Михайловское (Одинцовский район)

Село Михайловское Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Московская областьМосковская область Муниципальный район Одинцовский Сельское поселение Ершовское Координаты 55°39′20″ с. ш. 36°37′40″ в. д.55.655639° с. ш. 36.627889° в. д. / 55.655639; 36.627889    Основан XII век Первое упоминание 1433 год Площадь 0,557 км² Население ↗40 человек (2010) Плотность 71,8 чел./км² Часовой пояс UTC+3 Почтовый индекс 143057 Автомобильный код 50, 90, 150, 190, 750 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=46241828012 46 241 828 012] Михайловское Москва Москва Одинцово Михайловское Одинцово Михайловское

Михайловское — село в сельском поселении Ершовское (ранее Каринский сельский округ) Одинцовском районе Московской области в 21 километре от Звенигорода, в 7 километрах от трассы Руза — Звенигород. Располагается на левом берегу Москвы-реки.

С 2008 года к востоку от села строится коттеджный посёлок Витро Кантри (ДПК «Михайловский»).

Село связано автобусным маршрутом № 51 Мострансавто (Одинцовское ПАТП) с ближайшими деревнями и Звенигородом.

История

Впервые село упоминается в духовной грамоте 1433 года князя Юрия Дмитриевича, хотя существовало гораздо раньше.

Проведенное в 1978 году археологическое обследование показало здесь наличие обширного керамического материала XIV века. Площадь селища тогда составляла более 47 тысяч м². Была найдена свинцовая торговая пломба, по определению Валентина Янина, западного происхождения. Близ села, в 300—400 метрах от него, существовал погост. Согласно археологическим данным, поселение на территории погоста возникло ещё в домонгольское время (обнаружен материал XII—XIII веков). Предположительно рядом со старым домонгольским поселением возникает крупное княжеское село, в которое происходит постепенный отток населения из древнего соседнего поселка.

На протяжении XV-XVII веков Михайловское находилось в числе дворцовых сел. Любопытно, что в XVI-XVII веках здесь существовало небольшое укрепление. В 1702 году село с деревнями было пожаловано Петром I его сподвижнику графу Гавриилу Ивановичу Головкину. В 1729 году, за несколько лет до своей кончины в 1734 году, он составил духовное завещание, согласно которому Михайловское переходило к его сыну Ивану.

Иван Гаврилович был посланником в Голландии, сенатором, но вскоре после смерти отца скончался и в 1736 году Михайловское числилось за его вдовой Дарьей Матвеевной, урожденной княжной Гагариной. Затем село принадлежало их сыну действительному тайному советнику Гавриле Ивановичу, названному так в честь деда. После его смерти в 1787 году Михайловское перешло к его сыну графу Алексею Гавриловичу Головкину. В 1786 году в селе с деревнями значилось 528 ревизских душ.

При этом владельце в конце XVIII века в селе находились деревянная церковь на каменном фундаменте во имя святого Архангела Михаила, деревянный господский дом и 60 дворов крестьян. Всего в селе проживало 300 мужчин, из которых 13 были дворовыми и 35 фабричными, и 317 женщин. Алексей Гаврилович служил камергером и был известен как владелец обширной коллекции картин и редкостей, погибших или похищенных при занятии Москвы французами в 1812 году. В 1813 году он умер и, будучи холостым, потомства не оставил. Через несколько лет пресеклись и другие ветви рода Головкиных, и Михайловское оказывается во владении других лиц.

По данным 1852 года село принадлежало действительной статской советнице Софье Гавриловне Бибиковой. В селе находились церковь, 55 дворов и крестьян 273 души мужского пола и 271 женского. Спустя четыре десятилетия, в 1890 году, в Михайловском проживало 570 человек, зафиксировано церковно-приходское училище, а усадьба принадлежала господам Бергерам.

После революции, по данным переписи 1926 года, в селе значилось 94 двора и населения 478 человек, школа 1 ступени, кооператив и сельсовет. В дальнейшем село пережило такую же судьбу, как и у множества деревень. Население уходило в город, его численность резко снизилась, и в 1989 году в когда-то обширном селе значилось всего 32 двора и 45 человек постоянного населения.

В войну осенью-зимой в данной местности шли ожесточённые бои.

Всю первую половину ноября 1941 наши солдаты из 144-й стрелковой дивизии и приданных ей частей изнуряли немцев постоянными атаками на различных участках разрозненными силами, неся при этом большие потери. Так, лишь за три дня — с 14 по 16 ноября — общие потери одной только 144-й дивизии составили 616 солдат и 42 офицера. Немцы в это время методично накапливали силы, ждали прекращения осенней распутицы и готовились к наступлению. В нашем тылу действовали разведгруппы, как конные, так и пешие. На основании данных разведки немцы разработали план нападения, который был назван «маршем на цыпочках». Рано утром 19 ноября в густом тумане, в полной тишине, следуя цепью друг за другом, оставив в тылу весь транспорт и артиллерию, целый немецкий полк глухими тропами по заснеженному лесу прошел к нам в тыл в район Михайловского. Это село находилось в нескольких километрах от линии фронта. В нем в этот день располагались всего две стрелковые роты из 2-го батальона 449-го полка 144-й стрелковой дивизии, которые возводили в селе оборонительные сооружения. Также вокруг села были устроены позиции нашей артиллерии, в том числе 308-го артполка. Пользуясь внезапностью, немцы захватили спящей одну нашу батарею, взяв её расчеты в плен. Вторая батарея успела открыть огонь с близкого расстояния, но была тут же подавлена. После этого немцы попытались с наскока взять Михайловское с запада, но были отбиты. Тогда они обошли село с севера и северо-востока. В это время их саперные части расчищали лесные завалы и разминировали путь для самоходных орудий и артиллерии. По этой лесной дороге через три часа на опушку леса с северной части Михайловского вышли три немецкие самоходки. С их поддержкой немецкая пехота возобновила атаку. На высотке севернее села наши смогли продержаться один час, после чего стали отходить в само Михайловское. В это время немцы возобновили атаку и с запада. И в итоге ворвались в село с двух сторон. Еще около получаса шёл бой. Вероятно, в какой-то момент немцы прорвались к нашему штабу в Михайловском. Тогда же погиб или был захвачен в плен командир 2-го батальона 449-го стрелкового полка капитан Стариков Андрей Сергеевич. Оставшись без командования, остатки наших рот отошли в сторону Улитина. В вечернем рапорте от 19 ноября 1941 года 78-й немецкой пехотной дивизии было записано: «Противник оборонялся чрезвычайно жестоко, что нельзя не принять во внимание». Захват села Михайловского позволил немцам на следующий день обойти с тыла и взять сильный опорный пункт Локотню, у которого они споткнулись еще в конце октября. Это были трагические и страшные дни. Чем все закончится, не мог знать никто. Только ценой огромных потерь и спешной переброской резервов удалось сдержать натиск немцев под Звенигородом.

— Леонид Четвериков (клуб «Центр краеведения»), газета ЗВЕНИГОРОДСКИЕ ВЕДОМОСТИ 17 апреля 2010 года

Михайловское и окрестные деревни были захвачены 19 ноября 1941 года 78-й пехотной дивизией Третьего Рейха, оборонявшаяся 144-я стрелковая дивизия потеряла убитыми 1 человека, пропавшими без вести 134 солдата, 4 офицера и одного политрука.

К 11 декабря 1941 года основные ударные силы немцев вели бои в районе Звенигорода. А в окрестностях Михайловского стояли небольшие заслоны, которые имели очень сильную артиллерийскую поддержку. Немецкие батареи стояли в Локотне и Хохлах. У немцев было даже две тяжёлые мортиры, каждый снаряд которых весил больше 100 кг. Командование Красной Армии решило воспользоваться слабостью немцев на участке «Михайловское — Троицкое — Никифоровское» и начать наступление. Поэтому на правом берегу реки была дислоцирована значительная ударная группировка — несколько дивизий, стрелковых бригад, танковые батальоны, большое количество артиллерии и «Катюши». В тылу у этой группировки наготове находился 2-й гвардейский кавалерийский корпус Доватора.

Менее чем через месяц после захвата, 11 декабря 1941 года 19-я стрелковая дивизия частями 32-го стрелкового полка освободила село. Немецкая артиллерия наносила страшный урон наступающим русским войскам и почти везде атаки были отбиты. Лишь в Михайловском удалось перейти на левый берег и создать небольшой плацдарм. Сапёры смогли навести в Михайловском переправу через Москву-реку, по которой пошли танки, включая тяжёлые КВ (Клим Ворошилов). Именно танки сыграли потом решающую роль в освобождении Локотни и дальнейших успехах советских войск.

Рядом с церковью находится братская могила советских воинов ( Объект культурного наследия РФ № 5000002090), погибших при обороне и освобождении села. Памятник установлен в сентябре 1956 года, автор памятника — скульптор Лавинский. Памятник реконструирован в 1994 году коллективом Голицинского автобусного завода.

В 2012 году жители села объявили голодовку из-за отсутствия газа в селе (который планируется провести с 1991 года), вырубки лесов, плохой инфраструктуры села и застройки берега Москвы-реки.

В 2015 году главную улицу села, к западу от церкви, асфальтировали.

20 июня 2015 года состоялось торжественное открытие реконструированного воинского мемориала, а так же захоронение восьми неизвестных солдат Великой Отечественной войны. Их останки были обнаружены ранее местным поисковым отрядом «Китежъ».

Церковь Михаила Архангела в Михайловском

 Объект культурного наследия РФ № 5000000085

По историческим документам за 1627 год, в селе стояло две деревянные церкви: Троицкая и Архангела Михаила. Ныне существующая каменная Церковь Архангела Михаила была построена в 1877 году при помощи купца Ануфриева. Однокупольное двухэтажное здание имело мощные стены, толщиной более метра, в церкви служили четыре священника.

После революции храм закрыли, здание использовали под зернохранилище. В 1935 году, отца Парфения (Парфений Васильевич Грузинов) назначили служить в Михайло-Архангельскую церковь. В этом храме отец Парфений прослужил до самого ареста. По требованию сотрудников НКВД в Михайловском сельсовете 22 января 1938 года на священника Парфения Грузинова была составлена справка, в которой ему давалась следующая характеристика:

…со дня прибытия его в село Михайловское среди колхозников повел антисоветскую и антиколхозную агитацию за невыход на колхозную работу, за настроение колхозников против мероприятий партии и советского правительства, отчего колхоз в 1936 и 1937 годах имеет большие хозяйственные недоделки. Лично по его агитации в каждый религиозный праздник колхозники не выходят на работу по 2–3 дня… Агитировал против сталинской конституции, утверждая, что она неустойчивая и создана не надолго, что большевики народ вредный, за ними нам не идти. В декабре 1937 года также агитировал против выборов в Верховный Совет СССР, доказывал, что выставленные кандидатуры в Верховный Совет люди не наши, а коммунисты, от которых для нашей религии большой вред, а поэтому старайтесь не голосовать вовсе. За то, что сельсовет не дает разрешения ходить ему, Грузинову, по домам верующих, он всячески старается компрометировать руководителей…

Следователями 8 и 9 февраля были допрошены в качестве свидетелей четыре жителя села Михайловское. Один из них дал такие показания:

…я замечал, что Грузинов собирает верующих летом где-либо в поле у леса и что-то им рассказывает. Каждый раз после сборищ всегда получались какие-либо прорывы в колхозе: както были случаи порчи косилок во время уборки овса из-за того, что в поле оказались набиты колья, об которые ломались части косилки. А также был случай во время косьбы ржи в 1937 году. Трактор попал в замаскированную яму, вследствие чего трактор сделал простой полный день. Эти все вредительские действия получались на второй-третий день после того, как происходил сбор верующих Грузиновым… Если бывают религиозные праздники, то колхозники совершенно не выходят на работу…

Председатель колхоза, тоже привлеченный как свидетель, заявил, что священник в своей квартире среди верующих агитировал, что нужно действовать против колхоза. На праздник Сретения Господня 15 февраля 1938 года священник Парфений Грузинов был арестован и заключен в Можайскую тюрьму. 19 февраля Тройка НКВД по Московской области приговорила его к расстрелу за «контрреволюционную деятельность». 26 февраля 1938 года был расстрелян на полигоне Бутово и погребен в безвестной общей могиле.

В 1939 году сотрудники Звенигородского отделения милиции, в том числе и те, кто участвовал в осуждении отца Парфения, были арестованы и по обвинению в фальсификации уголовных дел приговорены к различным срокам лишения свободы. В качестве вещественного доказательства, среди прочих, было рассмотрено дело по обвинению священника Парфения Грузинова. Военный трибунал войск НКВД 13 марта 1940 года определил пересмотреть это дело. Однако постановлением следственной части НКВД было принято такое решение: «учитывая социальное лицо осужденного к высшей мере наказания Грузинова… решение тройки… оставить в силе».

После расстрела последнего священника храма, местное население разобрало церковную печь, сложенную из нескольких тысяч кирпичей и обложенную изразцами, и выложенный плиткой пол. В 1956 году с колокольни сняли последний колокол, продав его в село Шарапово за 500 рублей.

В 1993 году в храме произошел пожар, который уничтожил всё внутреннее убранство храма.

В дальнейшем храм восстановили и первые богослужения состоялись на Пасху 2000 года. Этот день можно считать началом духовного возрождения прихода Михаило-Архангельского храма.

Церковь является типовой одноглавой, построенной в псевдорусском стиле с трапезной и колокольней. В трапезной приделы — в честь Боголюбивой («Боголюбской») иконы Божией Матери и во имя благоверного великого князя Александра Невского.

Обиходные названия церкви: Архангельская церковь, Михаилоархангельская церковь, Михайловская церковь.

Примечания

Внешние изображения
	[www.deryabino.ru/hrams/hrams_mo/50_odintsovo/mo640216601.jpg Церковь до реставрации 1]
	[www.deryabino.ru/hrams/hrams_mo/50_odintsovo/mo640216602.jpg Церковь до реставрации 2]
	[www.deryabino.ru/hrams/hrams_mo/50_odintsovo/mo640216603.jpg Церковь до реставрации 3]
	[starye-karty.litera-ru.ru/karty/mos/shuberta1860/pic/r08list4-a.jpg Михайловское на карте 1860 года]
	[drevo-info.ru/images/003/009428.jpg Отец Парфений в Таганской тюрьме]

Отрывок, характеризующий Михайловское (Одинцовский район)

– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.