Миядзава, Кэндзи

Кэндзи Миядзава
宮沢賢治
Место рождения:	Ханамаки (префектура Иватэ, Япония)
Место смерти:	Ханамаки (префектура Иватэ, Япония)
Гражданство:	Япония Япония
Род деятельности:	прозаик, поэт, педагог, агроном
Направление:	детская литература, поэзия
Жанр:	поэтический цикл, рассказ, роман
Язык произведений:	японский

Кэндзи Миядзава (яп. 宮沢賢治 Миядзава Кэндзи, 27 августа 1896 года — 21 сентября 1933 года) — японский поэт и автор детской литературы.

С молодых лет и до самых последних дней жизни был ревностным приверженцем учения буддийской Сутры Лотоса (в традиции Нитирэн), смысл которой он пытался донести в своих произведениях.

Биография

Кэндзи Миядзава родился 27 августа 1896 года в селе Ханамаки, в префектуре Иватэ в семье зажиточных и благочестивых ростовщиков-буддистов. Он был самым старшим из пяти детей в семье. С юных лет Миядзаву очень угнетало то, что богатые родственники живут на широкую ногу за счёт скудных сбережений крестьян.

В 1918 году Миядзава окончил Высшую школу сельского хозяйства и лесоводства в Мориока, где оставался в течение двух лет аспирантом, проводя исследования почвы. Миядзава самоучкой выучил иностранные языки: английский, немецкий и эсперанто, увлекается классической музыкой, биологией, геологией и астрономией. Он был ярким студентом и научный руководитель хотел сделать Кэндзи ассистентом профессора.

Но академической карьере Кэндзи помешали разногласия с отцом. Кэндзи был отвратителен семейный ростовщический бизнес и получение процентной прибыли от отданного под залог имущества бедных крестьян. Это привело к передаче прав наследования ломбардом младшему брату, который, в итоге, под влиянием старшего брата преобразовал ломбард в скобяную лавку. К этим семейным неурядицам прибавилось разочарование Миядзавы в своих попытках обратить отца-амидаиста к особому почитанию Сутры Лотоса. Миядзава считал идеологию буддистской школы Дзёдо несостоятельной и презирал её озабоченность деньгами и социальным статусом. Не найдя в семье понимания своих религиозных и социальных взглядов, будущий писатель в 1921 году уезжает в Токио.

Будучи со своим другом в Токио, Миядзава познакомился с творчеством поэта Сакутаро Хагивара которое вдохновило его к литературной деятельности. В столице Миядзава пробыл девять месяцев. В течение этого времени он усердно посещал учебную группу буддийской традиции Нитирэн и написал много детских рассказов. Молодой писатель был вынужден вернуться в родной город из-за болезни и последующей смерти своей любимой сестры Тосико. Это событие стало глубочайшим потрясением в жизни Миядзавы, в ночь после её смерти он пишет три прощальных стихотворения: «Утро расставания» (永訣の朝), «Сосновые иглы» (松の針) и «Безмолвный плач» (無声慟哭).

	けふのうちに とほくへいってしまふわたくしのいもうとよ みぞれがふっておもてはへんにあかるいのだ		Моя маленькая сестричка Сегодня уже будет так далеко отсюда. За окном идёт мокрый снег, но всё залито ясным светом.
</div> — Кэндзи Миядзава, «Утро расставания» (1922) </blockquote>

В декабре 1921 года Миядзава становится преподавателем сельскохозяйственной средней школы в Ханамаки (花巻学校). В течение небольшого времени он также вёл курсы для взрослых, адресованные в первую очередь крестьянам и посвящённые улучшению методов ведения общинного хозяйства.

Для учеников их учитель был эксцентричным чудаком, который настаивал чтобы обучение протекало через фактический, личный опыт изучения окружающего мира. Он часто берёт с собой детей из класса, как для обучения на открытом воздухе, так и просто для приятных прогулок по полям и горам. Кроме того, дети устраивали представления, сценарии к которым они писали самостоятельно.

В 1922 году Миядзава уезжает на Южный Сахалин и начинает работу над своим знаменитым произведением о смерти, романом-аллегорией «Ночь на галактической железной дороге» (銀河鉄道の夜, Гинга-тэцудо: но ёру). Также встречается и другой перевод заглавия — «Ночь в поезде на серебряной реке» (например в сборнике «Звезда Козодоя»).

В 1924, сбережениями со скудной зарплаты он смог финансировать издание своего первого сборника детских рассказов и сказок «Ресторан с большим выбором блюд» (注文の多い料理店, Тюмон но Оои Рё: ритэн) и часть стихотворного сборника «Весна и Асура» (春と修羅, Хару то Сюра). Хотя эти книги не имели коммерческого успеха, Миядзава привлёк внимание поэтов Котаро Такамура и Симпэй Кусано, которые восхищались его творчеством и представили работы Кэндзи литературному миру.

В 1926 году Миядзава оставил учительский пост и вплоть до своей смерти в 1933 году вёл борьбу за улучшение материальной и духовной жизни бедных крестьян родной провинции. Он пытается самостоятельно заниматься земледелием, внедряет новые сельскохозяйственные технологии и новые сорта семян. Существует его известное произведение «Общее вступление к искусству агрономии», написанное в стихах. В 1926 году Миядзава создаёт «Ассоциацию крестьян Расу» для помощи малоимущим, учит земледельцев правильно употреблять удобрения, улучшать урожаи риса, путешествует по деревням с лекциями по науке культивирования риса и раздаёт деньги нуждавшимся. Помимо агрономической деятельности Ассоциация также занималась музыкой и проведением разнообразных культурных мероприятий.

Тяжёлая физическая работа подкосила хрупкое здоровье (долгие годы он страдал от туберкулёза) и Миядзава в 1931 году заболевает плевритом, который не оставлял его с этих пор до конца жизни.

Последним крупным начинанием Миядзавы была его работа над созданием в 1931 году фирмы по производству сельскохозяйственных удобрений. Его отец создал фонд, чтобы помочь компании расширяться, и воодушевлённый Миядзава работал с повышенным рвением. Но плеврит возвратился, и писателя приковало к постели до самой его смерти 21 сентября 1933 года.

Народ префектуры Иватэ почитает Миядзаву как «Кэндзи-бодхисаттву» за его старания помочь бедным крестьянам.

Литературное наследие

Миядзава был одарённым и плодовитым автором; особенность его работ — острая любовь к земле и людям. Работая быстро, он написал большое количество детских рассказов, весёлых и юмористических — предназначенных для нравственного воспитания читателя. Также им созданы несколько пьес для своих учеников. Хотя Миядзава и писал стихи в классической форме танка, основной объём его литературного наследия это — приблизительно 400 поэм написанных в свободном стиле (верлибре) и датированных 1922—1933 годами.

Его поэмы отмечены большой свободой в манере изложения своих мыслей, обильным использованием научных терминов, иностранных слов, китайских грамматических конструкций, санскритских фраз, и даже иногда слов на эсперанто; широким употреблением разговорного языка; нетрадиционными предметами и образами; смелыми рисунками ритма и интонации, полученными за счёт аллитераций и повторений гласных звуков.

Миядзава был знаком с работой предшествовавших ему ранних поэтов-модернистов, и его обеспокоенность тяжёлым положением крестьян и временами настойчивая демонстрация сугубо личных переживаний показывает, что Миядзава отдавал долг пролетарскому движению и романтическим школам.

Его специфическая поэтическая манера происходит из двух источников. Первый — синестезия, ставшая очевидной после его знакомства в течение 1921—1926 годов с музыкой Дебюсси, Вагнера и Штрауса. Близко связанны с этим источником и его мистические видения, в которых он лицезрел бодхисаттву Каннон, Будду, борьбу демонов или слышал демонические крики.

Второй и самый большой источник его поэзии происходит из следования Миядзавы буддийским идеалам, через безбрачие, отказ от материальных ценностей и жизни в серьёзнейшем самоотречении. Его поэзия — это история духовного восхождения, написанная с болью или иронией о триумфах и падениях на духовном поприще. В сборнике стихов «Весна и Асура» Миядзава называет себя неистовым, злым демоном, асурой, который по своему естеству вынужден сражаться со всеми вокруг. Он часто празднует обновление окружающего мира и радуется небу, облакам, снегу, и горам. Или в громе и дожде, в уничтоженных стихией полях риса чувствуется его подавленное молчание. Миядзава изо всех сил старался помогать окружающим его людям преодолевать бедность и мучения, и был больше образцом сострадательного человека, чем сознательным поэтом. Такамура Котаро видел Миядзаву не просто формальным, академическим стихотворцем, но человеком, сделавшим свою жизнь поэзией.

Народная память

После смерти Миядзавы в его доме было обнаружено множество рукописей и черновиков, и, благодаря помощи друзей из литературных кругов, в 1934-35 годах был издан трёхтомник сочинений Миядзавы. На сегодняшний день собрание сочинений Миядзавы составляет 18 томов стихов, рассказов и повестей.

В ознаменование 50-й годовщины смерти писателя на его родине в Ханамаки, в 1982 году был открыт музей. Экспозиция представляет собой некоторое количество рукописей и личных вещей автора, уцелевших от американских бомбёжек во время Второй мировой войны.

В 1996 году столетний юбилей Миядзавы Кэндзи праздновался выставками не только на его родине в префектуре Иватэ, но и по всей Японии. Многочисленные книги, телепередачи, документальные и художественные (см.ниже) фильмы стали свидетельством того, что Кэндзи действительно является народным писателем.

Хотя Миядзава Кэндзи является одним из самых читаемых авторов в Японии, он относительно мало известен за её пределами.

Экранизации

Произведения Миядзавы Кэндзи неоднократно экранизировались, большей частью в виде анимационных лент. Первая экранизация состоялась в 1940 году. Это был полнометражный игровой фильм «Матасабуро-Ветер» (風の又三郎) режиссёра Сима Кодзи. Наиболее значимые анимационные экранизации:

• 1982 — режиссёр Исао Такахата экранизировал рассказ «Виолончелист Госю» (セロ弾きのゴーシュ) в виде полнометражного анимационного фильма.
• 1985 — режиссёр Сугии Гисабуро экранизировал «Ночь на галактической железной дороге» в виде полнометражного анимационного фильма.
• 1988 — режиссёр Ринтаро экранизировал повесть «Матасабуро-Ветер» в виде односерийного OVA.
• 1993 — режиссёр Таданари Окамото сделал анимационный фильм по мотивам «Ресторана с большим выбором блюд».
• 1994 — режиссёр Рютаро Накамура сделал анимационный фильм «Жизнь Гусуко Будори» (グスコーブドリの伝記).
• 2006 — режиссёр и художник-постановщик студии Ghibli Кадзуо Ога сделал анимационный фильм «Ночь Танэямагахары» (種山ヶ原の夜) по мотивам одноимённой пьесы Миядзавы.

В 1996 году в ознаменование 100-летнего юбилея со дня рождения Миядзавы Кэндзи была выпущена биографическая анимационная картина Сёдзи Кавамори «Ихатовская фантазия. Весна Кэндзи» (イーハトーブ幻想 Kenjiの春; в амер. прокате «Весна и Хаос» [«Spring and Chaos»]). Как и в «Ночи на галактической железной дороге», герои изображены в виде кошек.

Сочинения

• 宮沢, 賢治. 宮沢賢治全集 : 全10巻 / 宮沢賢治 [著]. — 東京 : 筑摩書房, 1997. — ISBN 4-480-02160-4.

Переводы на русский язык

• Миядзава, К. Звезда Козодоя: [сб.] / Кэндзи Миядзава ; пер. с яп. Е. Рябовой. — СПб.: Гиперион, 2009. — ISBN 5-89332-152-9, ISBN 978-5-89332-152-4.
• Миядзава, К. Недетские сказки Японии: [сб.] / Кэндзи Миядзава ; пер. Оксаны Штык. — М.: Мир Детства Медиа, 2010. — 80 с. — ISBN 978-5-9993-0044-7.
• Миядзава, К. Бриллиант десяти сил / Кэндзи Миядзава. — М. : Мир Детства Медиа, 2012. — 34 с. — ISBN 978-5-9993-0110-9.

Перевод на английский язык

• Miyazawa, Kenji. The Milky Way Railroad. translated by Joseph Sigrist and D. M. Stroud. Stone Bridge Press (1996). ISBN 1-880656-26-4
• Miyazawa Kenji. Night of the Milky War Railroad. M.E. Sharpe (1991). ISBN 0-87332-820-5
• Miyazawa Kenji. The Restaurant of Many Orders. RIC Publications (2006). ISBN 1-74126-019-1
• Miyazawa Kenji. Miyazawa Kenji Selections. University of California Press (2007). ISBN 0-520-24779-5
• Miyazawa Kenji. Winds from Afar. Kodansha (1992).ISBN 0-87011-171-X
• Miyazawa Kenji. Once and Forever: The Tales of Kenji Miyazawa. translated by John Bester Kodansha International (1994). ISBN 4-7700-1780-4

Литература

• Kodansha encyclopedia of Japan. Tokyo; New York, NY: Kodansha, 1983, 9 volumes and supplement, P. 222—223
• Журнал «Аниме-гид», № 28

Ссылки

• [www.aozora.gr.jp/index_pages/person81.html#sakuhin_list_1 Электронные версии книг Миядзавы Кэндзи] в библиотеке Аодзора-бунко
• [www.animenewsnetwork.com/encyclopedia/people.php?id=3770 Анимационные экранизации произведений Миядзавы Кэндзи]
• «"Ночь на Галактической железной дороге"» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• «"Весна и Хаос"» (англ.) на сайте Internet Movie Database: анимационная версия жизни Кэндзи Миядзавы
• [www.ghibli.jp/taneyamagahara/ «Ночь Танэямагахары» на сайте студии Ghibli ]
• [www.infocreate.co.jp/hometown/hanama/midoko-e.html Музей Кэндзи Миядзавы в Ханамаки]
• [www.kenji-world.net/english/ Англоязычный сайт поклонников творчества Кэндзи Миядзавы]
• [www.horror-house.jp/e/cat4/kenji-miyazawa18961933.html Могила Кэндзи Миядзавы]

Отрывок, характеризующий Миядзава, Кэндзи

– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.