Мкртчян, Левон Мкртычевич
Поделись знанием:
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
(перенаправлено с «Мкртчян Левон Мкртычевич»)
| Левон Мкртычевич Мкртчян | |||||
| арм. Լևոն Մկրտչյան | |||||
 Левон Мкртчян в Переделкино. 1975 | |||||
| Дата рождения: | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| Место рождения: | |||||
| Дата смерти: |
22 августа 2001 (68 лет) | ||||
| Место смерти: | |||||
| Страна: |
СССР, Армения | ||||
| Научная сфера: | |||||
| Место работы: |
Ереванский университет; | ||||
| Учёная степень: | |||||
| Учёное звание: | |||||
| Альма-матер: | |||||
| Известен как: | |||||
| Награды и премии: |
| ||||
Лево́н Мкртычевич Мкртчян (арм. Լևոն Մկրտչյան, англ. Levon Mkrtchian; 2 марта 1933, Ахалцих — 22 августа 2001, Ереван) — армянский писатель, литературный критик, литературовед, теоретик художественного перевода.
Доктор филологических наук (1971), профессор (1973), академик НАН Армении (1996[1]), основатель и первый ректор (1998—2001) Российско-Армянского (Славянского) государственного университета.
Содержание
Биография
Учился в Батумском мореходном училище (1952-54). За нарушение дисциплины был исключён из училища и, экстерном сдав выпускные экзамены, получил аттестат об окончании средней школы, с которым в 1954 г. поступил на 1 курс филологического факультета Ереванского педагогического института им. Жданова.
В 1958 году факультет вошёл в состав Ереванского государственного университета (ЕГУ), который Левон Мкртчян и окончил в 1958 году. С 1958 года до конца жизни работал в ЕГУ, прошёл путь от лаборанта кафедры русской литературы до декана факультета русской филологии, заведующего кафедрой русской литературы.
Занимал должности: секретаря правления СП Армении (1975—1979, по совместительству), преподавателя (1958—1973), профессора (1973—2001), заведующего кафедрой русского языкознания и теории перевода (1974—1979), русской литературы (1979—2001), декана факультетата русской филологии (1980—1999). В 1998 г. совместным указом премьер-министров России и Армении был назначен ректором Российско-Армянского (Славянского) государственного университета.
Левон Мкртчян был жизнерадостным человеком и обладал неподражаемым чувством юмора. Его невероятное обаяние, по выражению Армена Дарбиняна, «буквально завораживало» всех окружающих.
Левон Мкртчян — автор 35 книг (автобиографическая проза, путевые заметки, мемуарные очерки, публицистика; сборники научных и литературоведческих статей). Составитель, автор предисловий и примечаний, а в ряде случаев и соавтор 82 книг. Автор большого ряда статей по проблемам перевода, литературных взаимосвязей, по вопросам русской литературы.
Левон Мкртчян писал по-русски. Все его труды и книги, изданные на армянском языке, — переводы с его русских оригиналов. В основном его переводчиком был Аршак Мадоян, с которым Мкртчян также работал над средневековыми лириками, поскольку Аршак Мадоян — специалист по древнеармянскому языку, а также древней и средневековой армянской литературе.
Работы
Левон Мкртчян — инициатор и организатор изданий переводов на русский и иностранные языки многих средневековых армянских поэтов, в том числе русских переводов «Книги скорби» (1977, 1998) великого армянского поэта X века Григора Нарекаци. В 1997 году в статье «Пусть рассказана будет людям всех племен…» в сборнике «Читая Григора Нарекаци. Отклики на русские переводы Книги скорбных песнопений» (Ереван, Наири, 1997) Л. Мкртчян отстаивает преимущество переводов Н. Гребнева перед другими.
Левон Мкртчян составил ряд антологий средневековых армянских поэтов:
- «Армянская средневековая лирика» — Л., «Б-ка поэта», 1972;
- «Армянская классическая лирика» (в 2-х тт.) — Ереван, 1977;
- «Поэты Армении» — Л., «Б-ка поэта», 1979;
- «От „Рождения Ваагна“ до Паруйра Севака» — Ереван, 1983 и др.
В «Библиотеке поэта» издал со своей вступительной статьей («Героико-патриотический эпос армянского народа») и примечаниями армянский национальный эпос «Давид Сасунский», (1982). Инициатор красочных двуязычных изданий (армянский оригинал, русский подстрочный перевод и художественный перевод) средневековых армянских поэтов Наапета Кучака (XVI век) «Сто и один айрен», 1975, 1998; Григора Нарекаци «Книга скорби», 1977, 1998; Костандина Ерзнкаци (XIII век) «Утренний свет», 1981; Давтака Кертога (VII век) «Плач на смерть великого князя Джеваншира», 1986. (Давтак Кертог представлен и в переводах на английский, французский, немецкий, испанский и польский языки).
Во всех этих изданиях Левон Мкртчян — автор (соавтор) подстрочных переводов. Сборник Наапета Кучака «Сто и один айрен» с предисловием Уильяма Сарояна был издан Л. Мкртчяном также на английском (1979, перевод Эвалда Озерса) и на немецком (1986, перевод Аннамарии Бостроэм) языках. В 1983 году в Берлине издал красочно оформленный антологический сборник средневековой армянской поэзии «Die Berge beweinen die Nacht meines Leides. Klassiche armenische Dichtung» (перевод Аннамарии Бостроэм). Инициатор издания единственного прижизненного сборника стихов русского поэта Марии Петровых «Дальнее дерево» (Ереван, 1968).
Автор статей по проблемам русской литературы о Чехове — «Человек с молоточком»; о Достоевском — «Все — дите» («Братья Карамазовы»), «Преступление и человек» («Преступление и наказание»); о Л. Н. Толстом — «Война и мир. Портреты и проблемы», «Так жили все и всегда» («Воскресение»); о Салтыкове-Щедрине — «Слово — это бумеранг» («Господа Головлевы»).
Награды
- Заслуженный деятель науки Армянской ССР (1981)
- Государственная премия Армянской ССР (1983)
- премия Союза писателей СССР
- премия им. Микаэла Налбандяна (учреждена Союзом писателей Армении)
- Орден Трудового Красного Знамени
- медаль им. Х. Абовяна
- медаль Фритьофа Нансена (2001)
- Золотая медаль Союза армян России (посмертно) — за вклад в дело развития армяно-русских литературных и культурных связей.
Л. Мкртчян как автор и составитель
- I. Книги Л. Мкртчяна
- Аветик Исаакян и русская литература. Ереван: Армгосиздат, 1963. 244 с; 2-ое изд. Ереван: Айастан, 1975, 244 с.
- О стихах и переводах. Ереван: Айастан, 1965, 232 с.
- Армянская поэзия и русские поэты XIX—XX веков. Ереван: Айастан,1968, 468 с.
- Добро вам. [Воспоминания об А.Гитовиче, А.Галенце, И.Эренбурге и К.Чуковском. Ереван: Айастан, 1971, 88 с.
- Черты родства. [Сборник статей]. Ереван: Айастан, 1973, 220 с.
- Поэт Армении. (О Вере Звягинцевой). Ереван: Айастан, 1974, 144 стр. (на арм.яз).
- Если бы в Вавилоне были переводчики.[Сборник статей о проблемах перевода]. Ереван: Советакан грох, 1976, 504 стр. (на арм.яз).
- Сладок свет. [Портреты, путевые заметки]. Ереван: Советакан грох, 1977, 232 с.
- Глагол времен. Армянская классическая лирика V—XVIII веков, М.: Худож.лит., 1977. 122 с.
- Родное и близкое [Сборник статей]. М.: Сов.писатель, 1978, 432 с.
- Уильям Сароян вблизи. Ереван: Советакан грох, 1978, 152 стр. (на арм.яз.).
- Возраст поэзии. [О средневековой армянской поэзии]. Ереван: Изд-во Ереван.ун-та, 1979, 196 стр. (на арм.яз.).
- Сладок свет. [Рассказы, воспоминания, путевые заметки]. Ереван: Советакан грох, 1980, 404 стр. (на арм.яз.).
- Свет есть добро. [Портреты, эссе, путевые заметки]. Ереван: Советакан грох, 1981, 360 с.
- Аттестат зрелости, или «А» упало, «Б» пропало… Автобиографическая повесть в статьях, заметках, воспоминаниях. Ереван: Советакан грох, 1983, 400 с.
- Да придут к нам благородные мысли со всех сторон. [Сборник статей]. М.: Сов.писатель, 1983, 318 с.
- Разговоры с поэтом. Ереван: Советакан грох, 1984, 176 с.
- Разговоры с поэтом. Ереван: Советакан грох, 1984, 176 с.(на арм.яз.).
- «…Понять изречения разума». [Литературоведческие эссе]. Ереван: Советакан грох, 1984, 176 стр. (на арм.яз.).
- Башмачник Ростом, Уильям Сароян и другие. [Рассказы, новеллы, эссе]. М.: Сов.писатель, 1985, 320 с.
- Если бы в Вавилоне были переводчики. [Статьи, размышления, заметки]. Ереван: Советакан грох, 1987, 440 с.
- Щепотка соли на армянской земле. О Чингизе Айтматове. Ереван: Советакан грох, 1988, 120 с.
- Мексиканские эскизы, или Ступни ног, указывающие на движение вверх. Ереван: Аревик, 1988, 56 стр. (на арм.яз.).
- Дом с открытыми окнами.[Статьи, воспоминания, путевые заметки]. Ереван: Хорурдаин грох, 1989, 344 с.
- Прежде всего — не убивать! Разговор о наболевшем. Ереван: изд-во «Знание», 1991, 124 с.
- Для человека ход времен печален. Штрихи к портрету Михаила Дудина. Ереван, 1992, 98 с, тираж 52 экз. (авторское издание).
- Анна Ахматова. Жизнь и переводы. Егвард,1992, 90 с, тираж 115 экз. (авторское издание).
- Без тебя, Кайсын, и вместе с тобой. Ереван: Наири, 1997,108 с.
- Слепой, но не настолько. [Художественная публицистика. Литературная критика]. Ереван, 1998, 296 с.
- Так назначено судьбой. [Заметки и воспоминания о Марии Петровых. Письма Марии Петровых]. Ереван: Изд-во РАУ, 2000, 192 с.
- Арутюн Галенц. Каким я его знал. Ереван: Наири, 2000, 80 с.
- Слово царя, или мелочь разных достоинств. Ереван: Изд-во РАУ, 2001, 208 с.
- Не хочу быть иностранцем в России. Ереван: Изд-во РАУ, 2001, 172 с.
- Цоцхали вар, цоцхали… Ереван: Изд-во РАУ, 2001, 192 с.
- Так назначено судьбой. [Заметки и воспоминания о Марии Петровых. Письма Марии Петровых]. Ереван: Изд-во РАУ, 2003, 200 стр. (на арм.яз., перевод Гоар Аракелян).
- II. Книги, изданные по инициативе или при участии Л. Мкртчяна
- Золотые зерна. Армянские и русские пословицы: Составление (совместно с Н.Мкртчян). Ереван: Армучпедгиз, 1960.
- Аветик Исаакян в русской критике: Составление, предисловие (с.3-28), примечания. Ереван: Армгосиздат, 1961.
- Саят-Нова в переводах В.Брюсова: Послесловие (Работа Брюсова над переводами песен Саят-Новы, с.40-46). Ереван: Изд-во АН Арм. ССР, 1963.
- Вера Звягинцева. Моя Армения: Составление, предисловие (Над книгой поэта и переводчика, с.3-13). Ереван: Армгосиздат, 1964; Второе изд. Ереван: Айастан, 1969, с.3-15.
- Аветик Исаакян на русском языке. Библиография переводов и критической литературы: Составление. Ереван: Изд-во гос.респ.б-ки им. А.Мясникяна, 1964.
- С.Шервинский. Из армянской поэзии: Послесловие (О Сергее Шервинском, с.281-287). Ереван: Айастан, 1966.
- «Это — Армения». Стихи русских поэтов: Составление, предисловие (География человеческой близости, с.3-24), редактирование. Ереван: Айастан, 1967.
- Александр Блок. Двенадцать: Послесловие (стр.39-42). Ереван: Айастан, 1968. (на арм.яз.).
- Александр Блок. Лирика. Вступит.статья (Александр Блок сегодня, с.3-12). Ереван: Айастан, 1968 (на арм.яз.).
- Ованес Туманян. Четверостишия: Послесловие (с.57). Ереван: Айастан, 1968.
- Наапет Кучак. Айрены: Составление, предисловие («Русский Кучак», с.3-20). Ереван: Айастан, 1968.
- Мария Петровых. Дальнее дерево: Предисловие (Поэт, с.3-15). Ереван: Айастан, 1968.
- Александр Гитович. Пиры в Армении: Составление, предисловие (Поэзия и дружба, с.3-18). Ереван: Айастан, 1968.
- Елена Николаевская. Край света: Вступит.слово (От редактора, с.3-4), редактирование. Ереван: Айастан, 1969.
- Григор Нарекаци. Стихи. Книга скорбных песнопений (отрывки). Послесловие (О Григоре Нарекаци, с.33-50). Ереван: Айастан, 1969.
- Ованес Туманян. Избранные произведения в 3-х т., тт. I—III: Составление (совместно с Л.Ахвердяном). Ереван: Айастан, 1969.
- Прапесня. Из армянской народной поэзии: Составление. Ереван: Айастан, 1970.
- А. С. Пушкин. Маленькие трагедии. Вступит.статья (Маленькие шедевры, с.3-10). Ереван: Айастан, 1970.(на арм.яз.)
- Николай Тихонов. Дни открытий: Послесловие (Армения вставала откровеньем, с.251-258). Ереван: Айастан, 1970.
- Амо Сагиян. Годы мои. Стихи: Составление. Ереван: Айастан, 1971.
- Николай Тарасов. Мост через Раздан: Предисловие (Об этой книге, с.3-4). Ереван: Айастан. 1972.
- Наапет Кучак. Лирика. Айрены: Составление, примечания. М.: Худож. лит., 1972.
- Армянская средневековая лирика: Составление, вступит.статья (От «Рождения Ваагна» до Саят-Новы, с.5-56) и примечания. Л.: Сов.писатель (Б-ка поэта, большая сер.), 1972.
- А. П. Чехов. Избранные рассказы: Составление, вступит.статья (А. П. Чехов, с.3-20). Ереван: Айастан, 1973 (на арм.яз.).
- Кайсын Кулиев. «Добрыми глазами»: Составление, вступит.статья (На мир смотрите добрыми глазами, с.3-17). Ереван: Айастан, 1973 (на арм.яз.).
- Акоп Акопян. Мой мир: Составление, вступит.статья («Я и теперь в большевистском строю…», с.7-13). М.: Худож.лит., 1974.
- Читая Нарекаци : Составление, вступит.заметка (от составителя, с.3-6). Ереван: Айастан, 1974.
- Аветик Исаакян . Проза: Составление (совместно с А.Инджикяном и Л.Ахвердяном). Ереван: Айастан, 1975.
- Лев Толстой. Война и мир. Вступит.статья (Перечитывая «Войну и мир», с.5-25). Ереван: Айастан, 1975 (на арм.яз.).
- Наапет Кучак. Сто и один айрен: Составление, предисловие (О себе, о любимой женщине — обо всех, с.5-15), подстрочные переводы. Ереван: Айастан, 1975; Второе изд. Ереван: Советакан грох, 1976.
- Ав. Исаакян. Избранные произведения в 2-х т.: Составление. М.: Худож.лит., 1975.
- Слово об Исаакяне. Сборник статей: Составление. Ереван: Изд-во Ереван.ун-та, 1975.
- Аветик Исаакян в переводах Александра Блока: Составление. Ереван: Айастан, 1975.
- Николай Тихонов. Огонь и глина: Составление. Ереван: Советакан грох, 1976. (на арм.яз.).
- Григор Нарекаци. Книга скорби: Составление, предисловие (Мятежный гений, с.7-26), подстрочные переводы (совместно с Маргаритой Дарбинян), примечания. Ереван: Советакан грох, 1977.
- Армянская классическая лирика в 2-х т.: Составление, вступит.статья (Возраст поэзии, т. I, с.5-58; т. II, с.5-50), примечания. Ереван: Советакан грох, 1977.
- Поэзию в язык из языка. [Сборник стихов о переводе]: Составление, вступит.заметка (с.3-4), послесловие (Познать мудрость и наставление, с.61-72). Ереван: Изд-во Ереван. ун-та, 1978.
- Александр Дымшиц. Любовь моя, Армения: Предисловие (О нашем друге, с.3-9). Ереван: Советакан грох, 1978.
- Рубен Ангаладян. Ущелье. Стихи: Предисловие (Об этой книге, с.3-4). Ереван: Советакан грох, 1979.
- Поэты Армении: Составление, вступит.статья (Пятнадцать веков армянской поэзии, с. 5-72), биографические справки и примечания. Л.: Сов.писатель (Б-ка поэта, малая сер.), 1979.
- Nahapet Kuchak. A hundred and one hayrens: Compilation, introductory essay (About himself, about a beloved woman — about everything, p.15-27), Russian interlinear version. Yerevan: Sovetakan grogh, 1979.
- Геворг из Аштарака: Предисловие (Поэт в своем отечестве, с.3-5). Ереван: Советакан грох, 1980.
- Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание: Послесловие (Преступление и человек, с.697-702). Ереван: Советакан грох, 1980 (на арм.яз.).
- Иван Драч. На пути к истокам: Вступление (В стране поэта, с. 3-12). Ереван: Советакан грох, 1981 (на арм.яз.).
- Ваагн Давтян. Свет как хлеб: Послесловие (Этот свет и этот хлеб, с.219-226). Ереван: Советакан грох, 1981.
- Средневековая армянская поэзия: Составление, примечания. М.: Худож.лит., 1981.
- Костандин Ерзнкаци. Утренний свет: Составление, предисловие (Дар духа, с.7-58). Подстрочные переводы, примечания. Ереван: Советакан грох, 1981.
- Амо Сагиян. Поздние ягоды. Переводы М.Дудина: Послесловие (Русский человек Михаил Дудин, с.56-61). Ереван: Советакан грох, 1981.
- Армения. Фотоальбом: Консультант. М.: Планета, 1982.
- «Давид Сасунский»: Вступит.статья (Героико-патриотический эпос армянского народа, с.5-57), примечания. Л.: Сов.писатель (Б-ка поэта, большая сер.), 1982.
- Чингиз Айтматов. И дольше века длится день: Послесловие (Утка Лувр и птица Доненбай, с.436-447). Ереван: Советакан грох, 1983 (на арм.яз.).
- Елена Николаевская. Лети, журавль: Предисловие (Свет с четырех сторон, с.3-8). Ереван: Советакан грох, 1983.
- Амо Сагиян. Поздние ягоды (Переводы М.Дудина): Предисловие (Поэзия одаряет нас жизнью, с.5-14). Л.: Детская литература, 1983.
- От «Рождения Ваагна» до Паруйра Севака. Антологический сборник в двух книгах: Составление, вступит.статья (кн. I, Поэты Армении. Древнейший период, средние века, с.3-36; кн. II, Поэты Армении. Новая поэзия, советская поэзия, с.3-28), биографические справки и примечания. Ереван: Советакан грох, 1983.
- Die Berge beweinen die Nacht meines Leides. Klassiche armenische Dichtung. (Антология армянской классической поэзии на нем.яз.): Составление, послесловие (с.187-201). Berlin: Rütten & Loening, 1983.
- Григор Нарекаци. Книга скорбных песнопений: Послесловие (Мятежный гений, с.299-315). Ереван: Советакан грох, 1984.
- Дм. Молдавский. Свет с гор. [Сб. статей]: редактирование, вступит.слово (От редактора). Ереван, Советакан грох, 1984.
- Русский язык: Учебник для студентов филологических факультетов с армянским языком обучения. Под общей редакцией Л.Мкртчяна. Ереван: Изд-во Ереван.ун-та, 1985.
- Мария Петровых. Черта горизонта: Составление (совместно с Н.Глен, А.Головачевой, Е.Дейч). Ереван: Советакан грох, 1986.
- Уильям Сароян. Случайные встречи: Предисловие (Самый лучший день нашей жизни, с.5-9). М.: Известия, Библиотека журнала «Иностранная литература», 1986.
- Давтак Кертог. Плач на смерть великого князя Джеваншира: Составление, предисловие (на арм.яз.: Армянские письмена и «Плач…» Давтака, с.5-43; русск.яз.: Армянские письмена и «Плач…» Давтака, с.129-160; англ.яз.: The armenian alphabet and Dawt’ak’s Elegy, p.183-213) и примечания. Ереван: Советакан грох, 1986.
- Армянская классическая лирика. В двух томах: Составление (совместно с А.Мадояном), вступит.статья (Возраст поэзии, т. I.: Древнейший период- средние века (V—XII вв.), с.5-76; т. II. Средние века — 18 в. (XIII—XVIII вв..), с.5-58) и примечания (совместно с А.Мадояном). Ереван: Советакан грох, I т. — 1986, II т. — 1987. (на арм.яз.).
- Иван Драч. Избранное: Предисловие (Живое слово поэта, с.3-10). М.: Худож.лит., 1987.
- А. П. Чехов. Избранные произведения. Повести, рассказы, драмы: По слесловие (Человек с молоточком, с.854-861). Ереван: Советакан грох, 1987 (на арм.яз.).
- Nahapet Khutchák. Hundertundein Hairen. (Наапет Кучак. Сто и один айрен. На среднеарм., нем. яз. и в подстрочных русских переводах): Составление, предисловие (Über sich selbst, über die geliebte weibüber allé, с.5-16, О себе, о любимой женщине — обо всех, с.221-231), подстрочные переводы со среднеарм. на русск.яз. Ереван: Советакан грох, 1988.
- Декабрьские литературные чтения: Материалы научной конференции (22-24 декабря 1987 г.). Под общей редакцией Л.Мкртчяна. Ереван: Изд-во Ереван.ун-та, 1988.
- Давид Сасунский. Армянский народный эпос: Вступит.статья (Героико-патриотический эпос армянского народа, с.3-40), примечания. Ереван: Аревик, 1989.
- Давид Сасунский. Армянский народный эпос: Вступит.статья (Героико-патриотический эпос армянского народа, с.3-40), примечания. Ереван: Аревик, 1989 (на арм.яз.).
- Декабрьские литературные чтения. Выпуск 2: Материалы научной конференции (12-15 декабря 1988 г.). Под общей редакцией Л.Мкртчяна. Ереван: Изд-во Ереван.ун-та, 1989.
- Декабрьские литературные чтения. Материалы научной конференции (22-24 декабря 1989 г.). Под общей редакцией Л.Мкртчяна. Ереван: Изд-во Ереван.ун-та, 1990.
- Армянская средневековая лирика: Составление и примечания (совместно с А.Мадояном). Ереван: Наири, 1996 (на арм.яз.).
- Егише Чаренц. Стихотворения в переводе Арсения Тарковского: Составление, предисловие (Непереводимое слово с привкусом солнца, с.3-15) и послесловие («Так и надо жить поэту…», с.97-127. То же в кн.: «Я жил и пел когда-то…» Воспоминания о поэте Арсении Тарковском. Томск: изд-во «Водолей», 1999, с.158-188). Ереван: Наири, 1997.
- Русский язык. Для факультетов с армянским языком обучения. (Второе, переработанное изд. См.: II, 57). В двух т. Под общей редакцией Л.Мкртчяна: Предисловие (Русский язык как национальная необходимость, т. I. с.3-7). Ереван: Изд-во Ереван.ун-та, 1997.
- Читая Нарекаци. Отклики на русские переводы «Книги скорбных песнопений» Григора Нарекаци: Составление, предисловие («Пусть рассказана будет людям всех племен…», с.3-14). Ереван: Наири, 1997.
- Наапет Кучак. Сто и один айрен: Составление, предисловие (О себе, о любимой женщине — обо всех, с.5-18), подстрочные переводы. Ереван: Наири, 1998.
- Nahapet Kuchak. A hundred and one hayrens: Compilation, introductori essay (About himself, about a beloved woman — about everything, p.13-24). Yerevan: Nairi, 1998.
- Григор Нарекаци. Книга скорбных пенопений: Составление, вступительная статья (Мятежный гений, с.5-22), примечания. Ереван: Наири, 1998.
- Ein wort aus dem betoübten herzen: [Армянская средневековая лирика. На нем.яз]: Составление, послесловие («Die berge beweinen die nacht meines leides», с.189-196). Ереван: Наири, 1998.
- «Давид Сасунский». Армянский народный эпос: Вступит.статья (Героика патриотизма, благородства и великодушия, с.11-52), примечания. Ереван: Наири, 1999.
- Григор Нарекаци. «Тревожен, как Бахов хорал»: Составление, вступит.статья («Пусть рассказана будет людям всех племен…», с.5-14). Ереван: Наири, 1999 (на арм.яз.).
- Декабрьские литературные чтения. Выпуск 5: Сборник литературоведческих статей. Под общей редакцией Л.Мкртчяна. Ереван: Изд-во Ереван.ун-та, 2000.
- Боль о человеке. Очерки по истории русской литературы. Под общей редакцией Л.Мкртчяна. Ереван: Изд-во РАУ, 2001 (на арм.яз.).
Источник: РАУ
Последние издания
- Левон Мкртчян. «М. А. Дудин. Для человека ход времен печален», Ереван 1992. Авторское издание, тираж: 52 экз.
- Левон Мкртчян. «Анна Ахматова. Жизнь и переводы». Егвард, 1992. Авторское издание, тираж: 115 экз.
- Левон Мкртчян. Слепой. но не настолько. Ереван, 1998, тираж: 500 экз., 296 с.
- Левон Мкртчян. Арутюн Галенц. Каким я его знал. Ереван, изд-во «Наири», 2000, 80 с.
- Левон Мкртчян. Так назначено судьбой. Заметки и воспоминания о Марии Петровых. Письма Марии Петровых. 192 с. Ереван, изд-во РАУ, 2000.
- Левон Мкртчян. Слово царя, или Мелочь разных достоинств. Ереван, Изд-во РАУ, 2001, 208 с.
- Левон Мкртчян. Не хочу быть иностранцем в России (посмертное изд.) Ереван, Изд-во РАУ, 2001, 172 с.
- Левон Мкртчян. Цоцхали вар, цоцхали (посмертное изд.). Ереван, Изд-во РАУ, 2001,192 с.
Напишите отзыв о статье "Мкртчян, Левон Мкртычевич"
Литература о Л.Мкртчяне
- Левон Мкртчян. Библиография (1955—1982): составитель Каринэ Саакянц. Ереван, 1982, 56 с.
- Краски души и памяти. Левон Мкртчян в статьях, высказываниях, письмах и стихах своих многочисленных друзей и одного из немногочисленных недругов: составитель Магда Джанполадян. Ереван, 1994, 266 с, тираж 150 экз. (авторское издание).
- «Пусть не гаснет свет в окне Левона…»: составитель Каринэ Саакянц. Ереван, Изд-во РАУ, 2004, 304 с.
- Левон Мкртчян. Библиография: составитель Каринэ Саакянц. Ереван, Изд-во РАУ, 2008, 142 стр.
- На армянском языке
- «И я сквозь сон Левона смотрю на Арарат…». Левон Мкртчян в статьях, высказываниях, письмах и стихах своих друзей: составитель Аршак Мадоян. Ереван: Наири, 1999, 144 с.
Примечания
- ↑ [www.sci.am/members.php?mid=104&langid=3 Левон Мкртычевич Мкртчян]. Скончавшиеся члены. Национальная академия наук РА. Проверено 17 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHeGWLjs Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
Напишите отзыв о статье "Мкртчян, Левон Мкртычевич"
Литература
- Мовчан Е. [magazines.russ.ru/druzhba/2001/3/movchan-pr.html Групповой портрет в интерьере : В Армении двенадцать лет спустя] // Дружба Народов. — 2001. — № 3.
Ссылки
- [www.rau.am/lmkrtchyan/ Левон Мкртычевич Мкртчян : Биография]. Российско-Армянский (Славянский) университет. Проверено 17 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHeHEv9L Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
- Мкртчян Л. [www.chukfamily.ru/Kornei/Memories/Mkrtchan.htm Уроки Чуковского] // Воспоминания о Корнее Чуковском. — 2-е изд. — М.: Сов. писатель.
- Ступишин В. [armenianhouse.org/stupishin/docs-ru/mission/19.html Левон Мкртчян]. Моя миссия в Армении. 1992-1994 : Воспоминания первого посла России. Armenian Literature, History, Religion etc.. Проверено 17 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHeIc2uF Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
Отрывок, характеризующий Мкртчян, Левон Мкртычевич
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Категории:
- Родившиеся 2 марта
- Родившиеся в 1933 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Ахалцихе
- Умершие 22 августа
- Умершие в 2001 году
- Умершие в Ереване
- Доктора филологических наук
- Академики НАН Армении
- Писатели по алфавиту
- Писатели СССР
- Писатели Армении
- Писатели XX века
- Писатели XXI века
- Литературные критики по алфавиту
- Литературные критики СССР
- Литературные критики Армении
- Литературные критики XX века
- Литературоведы по алфавиту
- Литературоведы СССР
- Литературоведы Армении
- Литературоведы XX века
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Награждённые медалью «Ветеран труда»
- Заслуженные деятели науки Армянской ССР
- Лауреаты Государственной премии Армянской ССР
- Учёные по алфавиту
- Литературные критики XXI века
- Литературоведы XXI века
- Выпускники филологического факультета ЕрГУ
- Русские писатели по алфавиту
- Русские писатели XX века
- Русские писатели XXI века
- Ректоры вузов Армении
- Преподаватели Ереванского государственного университета
- Персоналии:Переделкино
