Михайличенко, Алексей Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Алексей Михайличенко
Общая информация
Полное имя Алексей Александрович Михайличенко
Родился
Гражданство СССР СССРУкраина Украина
Рост 186 см
Вес 78 кг
Позиция полузащитник
Информация о клубе
Клуб Динамо (Киев)
Должность спортивный директор
Карьера
Молодёжные клубы
1973—1981 Динамо (Киев)
Клубная карьера*
1981—1990 Динамо (Киев) 137 (39)
1990—1991 Сампдория 24 (3)
1991—1996 Рейнджерс 110 (20)
Национальная сборная**
1986—1988 СССР (ол.) 14 (7)
1987—1991 СССР 36 (9)
1992  СНГ 5 (0)
1992—1994 Украина 2 (0)
Тренерская карьера
2002—2004 Динамо (Киев)
2005—2008 Украина (до 21)
2008—2009 Украина
2012—2013 Динамо (Киев) тренер
Государственные награды
Международные медали
Олимпийские игры
Золото Сеул 1988 футбол
Чемпионаты Европы
Серебро ФРГ 1988

* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов.

** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Алексе́й Алекса́ндрович Михайличе́нко (укр. Олексій Олександрович Михайличенко; 30 марта 1963, Киев, Украинская ССР, СССР) — советский и украинский футболист, полузащитник, заслуженный мастер спорта СССР, заслуженный тренер Украины. В 2008—2009 — главный тренер сборной Украины по футболу.

Олимпийский чемпион в составе сборной СССР на играх 1988 года, также серебряный призёр Чемпионата Европы 1988 года (единственный игрок, выступивший в составе сборной СССР на этих двух турнирах).





Биография

Чемпионат мира 1990 пропустил из-за травмы плеча, полученной в товарищеском матче с Израилем.[1]

Обладатель уникального достижения — чемпион трех стран три года подряд: 1990 — СССР, 1990/91 — Италии (с «Сампдорией» из Генуи) и 1991/92 — Шотландии («Глазго Рейнджерс»).

Успешно тренировал молодёжную сборную Украины, с которой выиграл серебряные медали чемпионата Европы, уступив в финале голландцам.

В сентябре 2012 года «Динамо» получило нового главного тренера — Олега Блохина, — который взял Михайличенко главным помощником. 26 сентября 2013 года назначен спортивным директором киевского «Динамо».

Достижения

Командные

В качестве игрока

Динамо (Киев)

Сампдория

Рейнджерс

Сборная СССР

Личные

В качестве тренера

Динамо (Киев)

Сборная Украины

  • Серебряный призёр чемпионата Европы U-21: 2006

Награды

орден «За заслуги» I степени — (2016)[2]

орден «За заслуги» II степени — (2006)[3]

орден «За заслуги» III степени — (2004)[4]

орден «Дружбы народов» — (1989)

Напишите отзыв о статье "Михайличенко, Алексей Александрович"

Примечания

  1. [football.ua/unicredit-top50/news/162883.html Умение терпеть: Алексей Михайличенко]
  2. [www.president.gov.ua/documents/2102016-20077 Указ Президента України № 210/2016 від 13 травня 2016 року "Про відзначення державними нагородами України ветеранів команди товариства «Футбольний клуб „Динамо“ Київ»"]
  3. [www.president.gov.ua/documents/4871.html Указ президента Украины N 697/2006]
  4. [www.president.gov.ua/documents/1846.html Указ президента Украины N 795/2004]

Литература

Ссылки

  • [www.rusteam.permian.ru/players/mikhaylichenko.html Профиль на сайте «Сборная России по футболу»]
  • [ukrsoccerhistory.com/sources/pages.aspx?page=superstar&cp=71 Профиль на сайте UkrSoccerHistory.com]
  • [legioner.kulichki.com/index.php?id=11&lang=ru&player=91 Карьера Михайличенко за границей]



Отрывок, характеризующий Михайличенко, Алексей Александрович

Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»