Михаил V Калафат

Михаил V Калафат греч. Μιχαήλ Ε΄ Καλαφάτης<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Михаил V Калафат</td></tr>
Византийский император
1041 — 1042
Предшественник:	Михаил IV Пафлагон
Преемник:	Зоя
Рождение:	1015(1015)
Смерть:	24 августа 1042(1042-08-24)
Род:	Македонская
Отец:	Стефан Калафат
Мать:	Мария

Михаил V Калафат (1015 — 24 августа 1042) — византийский император (1041—1042) из Македонской династии, правивший всего 4 месяца.

Биография

Семья

Отцом Михаила был Стефан Калафат (Конопатчик), матерью — Мария, сестра Михаила IV Пафлагона. Прозвище отца Михаила отражало его профессию — он конопатил и смолил построенные корабли.

У Марии и Михаила IV Пафлагона было 4 брата:

• Евнух Иоанн Орфанотроф (Кормилец сирот), занимавший должность куропалата и бывший к тому времени постриженным в монахи, познакомивший отвергнутую Романом III Аргиропулом императрицу Зою с братом Михаилом (будущим императором);
• Никита, умерший ранее 1034 года;
• Константин — евнух;
• Георгий — евнух.

Происхождение и приход к власти

После гибели Романа III Аргиропула 11 апреля 1034 года в канун Пасхи в бане (ходили слухи, что императора отравляли Иоанн Орфанотроф и императрица Зоя), власть оказалась в руках последней. В скором времени Иоанн Орфанотроф убедил пожилую императрицу побыстрей сочетаться браком с Михаилом и провозгласить его императором. Зою не пришлось долго убеждать, и власть оказалась в руках братьев — императора Михаила IV Пафлагона и евнуха Иоанна Орфанотрофа. Вскоре Михаил IV охладел к стареющей Зое, и она оказалась, фактически, под домашним арестом на женской половине дворца. Михаил Пафлагон стыдился встречаться с императрицей Зоей, понимая подлость своего поступка.

Братья твёрдо держали власть, правление было успешным, но вскоре у Михаила IV Пафлагона обострилась скрытая болезнь — эпилепсия. При приёмах по бокам от трона были расположены занавеси, чтобы в случае начала припадка закрыть императора от чужих глаз. Да и Иоанн Орфанотроф любил вино и пил всё больше. Наконец, Иоанн Орфанотроф в разговоре с братом выразил опасение относительно потери власти для семьи и возможных последствиях в случае внезапной смерти Михаила. Михаил Пафлагон спросил, что же делать. И Иоанн Орфанотроф предложил провозгласить цезарем (вторым человеком после императора) племянника — Михаила Калафата, а для этого убедить императрицу Зою усыновить его, предложил себе и всему семейству на погибель. Зоя согласилась, и во Влахернской церкви прошла торжественная мистерия (таинство) усыновления Михаила Калафата Зоей и Михаилом IV Пафлагоном и провозглашение его цезарем. Но вскоре Михаил Калафат попал в немилость к императору и был выслан из Константинополя.

После подавления восстания Доляна в Болгарии Михаил IV Пафлагон вернулся в Константинополь совсем больным, у него началась водянка, и всем стало ясно, что дни его сочтены. К цезарю Михаилу Калафату стал входить в доверие евнух Константин — брат Михаила Пафлагона. Он предоставил племяннику свои значительные денежные средства. А император всё больше думал о спасении души — приглашал во дворец отшельников, строил Космидий — церковь Святых Косьмы и Дамиана (церковь, построенная Феодосием II в V веке, теперь перестраивалась) и прилегающие здания. Почувствовав близкий конец, Михаил IV Пафлагон постригся в монахи. В последний свой день он пошел в церковь Косьмы и Дамиана, причем, не найдя монашеской обуви — ему оставили императорские сандалии — он пошел босым, поддерживаемый двумя слугами. Вернувшись со службы, Михаил, уже не способный говорить, скончался.

Правление

У тела умершего императора три дня сидел его брат — Иоанн Орфанотроф. А во дворце с тревогой ожидали начала венчания на царство нового императора. Для этого нужно было согласие вдовствующей императрицы Зои и фактического правителя империи — Иоанна Орфанотрофа. Михаил IV Пафлагон был похоронен в церки Косьмы и Дамиана перед алтарём. Отдавши последний долг брату, Иоанн Орфанотроф пришёл во дворец, и провозглашение нового императора состоялось 10 декабря 1041 года. Начались новые назначения — доместиком флота был назначен отец Михаила Калафата Стефан (впоследствии он вошёл в конфликт с Георгием Маниаком, командовавшим византийскими войсками в Южной Италии). Своего дядю — евнуха Константина — Михаил Калафат возвёл в ранг новелиссима, сделав вторым человеком в государстве. Презирая знать, Михаил Калафат искал поддержки у богатых горожан. Отстраняемая от власти знать стала искать фигуру, которую можно было бы противопоставить Михаилу Калафату. Таким человеком стала младшая сестра вдовствующей императрицы Зои монахиня Феодора.

Иоанн Орфанотроф понял, что совершил роковую ошибку, сделав Михаила цезарем, и начал думать о замене Михаила Калафата. Но император нанёс упреждающий удар — он приказал оскопить всех своих близких родственников мужского пола. Вскоре, при ссоре с императором, Иоанн Орфанотроф демонстративно вышел из залы, прервав разговор с Михаилом Калафатом, и выехал из Константинополя на коне. За ним последовало множество знатных воинов и чиновников. Это испугало Михаила Калафата, и он предложил Иоанну Орфанотрофу вернуться. Когда тот возвратился, император не удостоил его встречи, наблюдая представление на ипподроме. Иоанн Орфанотроф снова уехал, но опять был вызван императором. Корабль, на котором Иоанн Орфанотроф возвращался в Константинополь, у гавани Буколеон был встречен триерой, а сам бывший фактический правитель империи был отправлен на Лесбос в монастырь (в 1043 году его ослепили).

Затем Михаил Калафат решил устранить вдовствующую императрицу Зою, постриженную в монахини и отправленную на остров Принкипос, ближайший к Константинополю из Принцевых островов в Мраморном море. Стоя на корабле и глядя на Константинополь, Зоя плакала, вспоминая своего дядю, могущественного Василия II, завернувшего её в пурпурную пелену после рождения (знак принадлежности к императорскому дому), проклинала безродного похитителя власти Михаила Калафата и молила Бога отомстить за её унижение.

Падение

19 апреля в городе началось восстание. Знать и плебс были возмущены ссылкой Зои её приёмным сыном. Вернувшийся из ссылки патриарх Алексей Студит провозгласил в Софийском Соборе императрицей младшую сестру Зои — монахиню Феодору. Вскоре горожане вооружились, распределившись по отрядам (вооружённые отряды возглавил патрикий Константин Кавасила), и решили идти жечь дома родни Михаила V. Вскоре горожане пошли на штурм дворца. Испугавшись схватки, император приказал вернуть во дворец Зою, которую он заставил выступить перед восставшими. Но её речь не повлияла на бунтарей.

Михаил Калафат с дядей новелиссимом Константином бежал на корабле в Студийский монастырь, расположенный в юго-западной части Константинополя. Восставшие окружили здание, а слуги новой власти прибыли арестовать беглецов. Среди преследователей был Михаил Пселл, секретарь императорского дворца, будущий историк, написавший «Хронограф».

Калафаты укрылись за алтарём церкви, а на предложения сдаться под гарантии безопасности ответили отказом. Разъярённая толпа силой вытащила бывшего императора и евнуха Константина, и потащила по улице на расправу. Но тут прибыл посыльный от провозглашенной императрицы Феодоры с приказом ослепить Михаила и Константина. Услышав приговор, Константин вёл себя мужественно, лёг на землю и просил не связывать его. Палач вырвал у него глаза и настала очередь Михаила Калафата. Тот начал плакать и умолять о пощаде, палач связал его и вырвал глаза. После этого толпа потеряла к бывшему императору интерес и разошлась, хотя за 3 дня восстания погибло около 3000 человек. 24 августа 1042 года бывший базилевс умер в монастыре.

Литература

• Michael Angold. The Byzantine empire 1025—1204. (Longman, 2nd edition, 1997). ISBN 0582 29468 1.
• Jonathan Harris. Constantinople: Capital of Byzantium. (Hambledon/Continuum, 2007). ISBN 978 1847251794.

Отрывок, характеризующий Михаил V Калафат

Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.