Михайлов, Михаил Илларионович

Михаил Илларионович Михайлов
Дата рождения:	4 (16) января 1829(1829-01-16)
Место рождения:	Уфа
Дата смерти:	3 (15) августа 1865(1865-08-15) (36 лет)
Место смерти:	с. Кадая, ныне Забайкальский край
Род деятельности:	поэт, переводчик
Язык произведений:	русский
[az.lib.ru/m/mihajlow_m_l Произведения на сайте Lib.ru]

Михаи́л Илларио́нович Миха́йлов (4 [16] января 1829, Уфа — 3 [15] августа 1865, село Кадая (ныне в Забайкальском крае) — русский поэт, переводчик, политический деятель.

Сын горного чиновника Иллариона Михайловича Михайлова (ум. 1845) и киргизской княжны Ольги Васильевны Ураковой (ум. 1841). Учился в уфимской гимназии, но курса не кончил и в 1844 году поступил вольнослушателем в Петербургский университет. Первые произведения появились в «Иллюстрации» (1845 год).

Вследствие разрыва с отцом, не сочувствовавшим литературным занятиям сына, Михайлов в 1848 году принуждён был переехать в Нижний Новгород на службу, но продолжал литературную деятельность, помещая свои произведения в «Москвитянине» М. П. Погодина. Работал в соляном управлении Нижнегородской губернии. В 1852 году оставил службу, поселился в Санкт-Петербурге и работал, главным образом, в «Современнике» и «Отечественных записках».

В конце 1850-х, начале 1860-х годов Михайлов был одним из видных деятелей революционного подполья России. Весной 1861 года выезжал в Лондон для печати прокламации «К молодому поколению». В 1861 году по возвращении из-за границы Михайлов был арестован по делу о распространении революционных прокламаций в Петербурге. Осуждён и приговорён к каторжным работам на 12,5 лет. В 1862 году сослан на каторгу в Сибирь. Срок каторги был сокращен до 6 лет. Отбывал наказание на Казаковском золотом прииске. На каторге организовал школу для детей рабочих. Осенью 1863 года переведен в Горный Зерентуй, затем в деревню Кадаю. В Кадае к концу 1864 года завершил роман «Вместе», дополнил «Записки» «Сибирскими очерками».

В 1861 г. в Санкт-Петербурге 37-летний учёный-лесовод Николай Шелгунов стал совладельцем газеты «Век».

В 1861 г. в Санкт-Петербурге 29-летняя Людмила Михаэлис ушла от своего 37-летнего мужа Николая Шелгунова — стала жить с близким другом Николая Чернышевского, 32-летним поэтом Михаилом Михайловым.

В 1862 г. в Санкт-Петербурге бывшая жена Николая Шелгунова — 30-летняя Людмила Михаэлис родила старшего сына Михаила (1862—1897) от 33-летнего поэта Михаила Михайлова.

В 1862 г. в Санкт-Петербурге её 24-летний любовник Александр Серно-Соловьевич, как член руководства «Земля и Воля», был приговорен к вечному изгнанию и выслан в Европу.

В 1862 г. в Нерчинск приехала 30-летняя Людмила Михаэлис со своим бывшим 38-летним мужем Николаем Шелгуновым — навестила в тюрьме своего любовника, 33-летнего поэта-народовольца Михаила Михайлова. По одной из версий она хотела устроить ему побег и отправить за границу.

В 1862—1864 г. в Санкт-Петербурге в тюрьме в Петропавловской крепости просидел 2 года её бывший муж Николай Шелгунов за связь с 33-летним её любовником Михаилом Михайловым.

В декабре 1864 — 1869 в Вологодской губернии её муж Николай Шелгунов прожил 5 лет в ссылке на поселении.

В 1864 г. в Европе бывшая жена Николая Шелгунова — 32-летняя Людмила Михаэлис родила младшего сына Николая (1864—1909) от известного 26 летнего революционера Александра Александровича Серно-Соловьевича (1838—1869).

Подробно о рождении внебрачных детей Людмилы Михаэлис — см.: Шелгунов Н. В., Шелгунова Л. П., Михайлов М. Л. Воспоминания: В 2 т. М., 1967. Т. 2. Указ.

Михаил Михайлов скончался в селе Кадае, возле Нерчинского завода.

Михайлов писал стихи, литературные и публицистические статьи («Дж. Элиот», «Дж. Ст. Милль», «Об эмансипации женщин», «Юмор и поэзия в Англии» и др.), романы и повести («Перелётные птицы», «Адам Адамыч», «Кружевница», «Африкан», «Он», «Голубые глаза» и пр.). Из беллетристических произведений известностью пользуются повесть «Адам Адамыч» и роман «Перелётные птицы», рисующий жизнь странствующих провинциальных актёров. Некоторые из поэтических переводов Михайлова («Сон негра» Лонгфелло, «Песнь о рубашке» Т. Гуда, «Скованный Прометей» Эсхила) стали хрестоматийными. Михайлов познакомил русское общество с Гейне в то время, когда поэт ещё почти не был известен в России. Посмертное издание Стихотворений М. Михайлова (СПб.,1866) было уничтожено по решению цензуры.

Литература

• Еголин А. М. Михайлов // [feb-web.ru/feb/irl/il0/i82/I82-1612.htm История русской литературы в 10 томах]. — М.; Л.: Издательство АН СССР, 1956. — Т. VIII. Литература шестидесятых годов. Ч. 2. — С. 161—181.
• Фатеев П. С. Михаил Михайлов — революционер, писатель, публицист. — М., 1969.
• Гайдук В. М. Л. Михайлов в Сибири // Литературная Сибирь. — Иркутск, 1986. — Т. 1.
• Патронова А. Г. Государственные преступники на Нерчинской каторге (1861—1895 гг): Материалы к «Энцикликлопедии Забайкалья». — Чита, 1998. — Вып. 2.
• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Ссылки

• М. Ц. Михайлов, Михаил Ларионович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1896. — Т. XIXa. — С. 497—498.
• [www.stihi-smerti.ru/mihaylov.html М. Л. Михайлов — избранные стихи и переводы]
• xn--90avqs.xn--p1ai/index.php/literaturnye-imena

Отрывок, характеризующий Михайлов, Михаил Илларионович

– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.