Михайло Казарянин

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Михайло Казарянин (или Козарин, Казарин, Казаринов) — один из заезжих богатырей киевского цикла.





Распространённость былины

Известно несколько десятков записей этой былины[1]. Однако художественно полноценные варианты немногочисленны, поэтому сюжет можно отнести к малоизвестным. Лучший и старейший по времени записи вариант - у Кирши Данилова[2]. В классических сборниках Рыбникова и Гильфердинга былины о Михайле Козарине нет.

Сюжет

Герой былины приезжает в Киев из Галича, из города Волынца, помолиться святым чудотворцам киевским, поклониться князю Владимиру и поступить к нему на службу. Владимир, ласково приняв его, даёт первое поручение: ехать к синему морю, настрелять гусей и лебедей. Настреляв много птиц, Михайло едет назад и видит на дубу чудного ворона: «ноги, нос — что огонь горят». Герой хочет застрелить ворона, но тот человечьим голосом велит ему идти на гору, где татары захватили в плен девушку. Михайло убивает татар, а в пленнице узнаёт свою сестру. Затем он либо возвращается с сестрой в Киев, либо везёт её к родителям (последний вариант может осложняться мотивом нелюбви родителей к сыну).

Происхождение сюжета

Существует мнение, что былина о Михайле Казарянине составлена почти механически из двух былинных ходячих мотивов: первая часть — прибытие Михайло в Киев — повторение былины о Дюке Степановиче, вторая часть — узнание сестры — любимый народный мотив, часто встречающийся в песнях южных и западных славян.

Напишите отзыв о статье "Михайло Казарянин"

Примечания

  1. Азбелев С. Н. Историзм былин и специфика фольклора. Л.: Наука, 1982. - С. 292-293 (№ 51).
  2. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.: Наука, 1977. - С. 110-115.

Литература


Отрывок, характеризующий Михайло Казарянин

– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.