Михаил Лермонтов (теплоход)
Михаил Лермонтов — советское восьмипалубное пассажирское круизное судно класса Иван Франко, проект 301 (немецкое обозначение) Seefa 750 (морское судно на 750 пассажиров) построенное по советскому заказу на верфи VEB Mathias-Thesen-Werft Wismar в Висмаре (ГДР) в 1972 году и затонувшее в 1986 году у берегов Новой Зеландии. Судно было названо в честь русского поэта Михаила Лермонтова. Судами-близнецами являются «Иван Франко», «Александр Пушкин», «Шота Руставели» и «Тарас Шевченко».
Содержание
История
Совершал трансатлантические переходы и туристические круизы к берегам Австралии. В 1983 году был модернизирован и переоборудован в ФРГ.
Гибель судна
Последним рейсом теплохода «Михаил Лермонтов» стал круиз, выполнявшийся на основании фрахта с зарегистрированной в Великобритании туристической фирмой Charter Travel Club, Ltd.
16 февраля 1986 года во время лоцманской проводки под руководством старшего лоцмана и капитана порта Пиктон Дона Джеймисона в заливе Шекспира у берегов Новой Зеландии судно в 17 часов 38 минут по местному времени на скорости около 15 узлов дважды ударилось дном о подводные камни скалистой отмели в районе мыса Джексон и получило обширную пробоину по левому борту ниже ватерлинии.
Принятые командой меры по спасению корабля путём задраивания водонепроницаемых перегородок отсеков не дали эффекта: в результате быстрого поступления воды возник опасный крен на правый борт. Капитан Воробьёв принял решение посадить судно на мель и с этой целью вошёл в залив Порт-Гор.
В 19 часов 13 минут из-за затопления главного распределительного щита теплоход «Михаил Лермонтов» потерял ход, не дойдя до отмели менее одного километра.
Находившиеся на борту люди — 408 пассажиров (значительная часть из них пенсионного возраста), 330 членов экипажа и новозеландский лоцман — были спасены подошедшими к месту гибели лайнера танкером Tarihiko (рус. Тарихико) и паромом Arahura (рус. Арахура).
За время эвакуации крен теплохода достиг 85°. В 22 часа 40 минут, через 20 минут после завершения эвакуации, лайнер затонул на глубине 33 метра.
В катастрофе погиб один человек: инженер рефрижераторных установок Павел Заглядимов, работавший в отсеке, затопленном сразу после столкновения. Кенотаф в память о нём установлен на Серафимовском кладбище в Ленинграде. 11 человек получили травмы.
Расследование
Официально виновником катастрофы был признан старший помощник капитана Сергей Степанищев, как старший офицер, находившийся на мостике в момент столкновения. В том же году Степанищев был осуждён по ч. 1 ст. 85 УК РСФСР за нарушение правил безопасности движения и эксплуатации транспорта на 4 года исправительных работ. При назначении наказания суд учёл неправомерные действия гражданина Новой Зеландии лоцмана Дональда Джемисона. Решение суда по делу Степанищева новозеландская сторона назвала тоталитарным правосудием. Джемисон осужден не был, но добровольно сдал свою лоцманскую лицензию. Свою карьеру он завершил капитаном грузового судна.[2]
Расходы на восстановление теплохода превышали стоимость судна и 20 августа 1986 года был подписан приказ о списании «Михаила Лермонтова» с баланса Балтийского морского пароходства. Теплоход не был застрахован. В апреле 1989 года БМП предъявило властям порта Пиктон и лоцману Дональду Джемисону иск на 100 миллионов австралийских долларов, или 45 миллионов долларов США. Судебный процесс длился несколько лет. Выяснилось, что лоцман Джемисон исполнял обязанности генерального директора правления и капитана порта Пиктон, был единственным лоцманом и экскурсоводом во всей акватории. Джемисон работал 7 дней в неделю по 16-18 часов в сутки. Таким образом власти порта Пиктон нарушали множество новозеландских и международных конвенций, а значит, должны были отвечать за те действия лоцмана, которые привели к кораблекрушению.[2]
Компенсация ущерба
Балтийское морское пароходство получило 2 750 000 долларов США и предложило пассажирам компенсацию ex gratia, однако её размер удовлетворил не всех пострадавших. В 1987 году последовал иск в суд первой инстанции, затем апелляция БМП рассматривалась в Высоком суде Австралии. В обеих инстанциях суд приговорил «Балтийское морское пароходство» к выплате компенсации за нанесённый ущерб. Процессы завершились только в 1993 году.
Останки судна
Останки судна покоятся на глубине 25—30 метров 41°02′31″ ю. ш. 174°13′10″ в. д. / 41.0420861° ю. ш. 174.2194972° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-41.0420861&mlon=174.2194972&zoom=14 (O)] (Я). Являются популярным местом дайвинга. Из-за темноты и мутной воды погружение сопряжено с повышенной опасностью. По состоянию на 2009 год известно о гибели троих дайверов. Тело одного из них не было найдено и, предположительно, находится внутри судна.
См. также
Напишите отзыв о статье "Михаил Лермонтов (теплоход)"
Литература
- Сороколат В. [www.sovsekretno.ru/articles/id/1320/ Скажи-ка, лоцман…] // Совершенно секретно. — 2005. — № 2 (189).
- Кукушкина Л. [www.samoz.ru/print-article.php?id=45 «Михаил Лермонтов» 20 лет спустя, или Почему англичанин Митчел Пэрис полжизни искал боцмана погибшего корабля] // Самозащита без оружия. — 2005. — № 3 (14).
- Андреев С. [www.smena.ru/news/2007/08/27/11829/ Наш «Титаник» до сих пор грабят мародёры] // Смена. — 27 августа 2007.
Примечания
Ссылки
- [www.sea.infoflot.ru/ru/fleet/ship.php?id=24 Технические данные и фото на сайте Советский флот]
- [www.benthic.ca/report.cfm?report=17 Kevin Dekker. Vodka on the Rocks. (англ.)]
- [korabley.net/news/teplokhod_mikhail_lermontov_poslednij_kruiz/2011-07-07-861 Теплоход «Михаил Лермонтов» — последний круиз]
Координаты: 41°02′31″ ю. ш. 174°13′10″ в. д. / 41.0420861° ю. ш. 174.2194972° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-41.0420861&mlon=174.2194972&zoom=14 (O)] (Я)
Отрывок, характеризующий Михаил Лермонтов (теплоход)
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
