Застава Ильича

О площади, ранее носившей это название, см. Площадь Рогожская Застава.

Застава Ильича
Жанр	драма
Режиссёр	Марлен Хуциев
Автор сценария	Марлен Хуциев Геннадий Шпаликов
В главных ролях	Валентин Попов Николай Губенко Станислав Любшин
Оператор	Маргарита Пилихина
Композитор	Николай Сидельников
Кинокомпания	Киностудия имени М. Горького Первое творческое объединение
Длительность	175 мин
Страна	СССР СССР
Язык	русский
Год	1964
Выход фильма «Застава Ильича»

К:Фильмы 1964 года

«Заста́ва Ильича́» — советский художественный фильм Марлена Хуциева, лирическая киноповесть о поколении, которое начало сознательную жизнь после ХХ съезда партии. Работа над фильмом началась в 1959 году. Он вышел на экраны в 1965 году под названием «Мне два́дцать лет» и стал одним из символов эпохи «оттепели». Премьера первого варианта фильма состоялась 29 января 1988 года в Доме кино.

Сюжет

Фильм начинается с символической сцены: по улице идут три красногвардейца времён революции. Время действия незаметно меняется, и вместо красногвардейского патруля зрители видят своих современников — молодых людей, а потом — уволенного в запас солдата. Это главный герой Сергей Журавлёв. Его отец погиб на войне, и он живёт с матерью и сестрой в коммунальной квартире в районе заставы Ильича. Фильм рассказывает о жизни Сергея и его друзей Николая Фокина и Славы Костикова.

Слава уже успел обзавестись женой и ребёнком, пока его друг был в армии, но по-прежнему всё свободное время стремится проводить в компании друзей, иногда забывая о семье.

Николай — неунывающий весельчак и ловелас. На работе начальник пытается завербовать его в стукачи, предлагая сообщать о подозрительных высказываниях одного из сослуживцев, который якобы слишком далеко зашел в своем свободомыслии. Николай не может поверить, что молодой человек способен быть «сволочью».

Сергей находится в поисках не только жизненной цели, но и девушки, которая бы соответствовала его высокому идеалу.

На первомайской демонстрации он знакомится с Аней, дочерью обеспеченных родителей. Вместе они идут на поэтический вечер в Политехнический музей, где выступают самые известные поэты эпохи — Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Римма Казакова, Роберт Рождественский, Михаил Светлов, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава. Борис Слуцкий читает стихи своих друзей Михаила Кульчицкого и Павла Когана, погибших на войне.

Сергей приходит к Ане на день рождения, но чувствует себя чужим в кругу «золотой молодёжи». После этого происходит необычная встреча Сергея с погибшим отцом. Сын просит его совета, но отец не может ничего посоветовать: он погиб в двадцать один год, а его сыну — уже двадцать три. Сергей оглядывается и видит, что в комнате спят боевые товарищи его отца.

Фильм заканчивается сценой смены часовых у мавзолея Ленина.

В ролях

• Валентин Попов — Сергей Журавлёв
• Николай Губенко — Николай Фокин
• Станислав Любшин — Слава Костиков
• Марианна Вертинская — Аня
• Александр Майоров (в переснятом варианте Лев Прыгунов) — младший лейтенант Александр Журавлёв, отец Сергея и Веры
• Зинаида Зиновьева — Ольга Михайловна Журавлёва, мать Сергея и Веры
• Светлана Старикова — Вера, сестра Сергея
• Т. Богданова — Люся Костикова, жена Славы
• Людмила Селянская — Катя Ермакова, кондуктор
• Саша Блинов — Николай Кузьмич
• Лев Золотухин — отец Ани
• Пётр Щербаков — Пётр Евгеньевич Черноусов
• Геннадий Некрасов — Владимир Васильевич
• Николай Захарченко — друг
• Тамара Совчи — Валя
• Андрей Кончаловский — Юра
• Светлана Светличная — Светлана
• Ольга Гобзева — Вера
• Павел Финн — гость
• Андрей Тарковский — гость
• Наталья Рязанцева — гостья
• Родион Нахапетов — красноармеец (в титрах — Р. Нахопятов)
• Олег Видов — прохожий с сигаретой (нет в титрах)
• В. Волков — геолог

Создатели

• Авторы сценария — Марлен Хуциев, Геннадий Шпаликов
• Режиссёр-постановщик — Марлен Хуциев
• Главный оператор — Маргарита Пилихина
• Художник — И. Захарова
• Режиссёр — П. Познанская
• Композитор — Николай Сидельников
• Звукооператор — А. Избуцкий
• Редактор — Н. Торчинская
• Монтаж — Р. Скорецкой, Н. Карловой
• Костюмы — К. Русановой
• Грим — Е. Суховой
• Операторы — А. Антонов, Ю. Постников
• Ассистенты режиссёра — Е. Лунина, Ю. Дьяконов, Л. Марягин
• Оркестр главного управленя по производству фильмов.
  • Дирижёр — А. Ройтман
• Директор картины — Николай Петров

История создания. Цензура

Идея фильма возникла ещё на съёмках «Весна на Заречной улице», а работа над ним началась в 1959 году. Сначала Марлен Хуциев писал сценарий вместе с Феликсом Миронером, но потом пригласил студента сценарного факультета ВГИКа Геннадия Шпаликова, внёсшего в сценарий мироощущение молодого человека, «шестидесятника». Валентина Попова Хуциев заметил в народном театре ЗИЛ и хотел снять ещё в «Весне за Заречной улице». Николая Губенко он запомнил со студенческого экзамена, Станислава Любшина нашёл в театре «Современник». Сергей Герасимов посоветовал взять на роль Ани Марианну Вертинскую. Снимать фильм Хуциев хотел пригласить своего друга Петра Тодоровского, который был оператором на «Весне за Заречной улице», но тот отказался, так как сам занялся режиссурой. И тогда оператором фильма стала Маргарита Пилихина.

Первые съёмки прошли 1 мая 1961 года – на демонстрации.

Сцену поэтического вечера в Политехническом музее предложила снять министр культуры Екатерина Фурцева. На нём выступили молодые поэты Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Римма Казакова, Роберт Рождественский, Белла Ахмадулина и поэты старшего поколения — Борис Слуцкий, Михаил Светлов, Григорий Поженян. Булат Окуджава спел песню «Сентиментальный марш». Массовка собралась сама по объявлению. Съёмки продолжались пять дней.

Чтобы придать сцене вечеринки золотой молодежи ощущение документальности, Хуциев позвал на съёмки не актёров, а своих знакомых – режиссёров Андрея Тарковского и Андрона Кончаловского, сценаристов Павла Финна и Наталью Рязанцеву (в то время жену Геннадия Шпаликова).

Уже после просмотра материалов фильма в Госкино выразили опасения в том, что он «крайне фрагментарен и неопределён по смысловым акцентам». С. Герасимов и директор киностудии им. М. Горького Г. Бритиков попытались успокоить начальство: «материал всегда фрагментарен, а все смысловые акценты в нём появляются лишь после монтажа фильма». 30 декабря 1962 фильм был принят на киностудии.

7 и 8 марта 1963 года в Кремле состоялась встреча руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства. На этой встрече Н. С. Хрущёв выступил с критикой «Заставы Ильича»:

Даже наиболее положительные из персонажей фильма — трое рабочих парней — не являются олицетворением нашей замечательной молодёжи. Они показаны так, что не знают, как им жить и к чему стремиться. И это в наше время развёрнутого строительства коммунизма, освещённое идеями Программы Коммунистической партии!

Первого секретаря ЦК КПСС особенно разъярила финальная сцена разговора главного героя с погибшим на фронте отцом. На вопрос Сергея о том, как ему жить, отец сам спрашивал, сколько тому лет и, услышав в ответ «двадцать три», говорил: «А мне двадцать один. Ну, как я могу тебе советовать?»

И вы хотите, чтобы мы поверили в правдивость такого эпизода? Никто не поверит! Все знают, что даже животные не бросают своих детенышей. Если щенка возьмут от собаки и бросят в воду, она сейчас же кинется его спасать, рискуя жизнью. Можно ли представить себе, чтобы отец не ответил на вопрос сына и не помог ему советом, как найти правильный путь в жизни?

12 марта 1963 на заседании Первого творческого объединения киностудии имени М. Горького С. Герасимов и С. Ростоцкий выступили за то, чтобы М. Хуциев доработал фильм в соответствии с партийной критикой. После двух «обстоятельных» бесед с режиссёром секретарь ЦК КПСС Л. Ф. Ильичёв одобрил «намерение продолжить работу над картиной». М. Хуциев был вынужден внести в неё ряд поправок:

«Поправок в фильме было много. Я уже устал что-то доказывать, переснимать. Ведь я не делал заплатки, а переснимал заново целые сцены».

Наиболее существенные изменения претерпели следующие эпизоды: вечер поэтов в Политехническом музее, разговор Сергея с отцом Ани и финальный разговор Сергея с погибшим на фронте отцом, который в новом варианте прощался с сыном такими словами: «Я тебе завещаю Родину, и моя совесть до конца чиста перед тобой».

30 апреля 1964 года фильм был принят Госкино и в 1965 году выпущен в прокат под названием «Мне двадцать лет». В тот год его посмотрели 8,8 миллионов зрителей.

Из решения Комиссии по конфликтным творческим вопросам при Союзе кинематографистов СССР:

В связи с тем, что «Застава Ильича» бесспорно является ключевым произведением экрана начала 60-х годов, комиссия находит настоятельную необходимость провести работу по восстановлению авторской версии картины. Комиссия рекомендовала также провести юбилейный сеанс картины в связи с 25-летием со времени её завершения, показав именно авторскую версию. Включить эту версию в ретроспективы и архивные показы вместо фильма «Мне двадцать лет».

Первоначальная версия фильма под оригинальным названием «Застава Ильича» была показана в Доме кино 29 января 1988 года.

Награды

• 1965 — Специальная премия жюри фильму (поделил с фильмом «Симеон-пустынник» Луиса Бунюэля); премия журнала «Чинема нуово» (ит.) исполнителю главной роли Валентину Попову на Венецианском кинофестивале
• 1965 — «Золотая пластина» на Римском кинофестивале

Видео

Фирмы «Крупный план» и «Мастер Тэйп» в разное время выпустили фильм «Мне двадцать лет» на VHS и DVD.

Библиография

• Хуциев М., Шпаликов Г. Мне двадцать лет. Киносценарий. М.: Искусство, 1965.
• Деменок А. «Застава Ильича» — урок истории // Искусство кино, 1988, № 6, c. 95–117.
• Хлоплянкина Т. «Застава Ильича». М.: Киноцентр, 1990.

Ссылки

• [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=2282 «Застава Ильича»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
• [kinocenter.rsuh.ru/Zast.htm «Застава Ильича»] на сайте «История и экранная культура»
• [www.russkoekino.ru/books/ruskino/ruskino-0064.shtml «Застава Ильича»] на сайте «Русское кино»
• Зоркая Н. М. [www.portal-slovo.ru/rus/art/964/8855/ «Застава Ильича» Марлена Хуциева — ключевой фильм «шестидесятничества»] // portal-slovo.ru
• Ксения Курбатова. [www.kinozapiski.ru/article/10/ Время в образной структуре фильма Марлена Хуциева «Застава Ильича»] // kinozapiski.ru
• [wikimapia.org/11760503/ru Место съёмки первой сцены фильма режиссёра Марлена Хуциева «Застава Ильича (Мне 20 лет)» (1965)] (фото со спутника)
• д/ф [tvkultura.ru/video/show/brand_id/57845/episode_id/985140/video_id/996698 «Застава Ильича». Исправленному не верить] (ТВ Культура)

Отрывок, характеризующий Застава Ильича

– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.