Ауэр, Миша

Миша Ауэр
Mischa Auer
В фильме «Возлюбленные» (1938)
Имя при рождении:	Михаил Симонович Унковский
Дата рождения:	17 ноября 1905(1905-11-17)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Россия
Дата смерти:	5 марта 1967(1967-03-05) (61 год)
Место смерти:	Рим, Италия
Гражданство:	Российская империя Российская империя США США
Профессия:	актёр
Карьера:	1928—1967

Миша Ауэр (англ. Mischa Auer, урождённый Михаил Семёнович Унковский; 17 ноября 1905 — 5 марта 1967) — американский актёр российского происхождения. Номинант на премию «Оскар».

Ранние годы

Миша Ауэр родился в Санкт-Петербурге 17 ноября 1905 года. Его матерью была Зоя Львовна Ауэр (в браке Унковская, 1875—1918), старшая дочь Леопольда Ауэра, известного скрипача и дирижёра. Муж оставил Зою Унковскую в 1903 году, уехав в Германию, чтобы жениться на её младшей сестре Марии. Обычно в биографиях Миши Ауэра пишется, что его отец, морской офицер, погиб на русско-японской войне. Семён Иванович Унковский, муж Зои Ауэр и сын адмирала И. С. Унковского, действительно был морским офицером, но умер он в 1921 году.

Вскоре после начала массовой эмиграции, вместе с потоком беженцев, двенадцатилетний Михаил с матерью в 1918 году оказываются в Константинополе. Зоя Леопольдовна ухаживала за больными в русском госпитале. Там она заразилась тифом и умерла. Миша начинает бродяжничать и каким-то образом ему удаётся уехать в Италию, где его случайно встретила бывшая ученица его именитого деда. Она отвела его в российское посольство. Оттуда послали запрос в США Леопольду Ауэру. Вскоре Миша был на пароходе, плывущем в Америку. Там старший Ауэр принял его в семью и вырастил.

Михаил Ауэр окончил Нью-Йоркскую школу этической культуры по классу скрипки и фортепиано, но выбрал карьеру актёра. В 20 лет сыграл эпизодическую роль в бродвейской постановке по пьесе Г. Ибсена «Дикая утка».
Через несколько лет дед устраивает Мише через знакомых дебют в кино.

Кинокарьера

Дебют Миши Ауэра состоялся в 1928 году в фильме Фрэнка Татла «Что-нибудь всегда случается». Театральную карьеру продолжал в еврейском театре Берты Калиш на идише в Нью-Йорке.

В кино он часто играл в амплуа «Mad Russian». Сначала, в основном, только эпизодические роли, иногда снимаясь в пятнадцати фильмах в год. Впервые запомнился зрителям после фильма «Клайв индийский», где сыграл местного правителя-тирана. А уже в следующем году номинировался на «Оскар» за роль Карло в фильме «Мой слуга Годфри». В главных ролях были Уильям Пауэлл и Кэрол Ломбард.

Ауэр часто получал небольшие роли. Но почти всегда снимался со звёздами первой величины. Он побывал на одной съёмочной площадке с Гретой Гарбо и Фредериком Марчем в «Анне Карениной», Кэрол Ломбард и Фредом МакМюррэем в фильме «Принцесса пересекает океан», Марлен Дитрих и Джеймсом Стюартом в «Дестри снова в седле», Диной Дурбин в нескольких фильмах, Хелен Бродерик и Дугласом Фэрбенксом-младшим в «Гневе Парижа», Джанет Макдональд и Эдди Нельсоном в «Возлюбленных», Джинджер Роджерс в фильме «Леди в ночи», Тото в фильме «Что случилось с крошкой Тото?», Джоном Уэйном и многими другими.

Его приглашали сниматься Орсон Уэллс и Фрэнк Капра. Миша Ауэр снялся более чем в ста семидесяти фильмах.

Личная жизнь

Женился Миша Ауэр в 1931 году на Норме Тиллман. У них родился сын Энтони и дочь Зоя. Развелся с женой в 1940 году. В следующем году снова женился. Его женой стала Джойс Хантер. С ней он также прожил девять лет. В третий раз Миша Ауэр женился на Сьюзан Калиш. У них родилась дочь. В последний раз Миша официально оформил отношения, когда ему было уже шестьдесят. С Элиз Соул он оставался до своей смерти.

Миша Ауэр умер от болезни сердца в Риме в 1967 году. Похоронен в США в штате Нью-Йорк.

Награды

Номинация на премию «Оскар» 1937 года в категории лучшая мужская роль второго плана за фильм «Мой слуга Годфри».

Интересные факты

На средства Миши Ауэра была построена русская православная церковь в Голливуде.

Избранная фильмография

• 1928 — «Что-нибудь всегда случается» — Кларк
• 1930 — Представьте себе
• 1930 — «Армейский парад» — Туг
• 1931 — «Нет предела» — Ромео
• 1931 — «Король диких» — принц Дакка
• «Клайв индийский» (1935) — Сурай Уд Доула
• «Крестовые походы» (1935) — Монк
• «Принцесса пересекает океан» (1936) — император Моревич
• «Мой слуга Годфри» (1936) — Карло
• «Веселый Десперадо» (1936) — Диего
• «Три милые девушки» (1936) — граф Аристид
• «Эта девушка из Парижа» (1936) — Буч
• «Сто мужчин и одна девушка» (1937) — Михаил Бородов
• «Гнев Парижа» (1938) — Майк Лебедович
• «С собой не унесешь» (1938) — Борис Коленков
• «Возлюбленные» (1938) — Лео Кронк
• «Дестри снова в седле» (1939) — Борис
• «Семь грешников» (1940) — Саша Менкен
• «Нью-орлеанская возлюбленная» (1941) — Золотов
• «Всё кувырком» (1941) — Пепи
• «Леди в ночи» (1944)
• «Королевский скандал» (1945) — капитан Суков
• «Миллионы Брюстера» (1945) — Михаил Михайлович
• «И не осталось никого» (1945) — принц Ники Старлов
• «Служебная лестница» (1954) — Николас Пучков
• «Невыносимый господин Болтун» (1955) — писатель
• «Будущие звезды» (1955) — Бергер
• «Шелест» (1955) — великий герцог Алексей
• «Мистер Аркадин» (1955) — профессор
• «Строптивая девчонка» (1956) — Игорь
• «История в Монте-Карло» (1957) — Гектор
• «Натали» (1957) — Кирилл Боран
• «Рождество, которого почти не случилось» (1966) — глава эльфов Джонатан

Ссылки

• Миша Ауэр (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.all-2music.com/auer-1.html Леопольд Ауэр и его семья в воспоминаниях и письмах]
• [www.rosphoto.org/ru/calendar/details/7-- Русский Голливуд]
• [www.dnevkino.ru/allnames/names_mauer.html Миша Ауэр на ДневникКино ]

Отрывок, характеризующий Ауэр, Миша

– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.