Мицкевич, Адам

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Запрос «Мицкевич» перенаправляется сюда; см. также другие значения.
Адам Мицкевич
Adam Mickiewicz
Имя при рождении:

Adam Bernard Mickiewicz

Место рождения:

фольварк Заосье, Новогрудский уезд[1], или Новогрудок, Литовская губерния,
Российская империя

Место смерти:

Константинополь,
Османская империя

Гражданство (подданство):

Российская империя Российская империя

Род деятельности:

преподаватель, поэт, публицист, драматург, эссеист, переводчик и писатель

Годы творчества:

1818—1855

Направление:

романтизм

Жанр:

эссе, стихотворение, поэма, баллада, публицистика

Язык произведений:

польский

Подпись:

Ада́м Берна́рд Мицке́вич (польск. Adam Bernard Mickiewicz; 24 декабря 1798, фольварк Заосье, Новогрудский уезд, Литовская губерния, Российская империя — 26 ноября 1855, Константинополь, Османская империя) — польский поэт, политический публицист, деятель польского национального движения. Оказал большое влияние на становление польской и белорусской литературы в XIX в.[2] В Польше считается одним из трёх величайших польских поэтов эпохи романтизма (наряду с Юлиушем Словацким и Зигмунтом Красинским).





Биография

Ранние годы

Сын обедневшего шляхтича Миколая Мицкевича (1765—1812), адвоката в Новогрудке (современная Беларусь); семья принадлежала к старинному белорусскому дворянскому роду Мицкевичей-Рымвидов. Мать поэта происходила из белорусского дворянского рода Маевских, который был известен в Новогрудском воеводстве ВКЛ с 1650[3]. Крещён в фарном костёле Новогрудка 12 февраля 1799 года.

Получив образование в доминиканской школе при новогрудском храме Михаила Архангела (1807—1815), поступил в Виленский университет (1815). С 1817 участвовал в создании и деятельности патриотических молодёжных кружков филоматов и филаретов, написал программные стихотворения («Ода к юности», 1820 и другие). По окончании университета служил учителем в Ковно (1819—1823).

В октябре 1823 был арестован в Вильне по раздутому Н. Н. Новосильцевым «Делу филоматов» и заключён в тюрьму, располагавшуюся в помещении бывшего базилианского монастыря Святой Троицы. В апреле 1824 был выпущен из тюрьмы на поруки. В октябре 1824 был выслан в изгнание из Литвы.

До 1829 пробыл в России: Санкт-Петербург, с февраля по март 1825 — Одесса, с выездом в Крым, с декабря 1825 — Москва (где неудачно пытался жениться на Каролине Яниш, будущей поэтессе и переводчице Каролине Павловой), с ноября 1827 снова Петербург. В России сблизился с участниками декабристского движения (К. Ф. Рылеев, А. А. Бестужев), с видными русскими писателями и поэтами (А. С. Пушкин, А. А. Дельвиг, И. В. Киреевский, братья Ксенофонт Полевой и Николай Полевой, Д. В. Веневитинов, Е. А. Баратынский), с библиографом и знаменитым автором эпиграмм С. А. Соболевским, также дружил с поэтом А. М. Янушкевичем. Особенно близкие дружеские отношения связали Мицкевича с поэтом и журналистом князем Петром Андреевичем Вяземским, который стал первым переводчиком на русский язык «Крымских сонетов»[4].

В мае 1829 года выехал из Петербурга за границу.

Эмиграция

Жил в Германии, Швейцарии, Италии. После безуспешной попытки присоединиться к участникам восстания 1831 года остановился на несколько месяцев в Дрездене. В 1832 поселился в Париже, сотрудничал с деятелями польской и литовско-белорусской эмиграции, занимался политической публицистикой. В 1839—1840 преподавал латинскую литературу в Лозанне. В 1840 стал первым профессором славянской словесности в Коллеж де Франс. В 1841 подпал под влияние проповедника польского мессианства Анджея Товяньского. За пропаганду товянизма французское правительство в 1845 отстранило Мицкевича от чтения лекций. В 1852 он был отправлен в отставку.

В апреле 1855 года Мицкевич овдовел, и уже осенью 1855 уехал в Константинополь, намереваясь организовать Новый польский, а также еврейский легион для помощи французам и англичанам в борьбе с Россией.

Заразившись холерой, умер 26 ноября. Перед смертью сказал своему другу Служальскому, когда тот спросил, не хочет ли он что-либо передать детям: «Пусть любят друг друга», — и через несколько минут прибавил еле слышным шепотом: «Всегда!».

В 1890 году прах Мицкевича был перевезен из Парижа в Краков и помещен в саркофаг в Вавельском кафедральном соборе.

Личная жизнь

В студенческие годы, а именно во время летних каникул 1818 года, в имении Верещаков в Тугановичах Мицкевич познакомился с Марылей Верещако (Marianna Ewa Wereszczakówna), дочерью брестского судьи. В имение Адам приехал вместе с Томашем Заном по приглашению друзей — братьев Марыли. Девушка была обручена с графом Вавжинцем Путкамером, поэтому не могла развивать отношения с Адамом.

22 июля 1834 года Адам Мицкевич женился на Целине Шимановской, которая родила ему 6 детей: дочерей Марию и Хелену, а также сыновей Владислава (польск.)русск. (1838—1926) — видного деятеля польской эмиграции, Юзефа (1850—1938), Александра и Яна.

Целина Мицкевич (16.07.1812 - 05.03.1855) была похоронена сначала на парижском кладбище Père-Lachaise, а позднее перезахоронена на польском кладбище в Les Champeaux в Монморанси[5]. После смерти Целины Мицкевич покинул Париж и уехал в Константинополь, где вскоре умер.

Адреса, где жил Мицкевич

  • Новогрудок 1801—1815 год, улица Валевская (ныне улица Ленина), д.1, 231400.[6]
  • Вильна (совр. Вильнюс), Литва, 1822 г. ул. Бернардинская (совр. лит. Bernardinų g.), д. 11.
  • Санкт-Петербург 04.1828 — 15.05.1829 года — дом И.-А. Иохима — Большая Мещанская улица, 39.
  • Одесса февраль — март 1825 г. — Дерибасовская улица, 16.
  • Евпатория — июль 1825, ул. Караимская, 53. Мицкевич прибыл на яхте «Каролина» из Одессы в компании с Генрихом Ржевуским (будущим шурином Бальзака) Итогом этого путешествия по Крыму явился замечательный лирический цикл «Крымские сонеты», которые он посвятил «товарищам по крымскому путешествию».
  • Москва 12.1825 — 03.1826 года — пансион Фёдора Лехнера — Малая Дмитровка, 3/10

Творчество

Первое стихотворение «Городская зима» („Zima miejska“) опубликовано в 1818 году в виленской газете „Tygodnik Wileński“. Изданный Юзефом Завадским первый стихотворный сборник «Поэзия» („Poezje“, т. 1, Вильна, 1822) включал «Баллады и романсы» („Ballady i Romanse“) и предисловие «О романтической поэзии» („O poezji romantycznej“), став манифестом романтического направления в польской литературе.

Одним из первых его произведений была «Живиля», в котором героиня — литовская девушка Живиля убивает своего возлюбленного за то, что тот впускает в родной город русских. Это было одним из первых его произведений, переведённым на иностранный (литовский) язык Симоном Даукантосом в 1819 году.

Во второй том «Поэзии» (1823) вошли романтическая лироэпическая поэма «Гражина» („Grażyna“) и части 2 и 4 драматической поэмы «Дзяды» (польск.)русск.. В России вышла книга «Сонеты» (1826), включившая цикл «Крымские сонеты» („Sonety krymskie“) с образом героя-пилигрима, тоскующего о покинутой родине, и новыми для польской поэзии восточными мотивами.

В Санкт-Петербурге в 1828 году вышла поэма «Конрад Валленрод» („Konrad Wallenrod“) с посвящением императору Николаю I. В ней повествуется о борьбе населения Литвы с крестоносцами. Главный персонаж — трагический герой, одинокий борец в стане врага, жертвующий личным счастьем ради спасения своего народа. Литовец по происхождению, мнимо отрекшийся от своей родины и ставший во главе Тевтонского ордена, он своим коварством ведёт Орден к катастрофе. Поэма прочитывалась современниками как аллюзия борьбы поляков с поработителями и разрешение проблемы примирения морали с политикой: внешне смириться с оказавшимся сильнее врагом и пойти на службу к нему, одновременно тайно действуя против него («валленродизм»). В сборник «Поэзия» (т. 1—2, 1829) вошли лирические стихи, поэма «Фарис» и баллады.

В 3-й части поэмы «Дзяды» (1832) с фрагментарным построением и двумя планами действия, фантастическим и реальным, изображено, в частности, следствие по делу филаретов, излагается доктрина «польского мессианизма», согласно которой страдания Польши связаны с особым историческим призванием народа-мученика — «Христа народов».

К «Дзядам» примыкает «Отрывок» — цикл стихотворений с картинами России. В него вошли такие стихи, как «Памятник Петру Великому», «Дорога в Россию», «Олешкевич», «Петербург», «Моим друзьям-москалям» (в русском переводе — «Русским друзям»). Своим стихотворением «Моим друзьям-москалям» (1830) Мицкевич хотел сказать, что призывает к борьбе не с русским народом, а с имперским гнетом, от которого страдают как поляки, так и русские. В нём, обращаясь к русским поэтам, он спрашивает, остались ли они верны своим свободолюбивым идеалам: «Может быть, кто-то из вас продал душу свою царю и сегодня на его пороге бьёт ему поклоны… Может быть, кто-то из вас продажным языком прославляет его триумф и радуется мучениям своих друзей…»[7]

Идеи польского мессианизма развиты в художественно-публицистическом сочинении «Книги польского народа и польского пилигримства» („Księgi narodu polskiego i pielgrzymstwa polskiego“, 1832). Польское рассеяние призвано участвовать во всеобщей войне за вольность народов, воскресение которых должно привести в воскресению Польши. Те же идеи пропагандировались в статьях Мицкевича в газете «Польский пилигрим» („Pielgrzym Polski“, 1832—1833).

Крупнейшее произведение Мицкевича — эпическая поэма «Пан Тадеуш» („Pan Tadeusz czyli Ostatni zajazd na Litwie“), писавшаяся в 1832—1834 и изданная в Париже в 1834 году. В поэме создан полный ностальгии и юмора образ красочных, но исторически обреченных шляхетских нравов[8]. Считается польской национальной эпопеей и шедевром словесной живописи. «Пан Тадеуш» экранизован польским режиссёром Анджеем Вайдой (1999).

Мицкевич, сосредоточив в себе дух своего народа, первый дал польской поэзии право иметь свой голос среди умственных депутатов Европы и вместе с тем дал ей возможность действовать и на нашу поэзию.[9]

Язык Мицкевича

Язык Адама Мицкевича является в большой степени языком польской шляхты[10] в Беларуси и Литве, к которой принадлежал сам поэт и которая с точки зрения грамматической системы и лексических ресурсов имеет в себе множество белорусских элементов, восходящих к местным белорусским говорам[11]. В своём творчестве провинциализмы поэт вводил целенаправленно, тем самым подчеркивая свою локальную особенность. Доктор филологических наук и профессор БГУ Николай Хаустович отмечает, что язык своих произведений Мицкевич называл польским, изредка — «литвинским»[12].

Многие ученые, как историки литературы, так и языковеды соглашаются с тем, что сложно говорить о языке поэта как о художественном средстве, пока не будет изучен объём и характер его провинциализмов[10]. Профессор Университета имени Адама Мицкевича Станислав Добжыцкий в своей работе «Несколько наблюдений за языком Мицкевича» зарегистрировал многочисленные языковые факты, встречающиеся в произведениях Мицкевича, которые выходят за границы литературного польского языка[13].

В 1936 году литературовед и доктор философии польской и славянской литературы Виленского университета Станислав Станкевич в своем труде «Pierwiastki białoruskie w polskiej poezji romantycznej» программно подсуммировал отличительные черты в сфере фонетики, морфологии, синтаксиса и особенности грамматических категорий рода и числа языка Адама Мицкевича в его стихотворных произведениях и филоматской корреспонденции поэта.

Зная литовский язык, Мицкевич придумал и несколько имён, используя разные литовские слова, включая популярное в Литве и Польше имя Гражина; лит. Gražina, пол. Grażyna, построенное от литовского слова «graži» («красивая»)[14] и популярное в Литве имя Живиле; лит. Živilė от литовских слов «žygiuoti» («двигаться») и «viltis» («надежда»). Единственные фрагменты на жемайтском говоре литовского языка записаны Мицкевичем в Париже (на Batignol rue de la Sante в 1851 или 1852 г.), когда при встрече с другом Людмилевом Корыльским, при игре в шахматы и распевании польских и литовских песен, разыгрался спор. Корыльский начал петь литовские песни на жемайтском говоре. Мицкевич, встревожившись, что песни поются неправильно, взял листок бумаги и записал по памяти эти три литовские песни. Песни опубликованы в 1908 году сыном Мицкевича Владиславом.[15]

Мицкевич в переводах

На русский язык произведения Мицкевича переводили поэты и переводчики разных масштабов дарования. А. С. Пушкин перевёл балладу «Три Будрыса» (в переводе «Будрыс и его сыновья», 1833; опубликован в «Библиотеке для чтения» в 1834) — чрезвычайно точный перевод, считающийся непревзойденным шедевром переводческого искусства[16], а также балладу «Воевода» и вступление к «Конраду Валленроду». Первый перевод части драматической поэмы «Дзяды» принадлежит В. А. фон Роткирху. Среди переводичков Мицкевича — И. И. Козлов, который в 1827 по прозаическому подстрочнику П. А. Вяземского полностью перевёл «Крымские сонеты», Н. В. Берг, переводивший стихотворения и эпическую поэму «Пан Тадеуш», В. Г. Бенедиктов («Гражина», «Конрад Валленрод», лирика), Г. П. Данилевский, С. Ф. Дуров, А. Н. Майков (в частности, «Крымские сонеты»), Л. А. Мей, П. И. Вейнберг, А. П. Колтоновский (в конце 1890-х — начале 1900-х), позднее — К. Д. Бальмонт, В. Я. Брюсов, Игорь Северянин, акмеист М. А. Зенкевич, Е. Г. Полонская, Н. Н. Асеев («Песнь филаретов»), О. Б. Румер («Пловец», «Иоахиму Лелевелю» и другие стиховторения), С. И. Кирсанов (в частности, «Посвящение в альбом», широко известное по альбому Давида Тухманова «По волне моей памяти», «Смерть полковника», «Редут Ордона»), Михаил Светлов («Колокол и колокольцы», «Упрямая жена» и другие стихотворения), М. С. Живов, Л. Н. Мартынов («Дзяды», стихотворения), Давид Самойлов (отдельные стихотворения), Арсений Тарковский («Гражина», стихотворения «Шанфари», «Альмотенабби»), А. М. Гелескул, прозаик и переводчик Асар Эппель и многие другие поэты и переводчики. Сонеты Мицкевича, помимо М. Ю. Лермонтова, А. Н. Майкова, И. А. Бунина, В. Ф. Ходасевича и других поэтов, переводил В. Левик.

Среди переводчиков на белорусский язык — В. И. Дунин-Марцинкевич, Александр Ельский, Янка Купала, Б. А. Тарашкевич, Пётр Битель, Язэп Семежон, Максим Лужанин, Рыгор Бородулин, Серж Минскевич, Константин Цвирка, Михась Скобла, Ирина Богданович, Анатоль Брусевич. Существует три полных перевода «Пана Тадеуша» на белорусский язык.

На литовский язык Мицкевича переводили Э. Даукша, В. Кудирка, Майронис, М. Густайтис («Крымские сонеты» и «Дзяды»), К. Юргелионис (стихотворения), Л. Гира, К. Шакянис (в 1924 перевёл «Пана Тадеуша»), В. Миколайтис-Путинас, Ю. Марцинкявичюс и другие поэты.

Переводами на украинский язык занимались П. А. Кулиш, П. П. Гулак-Артемовский, Елена Пчилка, М. Ф. Рыльский.

На чешском языке Мицкевич публиковался в переводах Ярослава Врхлицкого, Э. Красногорской.

На эсперанто Мицкевича переводили А. Грабовский и И. Лейзерович.

Отзывы об Адаме Мицкевиче

По словам литературного критика того времени, Ксенофонта Полевого, А. С. Пушкин относился к Мицкевичу с величайшим уважением. Великий русский поэт, который обычно сам господствовал в кругу литераторов, в присутствии Мицкевича был крайне скромен, и даже обращался к Мицкевичу, желая услышать его одобрения, так как считал Адама Мицкевича более образованным и учёным[17].

Русский поэт Василий Жуковский после выхода поэмы Мицкевича «Конрад Валленрод» как-то сказал Пушкину: «Знаешь, брат, ведь он заткнёт тебя за пояс», на что Пушкин ответил: «Ты не так говоришь, он уже заткнул меня»[17].

А. С. Пушкин посвятил Адаму Мицкевичу целый ряд своих произведений: «В прохладе сладостной фонтанов» (1828), «Он между нами жил» (1834), строки в стихотворениях «Сонет» (1830) и в «Путешествии Онегина» (1829—1830)[18]. После отъезда Мицкевича из России в мае 1829 года Пушкин написал:

«…Он вдохновен был свыше
И свысока взирал на жизнь —»[17].

Память

  • В честь Мицкевича назван кратер на Меркурии.
  • В СССР и Беларуси были выпущены почтовые марки, посвященные Мицкевичу.
  • В Новогрудке открыт дом-музей Адама Мицкевича.
  • В Вильнюсе действует музей Адама Мицкевича
  • В Одессе установлен памятник.
  • Во Львове установлен памятник и названа площадь.
  • В Ивано-Франковске (бывш. Станиславов, Станислав) установлен памятник и названа площадь
  • В Тбилиси названа улица в честь Мицкевича.
  • В Бресте в честь Мицкевича названа улица и установлен бюст.
  • В Лиде есть улица Адама Мицкевича.
  • В Гродно в честь Мицкевича названа улица и установлен бюст.
  • В Минске в честь Мицкевича назван сквер, где установлен памятник поэту.
  • В г.Веймар (Германия) установлен бюст.
  • в г.Шальчининкай установлен памятник А.Мицкевичу
  • В г. Зеленоградск открыт памятник А. Мицкевичу 08.08.2015.

Издания

  • Dzieła. Wydanie narodowe, t. 1-16, Warszawa, 1949—1955
  • Dzieła. Wydanie jubileuszowe, t. 1-16; Warszawa, 1955
  • Dzieła wszystkie, t. 1, 4, Warszawa, 1969-72
  • Собрание сочинений, т. 1-5, Москва, 1948-54
  • Избранные произведения. Москва — Ленинград, 1929
  • Избранные произведения в 2-х т. М, Гослитиздат, 1955
  • Стихотворения. Поэмы, Москва, 1968.

Фильмы

На IX конкурсе имени Ежи Гедройца (итоги подведены в Минске 31 марта 2009 года) фильм Олега Лукашевича «Эпоха Адама Мицкевича» удостоен Диплома с отличием[19]

Памятники Адаму Мицкевичу

Места

  • Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

    Курган около Замковой горы в честь Адама Мицкевич (Новогрудок)

  • Mound of Adam Mickiewicz.jpg

    Курган Адама Мицкевича (там же в Новогрудке)

  • Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

    Музей-усадьба Мицкевичей в Заосье

  • Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

    Музей-усадьба Мицкевичей в Заосье (продолжение)

  • Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

    Музей-усадьба Мицкевичей в Заосье (продолжение)

  • Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

    Музей-усадьба Мицкевичей в Заосье (продолжение)

Напишите отзыв о статье "Мицкевич, Адам"

Примечания

  1. ↑ Ныне деревня Заосье, Барановичский район, Брестская область.
  2. ↑ Масляніцына І. Міцкевіч (Mickiewicz) Адам // Асветнікі Беларусі (X — пач. XX ст.) Даведнік
  3. ↑ [kimpress.by/index.phtml?page=2&id=12603 Культура - Таямніца Міцкевіча “па кудзелі”]. kimpress.by. Проверено 31 июля 2016.
  4. ↑ Т. Липич, В. Липич, Романтизм в русско-польском диалоге культур первой половины XIX века // Rocznik Instytutu Polsko-Rosyjskiego=Ежегодник Русско-польского института, No 1 (2) 2012
  5. ↑ Witkowska Alina, Celina i Adam Mickiewiczowie, Wydawnictwo Literackie, Kraków 1998, ISBN 83-08-02900-0
  6. ↑ [novogrudok.grodno-region.by/ru/social/culture/muzeum/adam_m Новогрудский райисполком. Официальный сайт. — Дом-музей Адама Мицкевича / Музеи / Культура / Социальная сфера / | Новогрудский район | Новогрудок | //*Новогрудский райисполком | …]
  7. ↑ [literatura.ax3.net/index.php?option=com_content&view=article&id=126:pushkin-i-mickevich-druzhba-ili-vrazhda-aleksej-petrov&catid=28:stati&Itemid=41 Алексей Петров. Пушкин и Мицкевич. Дружба или вражда?]
  8. ↑ [elib.psu.by/handle/123456789/1070 Шыдлоўскі, С. А. Шляхецкі этас у творах А. Міцкевіча «Пан Тадэвуш» і Я. Баршчэўскага «Шляхціц Завальня» / С. А. Шыдлоўскі // Acta albaruthenica : Навуковы зборнік / пад агул. рэд. М. Хаўстовіча [і інш.]. — Выпуск пяты. — Мінск : Права і эканоміка, 2005. — С. 177—181.]
  9. ↑ И. В. Киреевский. Обозрение русской словесности 1829 года. — И. В. Киреевский. Критика и эстетика. Сост., вступ. статья и примеч. Ю. В. Манна. Москва: Искусство, 1979 (История эстетики в памятниках и документах). С. 75.
  10. ↑ 1 2 Станіслаў Станкевіч. Мова Міцкевіча // Беларускія элементы ў польскай рамантычнай паэзіі = Pierwiastki białoruskie w polskiej poezji romantycznej / Валер Булгакаў. — 1-е выд. — Вільня: Інстытут беларусістыкі; Беласток: Беларускае гістарычнае таварыства, 2010. — С. 144. — 211 с. — ISBN 83-60456-21-6.
  11. ↑ Bitsch K. Język polski w Wileńszczyźnie. — Przegląd Współczesny, Styczeń-marzec 1925. — С. 29 і 32.
  12. ↑ М. Хаўстовіч. Наш Міцкевіч // XIX стагоддзе: Навукова-літаратурны альманах. — Кн. першая. — Мн.: БДУ, 2000.. — С. 3. — 214 с.
  13. ↑ Dobrzycki St. Kilka spostrzeżeń nad Językiem Mickiewicza. — Prace Filologiczne, 1911. — Т. VII.
  14. ↑ [poradnia.pwn.pl/lista.php?id=15178 Poradnia językowa]
  15. ↑ [old.antologija.lt/texts/11/main_l.html LMS IC: Lietuviu klasikines literaturos antologija: Adomas Mickevicius. Lietuvisku dainu fragmentai]
  16. ↑ Томас Венцлова. К нулевому пра-тексту: заметки о балладе Будрыс и его сыновья. — Alexander Pushkin: Symposium II, ed. by Andrey Kodjak, Krystyna Pomorska and Kiril Taranovsky, Columbus: Slavica, 1986, с. 78—87
  17. ↑ 1 2 3 О.Л.Довгий, А.Е. Махов. [www.intrada-books.ru/rhall/mitskevitch.html 12 зеркал Пушкина]. Проверено 22 февраля 2013. [www.webcitation.org/6Ei2CCiRh Архивировано из первоисточника 26 февраля 2013].
  18. ↑ Н. В. Измайлов. [pushkin.niv.ru/pushkin/articles/izmajlov/mickevich-u-pushkina-5.htm Мицкевич в стихах Пушкина]. Проверено 22 февраля 2013. [www.webcitation.org/6Ei2J3KXo Архивировано из первоисточника 26 февраля 2013].
  19. ↑ [news.tut.by/culture/133476.html Фильм «Эпоха Адама Мицкевича» удостоен Диплома с отличием на IX конкурсе имени Гедройца]

Литература

  • А. Мицкевич в русской печати. 1825—1955, М.—Л., 1957.
  • Беккер И. И.. Мицкевич в Петербурге. Л.: Лениздат, 1955. 168 с.
  • Беккер И. И.. Мицкевич в России // Звезда. 1955. № 11.
  • Благой Д. Д. Мицкевич и Пушкин // Известия Академии наук СССР. Отделение литературы и языка. — М.: Изд-во АН СССР, 1956. — Т. XV. Вып. 4. — С. 297—314.
  • Брусевіч А. Фактары беларускай культуры ў творчасці Адама Міцкевіча. Гродна, 2008;
  • Горский И. К. А. Мицкевич. М., 1955.
  • Живов М. С. А. Мицкевич. М., 1956.
  • Климчук В. А. Чей поэт Адам Мицкевич? Брест, 2003.
  • Лабынцев Ю. А., Щавинская Л. Л. «Староруское» церковное наследие в творческой судьбе Адама Мицкевича // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2005. № 3 (21)
  • Рыльский М. Ф. Поэзия А. Мицкевича. М., 1956.
  • Ткачёв М. Мицкевич и Пушкин: истоки и традиции русской поэзии. — Минск: Славянский путь, 2003.
  • Яструн М. Мицкевич. Пер. с польск. А. Голембы. М., 1963.
  • Adam Mickiewicz. Zarys bibliograficzny. Warszawa, 1957.
  • Kleiner J. Mickiewicz, t. 1-2, Lublin. 1948.
  • Kronika życia i twórczości Mickiewicza. Warszawa, 1966
  • Słownik języka Adama Mickiewicza, t. 1-7, Wrocław — Warszawa — Kraków, 1962—1971.
  • Rymkiewicz J., Siwicka D., Witkowska A., Zielińska M. Mickiewicz. Encyklopedia. — Warszawa, 2001.

Ссылки

Адам Мицкевич в Викитеке?
  • [www.library.ru/2/lit/sections.php?a_uid=61 Биография Мицкевича, его произведения и статьи о нём]
  • [visualrian.ru/images/item/439884 Экспонаты дома-музея польского поэта Адама Мицкевича]
  • Пётр Николаевич Полевой. «Биография Мицкевича»
  • [www.istpravda.ru/bel/museums/4718/ Там, где родился гений]

Отрывок, характеризующий Мицкевич, Адам

Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Мицкевич,_Адам&oldid=81220079»