Михеев, Василий Михайлович

Василий Михайлович Михеев
Псевдонимы:	А.; Ангарин; В.М.; М.К.; Я-сновидец.;
Место рождения:	Иркутск, Иркутская губерния
Место смерти:	Ярославль, Ярославская губерния
Род деятельности:	прозаик, драматург, поэт, публицист, редактор
Годы творчества:	1882—1908
Язык произведений:	русский

Василий Михайлович Михеев (1859—1908) — русский прозаик, драматург, поэт, публицист, редактор.

Биография

Родился 11 (23) июня (по другим данным 1 (13) января) 1859 года в Иркутске в семье богатого купца-золотопромышленника. Детство провёл в усадьбе отца, в которой ныне находится Областной кожно-венерологический диспансер; некоторое время провёл помогая отцу на Ленских приисках. После окончания Иркутской гимназии переехал в Москву, где учился в университете.

Впервые его стихи напечатаны в 1882 году в газете «Восточное обозрение». В 1884 году вышел его сборник «Песни о Сибири». Затем появились роман «Золотые россыпи», сборники рассказов и повестей «Художники» (1894) и «В семье и вне семьи» (1895). На провинциальных и столичных сценах ставились драмы и комедии Михеева «Осень», «Тайга» (есть немецкий перевод), «По хорошей верёвочке», «Ложные итоги», «Мать», «Весенняя дума», «Дочь-невеста», «Гёте в Страсбурге», «Арсений Гуров». Основные герои стихов Михеева в эти годы — сибирские рабочие, крестьяне-переселенцы, коренные народы. Ряд произведений посвящено вопросу места искусства в обществе.

В конце 1890-х годов переехал в Ярославль, где прожил до конца жизни. В 1898 году стал активным сотрудником появившейся здесь крупной газеты «Северный край», с 1902 года был её главным редактором. «Северный край» при нём был крайне либеральной газетой, многие сотрудники которой считались жандармами «неблагонадёжными». В середине 1904 года «Северный край» был приостановлен за критику командования армии во время Русско-японской войны. 1 января 1905 года газета была возобновлена, но вскоре запрещена за объективное освещение Революции, а сам Михеев привлечён к уголовной ответственности. Однако и после этого он принял участие в работе преемников «Северного края».

Будучи главным редактором, активно публиковал в своей газете свои редакционные и публицистические статьи, статьи о политике, театре и литературе, иногда стихи и рассказы. В журнале «Нива» были опубликованы его роман «Тихие дела» и историческая повесть «В пурпурном покое священного дворца». Роскошным изданием с иллюстрациями М. Нестерова, В. Сурикова и Е. Бём вышел в 1895 году его роман «Отрок-мученик. Угличское сказание», повествующий об Иоанне Чеполосове. В 1899 году вышла повесть «Колдунья Марина» об ярославской ссылке Марины Мнишек. Остался неопубликованным роман о ярославской действительности «В хорошей школе».

Был активным общественным деятелем. Принимал участие в работе учительских курсов под руководством Н. Бунакова. Возглавлял Общество вспомоществования учащим и учившим губернии, был попечителем одной из уездных начальных школ, содействовал основанию общедоступных Пушкинской и Некрасовской библиотек Ярославля, был председателем музыкально-драматического кружка, работал в юридическом обществе при Демидовском лицее.

Активно пропагандировал творчество Пушкина. К 100-летию поэта в 1899 году вышла его книга «Об Александре Сергеевиче Пушкине, великом писателе земли русской, о его жизни и сочинениях», бесплатно вручавшаяся в дни торжеств в Ярославле. Подарил Пушкинской библиотеке ряд книг.

Умер 7 (20) мая 1908 года. Архив В. М. Михеева хранится в РГАЛИ. В Иркутске произведения входят в региональную школьную программу по внеклассному чтению.

Сочинения

Отдельным изданием

• Песни о Сибири. — М., 1884.
  • Песни о Сибири: стихи / вступ. ст. и коммент. Б. И. Жеребцова. — Иркутск: ОГИЗ, Иркут. обл. изд-во, 1938. — 64 с.
• Золотые россыпи. Роман. — М., 1894.
  • Золотые россыпи: роман, рассказы, очерки / сост. и авт. послесл. Е. А. Куклиной. — Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1984. — 543 с. — (Литературные памятники Сибири). — 100 000 экз. В книгу вошли воспоминания о В. М. Гаршине «Посвящение», воспоминание «Учитель», рассказ «Миних», очерк «Художник в тайге».
• В семье и вне семьи. Рассказы. — СПб., 1895.
• Художники. Очерки и рассказы. — М., 1894.
• Отрок-мученик. Угличское сказание. — СПб.: Издание А. Ф. Маркса, 1895. — 132 с.

В периодике и сборниках

• По хорошей верёвочке. Народная комедия из сибирской жизни. — М., 1889.
• Осень. Комедия // Театральная библиотека. — 1891. — № 2.
• Дочь невеста. Комедия // Театральная библиотека. — 1891. — № 7.
• Арсений Гуров. Драма // Артист. — 1892. — № 1.
• Покушение. Рассказ // Труд. — 1895. — № 12.
• На Князь-озере // Русское богатство. — 1897. — № 4, 5.
• [lanterne.ru/vasiliy-miheev-nirvana.html Нирвана. ] Повесть // Литературное приложение к «Ниве». — 1897. — № 4, 5.
• Колдунья Марина. Историческая повесть. — Ярославль, 1899.
• [lanterne.ru/vasiliy-miheev-na-fabrichnoy-ulitse.html На фабричной улице. ] Рассказ // Русское богатство. — 1898. — № 10.
• На выставке. Повесть // Русское богатство. — 1900. — № 1, 2.
• Рассказы. — М., 1902.
• В пурпурном покое священного дворца. Посмертная повесть // «Нива». — 1908. — № 26-38.
• Сочинения в «Северном крае».
• Учитель: Воспоминание // Писатели Восточной Сибири: учеб. хрестоматия для 5—6-х кл. общеобразоват. шк. — Иркутск, 2001. — С. 210—214.

Литература

• Астафьев А. В., Астафьева Н. А. В. М. Михеев // Писатели Ярославского края. — Ярославль: Верхне-Волжское книжное издательство, 1974. — С. 186—190. — 248 с. — 5000 экз.
• Герцфельд И. С. [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke9/ke9-5371.htm Михеев] // Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. Сурков А. А.. — М.: Сов. энцикл., 1962—1978. Т. 9: Аббасзадэ — Яхутль. — 1978. — Стб. 537.
• Куклина Е. А. Социально-нравственные тенденции в творчестве В. М. Михеева 90-х годов XIX века // Очерки литературы и критики Сибири (XVII—XX вв.): (материалы к «Истории русской литературы Сибири») / редкол.: Куклина Е. А. и [др.]; отв. ред. Постнов Ю. С. — Новосибирск, 1976. — С. 165—182.
• Куклина Е. А. Писатель-демократ // Михеев В. М. Золотые россыпи: Роман, рассказы, очерки / сост. и послесл. Е. А. Куклиной. — Иркутск, 1984. — С. 517—536.
• [Тема переселенцев в творчестве Михеева В. М.] // Трушкин В. П. Пути и судьбы. — Изд. 2-е испр. — Иркутск, 1985. — С. 263.
• Жеребцов Б. В. М. Михеев (1859—1908) // Литературная Сибирь: критико-биобиблиогр. слов. писателей Вост. Сибири / сост.: В. П. Трушкин, В. Г. Волкова. — Иркутск. 1986. — С. 163—166: портр. — Библиогр.
• [В. М. Михеев в Москве] // Попов И. И. Забытые иркутские страницы: записки редактора. — Иркутск, 1989. — С. 308.
• Василий Михеев (1859—1908): [крат. биогр. справка] // Писатели Восточной Сибири: учеб. хрестоматия для 5 — 6-х кл. общеобразоват. шк. — Иркутск, 2001. — С. 210: портр.
• Гаращенко А. Дом купца Михеева // Земля Иркутская. — 2001. — № 17. — С. 21 — 22: фот.
• [Михеев Василий Михайлович: о нём] // Иркутская летопись, 1661—1940 гг. / сост. Ю. П. Колмаков. — Иркутск, 2003. — С. 61, 700.
• Михеев Василий Михайлович // Иркутск: энцикл. слов. — Иркутск, 2006. — С. 225.
• Кустова Е. [www.cbs.irkutsk.ru/face031.htm Сибирская песня Василия Михеева: к 150-летию со дня рождения поэта и писателя (1859—1908)]. Централизованная библиотечная система города Иркутска. 12.05.2009.
• Невиницын Р. [www.sevkray.ru/news/9/16949 И «прости» не сказали тебе…] // Северный край. — 23 июня 2009.
• [www.surmachev.ru/?p=729 Сурмачёв О.Г. О неизвестном переводе сонета Ж. М. де Эредиа Tipidarium В.М. Михеевым.]

Отрывок, характеризующий Михеев, Василий Михайлович

– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.