как длящийся маневр. Михаил Гробман на rendez-vous партикулярной истории искусств / Интервью] в «Сетевой Словесности»
  • [art-in-process.com/avtory/literatura/mixail-grobman/ Михаил Гробман читает свои стихи] [art-in-process.com/ art-in-process.com]
  • [art-in-process.com/avtory/plasticheskie-iskusstva/michail-grobman/ Интервью с Михаилом Гробманом и галерея работ на сайте art-in-process.com]

Отрывок, характеризующий Гробман, Михаил Яковлевич

– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.