Чельцов, Михаил Павлович

Михаи́л Па́влович Чельцо́в (27 мая 1870, село Кикино, Ряжский уезд, Рязанская губерния — 7 января 1931, Ленинград) — протоиерей Русской православной церкви, богослов.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2005 году.

Биография

Родился 27 мая 1870 года в селе Кикино Кораблинской волости Ряжского уезда Рязанской губернии в семье священника Павла Михайловича Чельцова и Агриппины Сергеевны (в девичестве Полянской). Дед был диаконом, прадед — священником.

В 1890 году окончил Рязанскую духовную семинарию. В 1894 году окончил Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия «с правом преподавания в семинарии и с правом соискания степени магистра богословия без нового устного испытания».

С ноября 1894 года — преподаватель Калужской духовной семинарии. Занимался миссионерской деятельностью.

В 1898 году защитил диссертацию «Церковь Королевства Сербского со времени приобретения ею автокефальности, 1879—1896 годы» на соискание учёной степени магистр богословия.

С 1898 года — миссионер по Санкт-Петербургской епархии. Автор работ по миссионерским вопросам, многих статей, опубликованных в «Миссионерском Обозрении» и других журналах. Некоторое время служил в канцелярии обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева.

В сентябре 1903 года был рукоположен в сан иерея. В 1903—1905 годах — соредактор и соиздатель ежемесячного журнала «Православный путеводитель».

В 1903—1918 годах — преподаватель богословия в Институте гражданских инженеров и настоятель Симеоновской церкви в этом институте. Его курс лекций пользовался популярностью за живость и доступность изложения. Сборник избранных лекций «Христианское миросозерцание» включает в себя анализ в популярной форме серьёзных богословских вопросов — происхождения греха, проблемы взаимоотношений науки и религии, разрыва между христианством и культурой и др. Часто выступал на религиозно-философских и церковных собраниях.

Выступал на религиозно-философских и церковных собраниях.

С 6 мая 1914 года возведён в сан протоиерея.

В январе 1918 года в его квартире был произведён ночной обыск.

В марте 1918 года избран членом Нарвской районной Думы от партии кадетов, к которой не принадлежал.

В июле 1918 года был арестован вместе с другими предсвителями духовенства в связи с убийством М. С. Урицкого. Препровождён в тюрьму ЧК на Гороховой. Перевод в Дерябинскую тюрьму.

2 ноября 1918 года вновь арестован. Препровождёни в полицейский участок Выборгской стороны. Переведён в Выборгскую бывшую военную тюрьму. Освободён 12 ноября.

В 1919 году избран председателем Епархиального совета.

В ноябре 1919 — мае 1922 годов — настоятель Троице-Измайловского собора в Петрограде, председатель епархиального совета.

31 мая 1922 года был арестован по делу «о сопротивлении изъятию церковных ценностей». Был подсудимым на Петроградском процессе, на котором вместе с митрополитом Вениамином (Казанским) и другими был приговорён к расстрелу. Позднее приговор ему, как и некоторым другим приговорённым, был заменён пятью годами заключения. Сорок дней провёл в камере смертников.

О своих арестах, пребывании в тюрьме и суде оставил мемуары «Воспоминания „смертника“ о пережитом». В частности, подробно изложил свои переживания в ожидании расстрела. Это искренняя исповедь священника, который духовно готовил себя к смерти, преодолевал сомнения, вспоминал о близких. Это уникальный документ, написанный без какой-либо экзальтации человеком, который ждал гибели каждую ночь:

Представляя всю мучительность бессонной ночи, я старался днем не спать или только дремать. Я со слов многих знал, что расстреливают по ночам: зимой с вечера, а летом — на утренней заре. Ночи в июле были коротки, и это опять было большим благом. Ложиться я старался позже, и так как рассвет начинался рано, то я спокойно и засыпал: если с вечера оставили на койке, значит, утром не расстреляют. Зато с вечера, бывало, прислушиваешься ко всякому гудку мотора, к шагам в коридоре, к звяканию ключами в дверях соседних камер. Однажды я совсем, было, уже решил, что час мой пришел. Я уже лёг и почти задремал. В камере уже стемнело. Вдруг слышу звякание ключа в замке моей, именно моей, камерной двери. Зачем её отпирают в такой поздний час? Ответ мог быть только один и самый печальный. Я привстал, перекрестился и приготовился идти. На душе было как-то совсем спокойно; какая-то решимость овладела мной. Дверь отворилась, но быстро же и захлопнулась, и я услышал только слова: «Извините, мы ошиблись…» Вероятно, водили кого-то из соседней одиночки гулять вечером и, при водворении его на место жительства, ошиблись камерой.

Два года находился в заключении, затем был освобождён. В апреле 1924 — сентябре 1930 годов — настоятель церкви Михаила Архангела (Малоколоменской) в Ленинграде.

В 1926 году преподавал догматическое богословие и Новый Завет на Высших богословских курсах.

Был арестован 2 сентября 1930 года по делу графини Зарнекау. Суть дела состояла в том, что летом 1929 года двум офицерам-эмигрантам удалось нелегально приехать в Ленинград и вывезти за границу графиню Зарнекау, дочь принца Ольденбургского. Информация об обстоятельствах её побега стала известна ОГПУ после того, как графиня описала в эмигрантской печати свой побег и опубликовала имена людей, к которым имела большее или меньшее отношение в Петрограде. Это привело к аресту около 40 человек из её окружения, в том числе и о. Михаила.

Незадолго до смерти, говорил своему сокамернику:

Прожита жизнь не всегда легкая. Дети уже выросли; и мне надо радоваться, что Господь посылает мне этот конец, а не старческий недуг и многолетние страдания на одре болезни… Вы ещё молоды, а меня Господь к Себе призывает таким благословенным путём.

2 января 1931 года приговорён к расстрелу и через несколько дней расстрелян.

Канонизация

16 июля 2005 года Священный Синод Русской православной церкви постановил включить имя протоиерея Михаила Чельцова в Собор новомучеников и исповедников Российских XX века.

Семья

• отец — священник Павел Михайлович Чельцов

Сыновья:

• Павел Михайлович (1905—1943). Был арестован в 1922 году, проходил по делу «о сопротивлении изъятию церковных ценностей», оправдан. Погиб на фронте.
• Василий Михайлович (1908—1988). В 1933 году исключён из Ленинградского химико-технологического института, возможно, был арестован.
• Семён Михайлович (1915—1942). Был арестован в 1939 году, приговорён к 10 годам лагерей, погиб в заключении в Архангельской области.
• Георгий Михайлович (1917 — после 1998). В 1940-е годы — главный инженер завода сельхозмашин в Акмолинске. В декабре 1945 года был арестован, в 1946 году приговорён к 15 годам лагерей, в 1955 году освобождён. Работал в Пскове и Ленинграде.

Публикации

• [books.e-heritage.ru/book/10081082 Полемика между греками и латинянами по вопросу об опресноках в 9-12 веках. СПб,– 1879. – 405 с.]
• Церковь Королевства Сербского со времени приобретения ею автокефальности, 1879—1896 годы. СПб, 1899.
• Примерное распределение апологетического материала в курсе Закона Божия для одноклассных церковно-приходских школ среди раскольнического населения. СПб., 1900.
• Единоверие за время столетнего существования его в русской церкви, 27 окт. 1800 г. — 27 окт. 1900 г. — СПб., 1900. — 94 с.
• Основные задачи высшего образования. СПб., 1904.
• Была ли нужда при патриархе Никоне исправлять церковные богослужебные книги? СПб, 1904.
• Современная жизнь в расколе и сектантстве. Вып. I. 1904-й год. СПб, 1905.
• О приходе и о регистрации прихожан. СПб, 1905.
• Богословие и специальные науки. СПб, 1906.
• Христианство и политика. СПб, 1906 (переиздание: Журнал Московской Патриархии. М., 1994. № 3, С. 54-66).
• Христианство и политика. — СПб. : Тип. М. Меркушева, 1906. — 46 с.
• Сущность церковного обновления. — СПб. : Тип.-лит. «Отто Унфуг», 1907. — 15 с. — (Библиотека «Век» ; Вып. 3).
• Правда и смысл жизни ; Богоборчество Леонида Андреева. — Сергиев Посад : Тип. Св.-Тр. Сергиевой Лавры, 1909. — 57 с.
• О вере и неверии : Из лекций студентам в Ин-те гражд. инж. имп. Николая I Ч. 1. — СПб. : Тип. Алекс.-Нев. Об-ва трезвости, 1910.
• Об изучении Закона Божия в школе. — СПб. : Синод. Тип., 1912. — 28 с.
• Православно-христианское вероучение : Учеб. руководство по Закону Божию. — СПб. : Тип. И. В. Леонтьева, 1911. — 178 с. ; 2-е изд. — СПб. : И. Л. Тузов, 1912. — 188 с. ; 3-е изд., испр. — 1913. — 194 с. ; 4-е изд. — 1914. — 196 с. ; 6-е изд., испр. — 1915. — 194 с. ; 7-е изд. — Пг. : Тип. И. В. Леонтьева, 1917. — 194 с.
• Современные религиозные искания : Теософия. — М. : Печ. А. И. Снегиревой, 1914. — 44 с.
• Требования современной педагогики в отношении к религиозному воспитанию. — Пг. : Изд. совет при Святейшем синоде, 1917. — 24 с.
• Христианское миросозерцание. — Пг. : Тип. И. В. Леонтьева, 1917. — 162 с.
• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_book.xtmpl?id=81467&aid=234 Воспоминания «смертника» о пережитом]. М., 1995.
• Христианское миросозерцание. — М. : Православ. Свято-Тихон. богосл. ин-т, 1997. — 175 с. — (Православное слово).

Ссылки

• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_pages.xtmpl?Key=7184&page=3 Биография]

Отрывок, характеризующий Чельцов, Михаил Павлович

Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?