Мишка на Севере

«Мишка на Севере» — марка шоколадных конфет, выпускаемых Кондитерской фабрикой имени Н. К. Крупской и выпускавшихся ранее другими кондитерскими фабриками СССР и России.

«Мишку на Севере» выпускают на ленинградской фабрике имени Н. К. Крупской с 1939 года.

Известно, что в 1943 году в блокадном Ленинграде было произведено 3 тонны конфет этой марки.

Товарным знаком продуктов фабрики им. Крупской они стали с 1997 года.

Внешние изображения
«Мишка на Севере»
	[artru.info/il/img.php?img=14408 Серия упаковок шоколада. Художник Т. В. Лукьянова]

Внешние изображения
«Мишка на Севере»
	[sweetinfo.ru/data/news/9/232839/9961_460,228.jpg Новый дизайн упаковки. Октябрь, 2010 года ]

Оригинальный дизайн обёртки шоколада был разработан известным художником Т. В. Лукьяновой, которая на протяжении многих лет сотрудничала с этим предприятием. Это художественное решение нашло много почитателей среди покупателей страны.

12 октября 2010 года Фабрика имени Н. К. Крупской закончила «редизайн» упаковки «Мишка на Севере». Покупатели активно отреагировали на предпринятое изменение традиционного оформления упаковки.

В СССР конфеты с таким названием выпускали несколько кондитерских фабрик.

В 1995 году право на марку «Мишка на Севере» получила «Фабрика имени Крупской».

С 2006 года эта марка принадлежит норвежскому концерну «Orkla», который купил ОАО «Кондитерская Фабрика имени Н. К. Крупской». До 2008 года конфеты под таким названием продолжали производиться и на других предприятиях. После вступления в силу поправок к закону о товарных знаках многие предприятия перестали производить «Мишку на Севере».

Традиционно под маркой «Мишка на Севере» выпускались только шоколадные конфеты. Впоследствии стали производить и другие кондитерские изделия: шоколад, шоколадные плитки и шоколадные батончики с разной начинкой, и другим оформлением упаковки.

Отрывок, характеризующий Мишка на Севере

Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.