Мне не поверят

Мне не поверят
They Won't Believe Me
Жанр	Фильм нуар
Режиссёр	Ирвинг Пичел
Продюсер	Джоан Харрисон
Автор сценария	Джонатан Латимер
В главных ролях	Роберт Янг Сьюзен Хейворд Джейн Грир
Оператор	Гарри Дж. Уайлд
Композитор	Рой Уэбб
Кинокомпания	РКО Радио Пикчерс
Длительность	95 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1947
IMDb	ID 0039896
Выход фильма «Мне не поверят» (оригинальное название — They Won't Believe Me)

К:Фильмы 1947 года

«Мне не поверят», другой вариант перевода названия — «Они не поверят мне» (англ. They Won’t Believe Me) — фильм нуар режиссёра Ирвинга Пичела, вышедший на экраны в 1947 году.

В центре внимания фильма находится Ларри Баллентайн (Роберт Янг), который предстаёт перед судом по обвинению в убийстве, рассказывая невероятную историю своей жизни и запутанных отношений с тремя женщинами — женой (Рита Джонсон) и двумя возлюбленными (их играют Джейн Грир и Сьюзен Хейворд) — две из которых в конце концов погибают. Ларри обвиняют в убийстве, однако, по его словам, он никого не убивал и оказался жертвой рокового стечения обстоятельств и собственных ошибок.

Современные критики высоко оценивают картину, отмечая, что она затрагивает классические нуаровые темы запретной любви, моральной неоднозначности, фатализма и рока, во многом перекликаясь с классическим фильмом нуар Билли Уайлдера «Двойная страховка» (1944) и работами писателя и сценариста Джеймса М. Кейна.

Сюжет

В суде слушается дело об убийстве Верны Карлсон. Адвокат Кэхилл (Фрэнк Фергюсон) произносит страстную речь, в которой признаёт тяжесть обвинения в убийстве в отношении Ларри Баллантайна (Роберт Янг), которое подкрепляется показаниями пятерых ключевых свидетелей, но просит предоставить слово Ларри, чтобы тот мог изложить свою версию произошедшего. Ларри занимает свидетельское кресло и начинает свой рассказ:

Однажды субботним июньским вечером в одном из тихих нью-йоркских кафе Ларри встречался с подругой своей жены, журналисткой Дженис Белл (Джейн Грир). Их регулярные встречи продолжаются уже в течение одиннадцати недель, и за это время между парой сложились тёплые романтические отношения. Возвращаясь домой, Ларри замечает в витрине ювелирного магазина шикарный золотой портсигар и немедленно покупает его для Дженис. Дома его встречает жена Грета (Рита Джонсон) и её богатые родители, которые приехали отметить пятую годовщину свадьбы дочери, и не довольны тем, что Ларри совсем забыл об этой дате. Грета дарит мужу дорогие золотые часы, в свою очередь, чтобы выйти из неловкого положения, Ларри вынужден подарить жене золотой портсигар в знак любви и того, что он помнит и ценит их брак.

Несколько дней спустя в одном из кафе Ларри вновь встречается с Дженис, которая с грустью констатирует, что пару дней назад видела у Греты новый портсигар, подаренный Ларри, после чего поняла одну вещь. Дженис любит Ларри, но не может более обманывать себя по поводу их отношений. Она не хочет быть «субботней девушкой», она хочет иметь либо всё, либо ничего. Однако, по словам Дженис, ради личного счастья она не будет разрушать брак Греты, как впрочем и кого-либо другого. Она говорит, что полюбила не того человека, и единственное, что можно сделать в этой ситуации, это больше не встречаться. Далее Дженис сообщает, что попросила руководство журнала о переводе в Монреаль, куда и уезжает сегодня вечером. Не желая её отпускать, Ларри убеждает Дженис, что любит её. Он говорит, что с Гретой у него всё закончилось уже несколько месяцев назад, и Грета хочет порвать их отношения также, как и он. Далее Ларри заявляет, что за оставшиеся три часа до отхода поезда он разведётся с женой и успеет к поезду, чтобы поехать вместе с Дженис в Монреаль, где они начнут новую жизнь. Они целуются и в приподнятом настроении расстаются до вечера.

Дома Ларри начинает собирать чемодан. Неожиданно возвращается Грета, и Ларри сначала пытается ей соврать, что уезжает в командировку. Грета помогает мужу паковать вещи, при этом давая ему понять, что знает о том, что он уезжает в Монреаль, так как получила и оплатила доставленный ему билет. Тогда Ларри говорит жене, что не просто уезжает в командировку, а уходит от неё. Грета как будто не возражает и даже продолжает складывать вещи в чемодан. По её словам, она понимает, что последнее время Ларри чувствовал себя в Нью-Йорке несчастливо, он был вынужден общаться с её знакомыми и делать то, что нужно было ей. Чтобы сделать жизнь Ларри счастливой, Грета купила для него долю в инвестиционной брокерской компании в Лос-Анджелесе, о чём тот всегда мечтал, и арендовала для них дом в Беверли-Хиллз, и даже успела заказать билеты на поезд. Для Гарри предложение жены оказывается настолько соблазнительным, что он, даже не позвонив Дженис, уезжает с Гретой в Лос-Анджелес. В поезде на вопрос Ларри о том, откуда она узнала, что он уезжает в Монреаль не просто по делам, Грета говорит, что накануне Дженис звонила ей по телефону, чтобы попрощаться, упомянув, что переводится на работу в Монреаль. Кроме того, Грета говорит, что уже давно знала о его субботних встречах с Дженис, и больше не хочет возвращаться к этой теме, так как для неё самым главным является сохранение их брака.

Далее, обращаясь к присяжным, Ларри говорит, что понял, что его брак был контрактом, в соответствии с которым он не может заводить связи на стороне и является частной собственностью жены с отметкой «не приближаться». Когда он женился на Грете, то ему казалось, что он любит её, но вскоре понял, что всё дело было только в деньгах и том материальном благополучии, которые обеспечивал ему этот брак. Ларри продолжает свой рассказ:

В Лос-Анджелесе он стал партнёром в успешной брокерской компании «Трентон и Баллентайн». Шесть месяцев Ларри усердно и увлечённо работал, и вёл образ жизни образцового молодого бизнесмена. Ему казалось, что он обманул всех — клиентов, Грету и себя самого. Только его старший партнёр Трентон (Том Пауэрс) сомневался в Ларри, также как и молодая привлекательная сотрудница офиса Верна Карлсон (Сьюзен Хейворд), которую Ларри охарактеризовал как «особый тип динамита, затянутый в нейлон и шёлк». Но, по словам Ларри, побывав только что «на грани одного взрыва, он стал бояться пороха».

Однажды Трентон пригласил Ларри к себе в кабинет, чтобы сделать замечание по поводу того, что тот не подготовил вовремя необходимые документы для одного из важных клиентов фирмы. В этот момент в кабинет Трентона вошла Верна с копией письма клиенту, которое вчера отправил Ларри. После того, как инцидент был исчерпан, Ларри в коридоре поблагодарил Верну за помощь. Она рассказала, что утром услышала разговор Трентона с клиентом по телефону, после чего быстро составила письмо от имени Ларри и отправила его срочной почтой. Верна отказывается от духов в качестве подарка и просит подвезти её домой на автомобиле, на что Ларри неохотно соглашается. Тем же вечером Верна оказывается в его машине, и Ларри отвозит её домой, а затем заходит, чтобы выпить коктейль. Ларри видит, что Верна очень хорошо осведомлена о его доме, слугах, и размере арендной платы, на что девушка отвечает, что больше всего её интересует то, сколько люди тратят, и такой её интерес называется «охота за богатством». Из разговора становится ясно, что именно по этой причине Верна ранее встречалась с Трентоном. Верна просит пригласить её на ужин, на что Ларри отвечает, что она сделала неверную ставку, так как он сам является охотником за богатством, и потому должен ужинать дома с женой, которая обеспечивает его богатую жизнь. Когда Верна сообщает о звонке Греты, которая просила передать, что вечером будет участвовать в собрании благотворительной лиги, Ларри решает всё-таки поужинать с Верной. Вскоре, словам Ларри, он начинает «играть в прятки с судьбой», посещая вместе с Верной укромные ночные клубы, бары и рестораны, «и в этой игре у него не было шансов на победу». Однажды в одном из ресторанов Ларри встречает Дженис, которую перевели работать на западное побережье. Она снова стала общаться с Гретой, но не желает иметь ничего общего с Ларри, который даже не пытается оправдываться в отношении прошлого, и ведёт себя так, как будто между ними ничего не произошло. В момент их разговора появляется Верна и уводит Ларри с собой.

Однажды поздно вечером, вернувшись с очередного свидания с Верной, Ларри видит, что Грета не спит и дожидается его. Когда он пытается оправдываться, что вернулся с деловой встречи, Грета прямо заявляет мужу, что ей известно о его отношениях с Верной. Далее она сообщает, что купила старое уединённое испанское ранчо в горах и собирается переехать туда жить. Ларри замечает, что она действует очень быстро, на что Грета отвечает, что тем не менее она не в состоянии изменить схему его поведения. Она считает, что в браке потеряла самоуважение, и хотя она может сделать многое, но в её шагах нет смысла. Она не сможет от него уйти, и в случае расставания уходить придётся ему. Грета прямо задаёт вопрос — либо Ларри едет с ней на ранчо, либо начинает всё с нуля со своей подружкой, и просит дать ответ завтра.

На следующий день Ларри встречает Верну в ресторане, говоря, что больше не работает в фирме, так как Грета, узнав об их отношениях, продала его долю обратно Трентону. Верна радуется, что им не надо больше скрываться, и предлагает это отпраздновать. Однако Ларри говорит, что вместе с Гретой уйдут и деньги, и потому им не следует торопиться до тех пор, пока он не найдёт нормальную работу. На прямой вопрос, с кем он останется, Ларри отвечает, что любит Верну, но пока останется с Гретой.

Вновь обращаясь к жюри, Ларри говорит, что не помнит, как они доехали до ранчо, так как находился в эмоциональном беспамятстве, вновь почувствовав себя чужой собственностью, его чувства к жене напоминали чувства заключённого по отношению к тюремщику. По-своему она и была тюремщицей, которая хотела отгородить их обоих от окружающего мира с пометкой «просьба не беспокоить». Ранчо было расположено в отделённой горной долине, и Ларри с Гретой долго добирались до него на автомобиле по просёлочным дорожкам. Однако сам дом был очень красив — его в своё время переоборудовал для своих нужд банкир из Сан-Франциско. В доме есть все необходимые удобства для комфортной жизни, однако нет слуг, и по просьбе Греты отключён телефон, а до ближайшей почты и магазина, где есть телефон, приблизительно три мили.

Несколько месяцев Ларри и Грета жили вполне благополучно. Грета нашла себе друга — «жеребца со слабостью к сладенькому» — и стала регулярно совершать длительные конные прогулки по красивым первозданным окрестностям, в том числе часто ездила к своему любимому месту с небольшим водопадом и рекой внизу обрыва. Иногда её сопровождал и Ларри, который постепенно всё более тяготится такой жизнью и начал подумывать о том, как бы ему связаться с Верной. Однажды Грета предложила ему пригласить на ранчо кого-либо из знакомых и для этого построить небольшой гостевой домик. Ларри увидел в этом шанс вырваться в Лос-Анджелес, заявляя, что в городе у него есть знакомый архитектор, который с удовольствием возьмётся за эту работу. Чтобы созвониться с архитектором, Ларри едет в ближайший магазин, откуда по телефону звонит архитектору, а затем и Верне, договариваясь о встрече с ней.

Приехав в Лос-Анджелес, Ларри ждёт Верну в одном из баров. Когда Верна, наконец, приходит, выясняется, что она уже собралась замуж за Трентона. Ларри отговаривает её, решительно заявляя, что разведётся с Гретой, и вместе с Верной начнёт новую жизнь. Чтобы обеспечить совместную жизнь, Ларри предлагает снять с банковского счёта Греты, в которому он имеет доступ, 25 тысяч долларов. Он выписывает чек на эту сумму, который по его плану Верна должна обналичить в фирме Трентона, и с деньгами они направятся в Рино, где Ларри оформит развод.

Перед уходом из дома Ларри оставляет Грете записку, в которой честно сообщает, что уезжает с Верной и собирается оформить развод, желая Грете счастья. Согласно договорённости Ларри ожидает Верну в сельском магазине около ранчо, куда та должна добраться на автобусе. Верна опаздывает, и Ларри из магазина судорожно начинает звонить в Лос-Анджелес, обращая на себя внимание владельца магазина Томасона (Дон Беддоу). Наконец, Верна появляется в магазине, и нервинчающий Ларри сажает её в машину, и они направляются в Рино. По дороге Ларри останавливает машину, чтобы искупаться в горном озере. Они чудесно проводят несколько часов. Перед продолжением пути Верна достаёт небольшое дешёвое колечко, и просит Ларри в знак любви надеть колечко ей на палец. На вопрос Ларри, почему она купила такое дешёвое кольцо, Верна отвечает, что не стала обналичивать чек, и возвращает его Ларри, говоря, что тот может делать с ним всё, что захочет. Подумав секунду, Ларри разрывает чек, решая не начинать новую жизнь с обмана.

Они продолжают путь в Рино протяжённостью в несколько сотен миль, нежно обнимаясь и радуясь счастью. Уже за полночь на пустынной дороге на них неожиданно налетает огромный трейлер, у которого лопнула шина. Машина Ларри вылетает с дороги и загорается. Самого Ларри выбрасывает из машины, а тело Верны обгорает в салоне до неузнаваемости. Ларри попадает в больницу, однако уже на следующий день он приходит в себя. По поводу автоаварии его допрашивает местная полиция, ошибочно заключившая по обручальному кольцу, что Ларри ехал в машине вместе с Гретой. Ларри решает использовать эту ошибку полиции в своих интересах. Он подтверждает, что в аварии погибла его жена, а сам решает поехать на ранчо, чтобы безнаказанно убить Грету и стать наследником всего её состояния.

Как можно быстрее Ларри выписывается из больницы и едет на ранчо, по дороге заезжая в сельский магазин, чтобы выяснить у Томасона, где может находиться его жена. Когда Томасон даёт понять, что он не видел Грету в последние дни и думает, что она погибла, Ларри отправляется на ранчо. Он заходит в дом, берёт в тумбочке пистолет и начинает искать жену, однако в доме её нет. Когда он видит, что в стойле нет любимого жеребца Греты, Ларри догадывается, где её можно найти. Он направляется к водопаду, где видит, что у края обрыва стоит одинокий жеребец, а на земле около него лежит прощальная записка Ларри. Он спускается в овраг и видит разбившуюся Грету, которая покончила жизнь самоубийством, бросившись вниз. Ларри берёт её тело и аккуратно прячет между камнями в горной реке.

После этих событий в состоянии психического помутнения Ларри отправляется в путешествие по Южной Америке, рассчитывая таким образом восстановить свой душевный покой. Он путешествует несколько месяцев, но ему не становится лучше. Наконец, он добирается до Ямайки, где в гостинице неожиданно встречает Дженис, которая прибыла в двухнедельный карибский тур. Между ними довольно быстро восстанавливаются тёплые отношения, и по прибытии в Лос-Анджелес они договариваются поужинать в гостинице, где живёт Дженис.

Приехав в гостиницу немного раньше времени, Ларри видит, как в холле появляется Трентон, который проходит в номер к Дженис. Подобравшись с улицы к окну номера, Ларри подслушивает их разговор, из которого становится ясно, что Трентон специально подослал Дженис к Ларри, чтобы выяснить у него судьбу пропавшей Верны, однако Дженис не может сообщить ему ничего интересного. Сразу после этого события Ларри встречается с Дженис, делая вид, что ему ничего не известно о связи Дженис и Трентона. Вскоре к Ларри приходит Сьюзен Хейнс, девушка, вместе с которой Верна снимала квартиру, и говорит, что Верна задолжала ей 84 доллара за аренду. Сьюзен просит сказать, где она может найти Верну, в противном случае она обратится в полицию. Чтобы избежать вмешательства полиции, Ларри выписывает девушке чек на эту сумму, который оказывается в руках у Трентона. Трентон приглашает Ларри к себе, и показывая ему чек, высказывает предположение, что Ларри убил Верну, потому что она его шантажировала их романом. Трентон просит зайти в кабинет владельца магазинчика Томасона, который сообщает, что видел, как в день автоаварии Верна и Ларри вместе уехали на автомобиле. Прибывший к Трентону лейтенант полиции Карр (Джордж Тайн) подтверждает, что после этого девушку никто не видел. после чего просит Ларри разрешения провести обыск на его ранчо.

На ранчо ни шериф, ни детективы не могут обнаружить ни тела, ни улик. В конце концов Карр предлагает прогуляться по территории, где около водопада один из полицейских замечает лежащего жеребца Греты. Спустившись в овраг, Карр видит, что у жеребца сломаны ноги и даёт приказ пристрелить его. Тем временем один из детективов находит за огромными валунами останки человеческого тела, которое не подлежит идентификации. Так как Грета, по мнению полиции, погибла в автокатастрофе, полиция заключает, что в реке было найдено тело Верны. На этом рассказ Ларри заканчивается.

Судья объявляет перерыв, в ходе которого Дженис навещает Ларри в тюрьме. Она говорит Ларри, что он выступал очень убедительно, и она ему поверила. Дженис рассчитывает, что и присяжные ему поверят и оправдают его. Однако Ларри говорит, что он сам себе уже вынес обвинительный вердикт. В зале суда в тот момент, когда должно быть оглашено решение присяжных, Ларри бросается к окну и пытается выброситься, покончив жизнь самоубийством, однако в этот момент судебный пристав стреляет и убивает его. Судья тем не менее просит огласить вердикт, который гласит «не виновен».

В ролях

• Сьюзен Хейворд — Верна Карлсон
• Роберт Янг — Ларри Баллентайн
• Джейн Грир — Дженис Белл
• Рита Джонсон — Грета Баллентайн
• Том Пауэрс — Трентон
• Джордж Тайн — лейтенант Карр
• Дон Беддоу — Томасон
• Фрэнк Фергюсон — мистер Кэхилл, адвокат
• Гарри Харви — судья Чарльз Флетчер

Создатели фильма и исполнители главных ролей

Как отмечает кинокритик Джефф Стаффорд, продюсер фильма Джоан Харрисон была «первоклассным сценаристом», и в этом качестве принимала участие в работе над несколькими фильмами Альфреда Хичкока, среди них «Ребекка» (1940), «Иностранный корреспондент» (1940), «Подозрение» (1941) и «Диверсант» (1942), после чего была продюсером высоко ценимых фильмов нуар Роберта Сиодмака «Леди-призрак» (1944) и «Странное дело дяди Гарри» (1945). В дальнейшем она была продюсером знаменитых телесериалов «Альфред Хичкок представляет» (1957—1962) и «Час Альфреда Хичкока» (1962—1965).

Вместе с Харрисон над фильмом работала сильная творческая группа в составе режиссёра Ирвинга Пичела, сценариста Джонатана Латимера, оператора Гарри Дж. Уайлда и композитора Роя Уэбба. Ирвинг Пичел, известный по приключенческому хоррор-триллеру «Самая опасная игра» (1932), также поставил мелодрамы военного времени «Крысолов» (1942) и «Завтра — это навсегда» (1946), а позднее — фильм нуар «Зыбучий песок» (1950) и научно-фантастический фильм «Место назначения — Луна» (1950). Джонатан Латимер написал сценарии таких успешных фильмов нуар, как «Стеклянный ключ» (1942), «Ноктюрн» (1946), «Большие часы» (1948), «У ночи тысяча глаз» (1948), «Псевдоним Ник Бил» (1949) и «Обвиняемая» (1949), а в 1960-е годы был автором сценария многих эпизодов телесериала «Перри Мейсон» (1957—1966). Оператор Гарри Дж. Уайлд снимал фильмы нуар «Это убийство, моя милочка» (1944), «Загнанный в угол» (1945) и «Ноктюрн» (1946), а позднее — «Женщина на пляже» (1947), «Западня» (1948), «Большой обман» (1949) и «Женщина его мечты» (1951). Наконец, композитор Рой Уэбб написал музыку более чем к 30 фильмам нуар, среди них «Незнакомец на третьем этаже» (1940), «Люди-кошки» (1942), «Это убийство, моя милочка» (1944), «Дурная слава» (1946), «Медальон» (1946), «Из прошлого» (1947), «Перекрёстный огонь» (1947) и множество других.

В картине задействован звёздный актёрский состав, включающий Роберта Янга и трёх актрис в главных женских ролях — Джейн Грир, Сьюзен Хейворд и Риту Джонсон. Роберт Янг "в начале своей карьеры на «Метро-Голдвин-Майер» часто появлялся в романтических комедиях и исторических драмах, играя обходительных, часто беззаботных холостяков или мужчин из высшего общества. Наверное, ещё в большей степени американская аудитория помнит его как добродушного отца из семейного ситкома «Папа лучше знает» (1954—1960), а также как доброго доктора Маркуса Уэлби из одноимённого телесериала АВС 1969—1976 годов. Среди редких работ Янга в жанре нуар можно отметить триллер Хичкока «Секретный агент» (1936), драму Эдварда Дмитрика «Перекрёстный огонь» (1947) и фильм «Другая женщина» (1950).

В 1948—1956 годах Сьюзен Хейворд четырежды номинировалась на Оскар за главные роли, и наконец, в 1959 года получила эту награду за главную роль в криминальной драме «Я хочу жить!» (1958). Она также сыграла заметные роли в таких фильмах нуар, как «Среди живущих» (1941), «Крайний срок — на рассвете» (1946) и «Дом незнакомцев» (1949). «Джейн Грир после небольшой роли соблазнительницы в малоизвестном нуаре на тему амнезии „Мужество в два часа“ (1945), сыграла в этом фильме более существенную роль положительной девушки. В дальнейшем она исполнила заметные роли в фильмах нуар „Из прошлого“ (1947), „Большая кража“ (1949), „Круг её общения“ (1950), „Команда“ (1973) и „Несмотря ни на что“ (1984)». Рита Джонсон играла преимущественно в лёгких мелодрамах и комедиях, таких как «А вот и мистер Джордан» (1940) и «Майор и малютка» (1942), среди её работ в жанре нуар — картины «Большие часы» (1948) и «Спи, моя любовь» (1948).

Оценка фильма критикой

Общая оценка фильма

Современные критики почти единодушно дают фильму высокую оценку. Джефф Стаффорд считает картину «зачастую не замечаемым маленьким шедевром фильмов категории В», который «содержит достаточно неожиданных сюжетных поворотов на несколько саспенс-триллеров», отметив, что «большой вклад в его результат вносит собранная творческая группа — все опытные специалисты в жанре нуар». Майкл Ф. Кини называет фильм «увлекательной историей аморального подонка и трёх его женщин, с каждым из которых судьба играет свою злую шутку», Джонатан Розенбаум — «образцовым нуаром с чертами, напоминающими как о Хичкоке, так и о Джеймсе М. Кейне», а Тед Шен — «впечатляющим, ставшим культовым, фильмом нуар».

Крейг Батлер пишет, что «хотя фильм содержит многовато отзвуков подлинных шедевров жанра фильм нуар, особенно, „Двойной страховки“, тем не менее, это сам по себе очень хороший криминальный триллер. Картина в значительной степени опирается на сюжет (что обычно для жанра), что выступает и как благо, и как проклятие — неожиданные сюжетные повороты захватывают, но они при этом слегка надуманны, и это может отвратить часть зрителей». По словам критика Денниса Шварца, это «выдающаяся нуаровая мелодрама, история адюльтера, по своей природе близкая загадкам Хичкока или суровой „Двойной страховке“ Джеймса М. Кейна». При этом «в фильме слишком много натяжек, особенно, чересчур умный сюжетный поворот в финале», но в целом фильм производит «сильное впечатление своей полной напряжения историей с горько-сладким привкусом».

Журнал «TimeOut» так пишет о фильме: «Мужчина (Роберт Янг) приходит в сознание после автоаварии и понимает, что идеальное преступление теперь возможно: любой фильм с такой сценой обречён на успех. С этого момента тревожная атмосфера этого редкого нуарового триллера быстро сгущается, демонстрируя фирменный аромат мира Джеймса М. Кейна, в котором женщины в буквальном смысле взрывоопасны: „Она была особым видом динамита, аккуратно упакованным в нейлон и шёлк… Но я боялся пороха“, — говорит Янг». Далее журнал пишет: «Джейн Грир и Сьюзен Хейворд по очереди искушают Янга (бесхребетную вошь), пытаясь увести от его богатой жены (Джонсон). Мы знаем, что он отвратителен, но виновен ли он в убийстве? Не трудно разгадать бульварный символизм жеребца „со слабостью к сладенькому“».

Темы моральной вины, рока и паранойи в фильме

Киноведы обращают внимание на тему моральной вины фильме. Так, Джефф Майер и Брайан Макдоннелл в «Энциклопедии фильма нуар» пишут: «Перед самым оглашением вердикта присяжных Ларри убивают выстрелом в спину в тот момент, когда он пытается выбраться через окно в зале суда в неудачной попытке покончить жизнь самоубийством. Этот ироничный поворот воспроизводит одну из постоянных нуаровых тем моральной вины, которая почти всегда оказывается более значимой, чем криминальные преступления». Далее авторы пишут: «Рок, выступающий ключевым фактором во многих фильмах нуар, играет решающую роль и здесь. Когда Верна и Ларри снимают с себя грех преступления, отказываясь от возможности похищения денег Греты, и направляются в Рино, чтобы Ларри мог там оформить развод, Верна гибнет в автокатастрофе. В тот самый момент, когда Верна умирает, Грета совершает самоубийство на семейном ранчо во многих милях от этого места. Однако прежде чем Ларри узнает о смерти жены, он подтверждает мнение властей о том, что в автокатастрофе погибла Грета, а не Верна. Позднее, когда находят тело Греты, Ларри обвиняют в убийстве. Хотя он не виновен ни в каких серьёзных уголовных преступлениях, он не убивал ни Грету, ни Верну, он умирает, потому что пренебрёг моральными запретами общества. Его пассивное, нерешительное поведение адекватно его нетвёрдым моральным принципам, и ему не хватает понимания цели и стремления достичь её».

В своей книге «Фильм нуар и кино паранойи» киновед Уилер Уинстон Диксон пишет о фильме: "В параноидальном мире послевоенного фильма нуар даже невиновность не является защитой от ошибочного осуждения со стороны общества; действительно вся система правосудия поставлена под вопрос… Поразительно безотрадная картина фильма породила сразу после его выхода значительные разногласия, и, как отмечают кинокритики Ален Силвер и Элизабет Уорд, «популярность „Двойной страховки“ оказала пагубное влияние на американское кино, примером чего служит фильм „Мне не поверят“». На таком фоне неумолимого фатализма и отчаяния, нет никакой защиты. Человек либо капитулирует, либо его затягивает под колёса нового общественного порядка, где всё и вся находится под подозрением".

Оценка работы режиссёра и творческой группы

По мнению Майера и Макдоннелла, «опытный нуаровый автор Джонатан Латимер написал для этого фильма свой лучший за 1940-е годы сценарий, умело введя в него многие ключевые элементы фильма нуар, в частности, главного персонажа с моральными изъянами, над которым доминирует его богатая жена». Батлер считает, что «Пичел поставил фильм с поразительным стилем, показав своё понимание и владение жанром. Фильм особенно рекомендуется энтузиастам нуара, которые устали от блокбастеров и ищут менее известные картины». Шварц отмечает, что «фильм поставлен Ирвингом Пичелом с искусным мастерством, которого он редко достигал». Шен полагает, что «бывший актёр Ирвинг Пичел добивается крепкой игры от сильного актёрского состава, включающего Риту Джонсон и Джейн Грир», далее добавляя, что «операторская работа Гарри Уайлда выполнена экспрессионистски, а живой сценарий Латимера эффектно заканчивается в духе Джеймса М. Кейна».

Персонаж Роберта Янга

Майер и Макдоннел полагают, что «фильм выигрывает от участия в нём крепкого актёра студии студии „Метро-Голдвин-Майер“ Роберта Янга, который обычно играет располагающих к себе главных героев. На этот раз вопреки своему образу он исполняет роль слабовольного, эгоистичного Ларри, которому каким-то образом удаётся пленить трёх красивых женщин, которые влюбляются в него. Янг в роли приятного, но пассивного персонажа напоминает другого актёра этой студии, Фреда Макмюррея, также известного по легковесным ролям, который сыграл в „Двойной страховке“ Билли Уайлдера четырьмя годами ранее. Оба актёра создают у публики сходное ощущение моральной неоднозначности — публика хочет полюбить этих персонажей, но оба страдают серьёзными недостатками, а их внешний шарм только скрывает их отрицательные черты. Однако при этом они не являются традиционными экранными злодеями, а скорее обычными мужчинами, которые идут на преступление из-за жажды заполучить женщин, которые в итоге становятся причиной их падения».

Батлер считает, что «некоторые зрители могут быть обеспокоены тем, что главный персонаж является аморальным, эгоцентричным и алчным прохвостом, но другие могут посчитать его пороки довольно занятными, особенно для фильма той эпохи. Некоторые зададутся вопросом, что такого неотразимого женщины находят в Янге, которому не достаёт открытой сексуальности крутого парня и/или беспутного шарма многих ведущих актёров нуара, и тем не менее определённая загадочность намекает на то, что в постели Янг, скажем так, показывает свои скрытые глубины, которые цензоры того времени не позволили бы показать».

Кинокритик Эндрю Дикос в книге «Улица без названия» отмечает, что «фильм использует флешбэк для рассказа о жизни человека, который выносит себе оценку перед жюри присяжных. Ларри в роли „рокового мужчины“ вызывает неожиданную симпатию у зрителя именно потому, что каждое из его воспоминаний, описывающих его бессердечное и лживое поведение, показывает такое понимание ситуации, что мы наполовину ожидаем, что присяжные помилуют его».

Оценка актёрской игры

По мнению Стаффорда, «самым интересным аспектом фильма, стало приглашение Роберта Янга на роль Ларри Баллентайна… В этом фильме Янг сыграл одного из худших подонков в истории кино. Обманщик, вор, трус и ещё хуже, у Баллентайна отсутствует понятие о морали, и тем не менее Янг делает его симпатичным, почти трагическим главным героем. Даже когда невероятное развитие сюжета угрожает опрокинуть и без того запутанную историю, игра Янга возвращает фильм в реальность; изображение им трёхкратного лузера, алчность и сексуальная нечистоплотность которого приводит к его уничтожению — одна из его лучших, наименее известных работ». Шен также считает, что Янгу, который «играет вопреки своему обычному образу, удаётся быть и противным и симпатичным одновременно». Батлер подчёркивает, что "Янг выдал исключительно сильную игру в нехарактерной для себя роли. Ему не уступает трио ведущих дам, особенно хороша Сьюзен Хейворд в качестве самой фатальной из этой группы. Стаффорд отмечает, что "Янгу умело помогают три выдающихся актрисы: Рита Джонсон в роли страдающей жены Греты, Сьюзен Хейворд в роли жадной до денег секретарши Верны и Джейн Грир в роли бывшей любовницы, подозревающей его в убийстве.

Шварц пишет: «Забавно наблюдать за Янгом, который ради разнообразия играет роль негодяя. Сьюзен Хейворд выдаёт крепкую игру в роли фемм фаталь. Джейн Грир хорошо контрастирует с Ритой Джонсон, где обе готовы пойти на всё, чтобы удержать своего мужчину. Главное достоинство Джейн — это её красота, а у Риты это одержимость любовью к персонажу Янга». Как пишет Стаффорд, «публика и критика в отношении Грир после выхода этого фильма была настолько позитивной, что студия выделила ей индивидуальную гримёрку и поставила её в пару к Роберту Митчему на фильм „Из прошлого“ (1947). Правда, в нём она вновь играла злодейку, но её игра в этой картине гарантировала ей экранное бессмертие — как одной из самых смертоносных роковых женщин фильмов нуар».

Литература

• Geoff Mayer and Brian McDonnell. [books.google.ru/books?id=RsBHnZoyO4kC&redir_esc=y Encyclopedia of Film Noir]. — Westport, Connecticut: Greenwood Press, 2007. — ISBN 978-0-3133-3306-4.
• Michael F. Keaney. [books.google.ru/books?id=LnCeCQAAQBAJ&dq=Film+Noir+Guide+745+Films+of+the+Classic+Era&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Film Noir Guide: 745 Films of the Classic Era, 1940–1959]. — Jefferson, North Carolina, and London: McFarland & Company, Inc., Publishers, 2010. — ISBN 978-0-7864-6366-4.
• Wheeler Winston Dixon. [books.google.ru/books?id=1CLBPAAACAAJ&dq=Film%20Noir%20and%20the%20Cinema%20of%20Paranoia&hl=ru&source=gbs_book_other_versions Film Noir and the Cinema of Paranoia]. — Edinburgh: Edinburgh University Press, 2002. — ISBN 978-0-7486-2400-3.
• Andrew Dickos. [books.google.ru/books?id=LnCeCQAAQBAJ&dq=Film+Noir+Guide+745+Films+of+the+Classic+Era&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Street With No Name : A History of the Classic American Film Noir]. — Lexington, Kentucky: The University Press of Kentucky, 2002. — ISBN 978-0-8131-2243-4.

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0039896/ Мне не поверят] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v49435 Мне не поверят] на сайте Allmovie
• [www.afi.com/members/catalog/DetailView.aspx?s=&Movie=25384 Мне не поверят] на сайте Американского института кино
• [www.tcm.com/tcmdb/title/2177/They-Won-t-Believe-Me/ Мне не поверят] на сайте Turner Classic Movies
• [www.rottentomatoes.com/m/they_wont_believe_me/?search=They%20Won Мне не поверят] на сайте Rotten Tomatoes

Отрывок, характеризующий Мне не поверят

Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».