Многобрачие в христианстве

Многобрачие — это брачное сожительство более чем двух людей. Хотя в Ветхом Завете есть многочисленные примеры многожёнства, но в современном христианстве многожёнство, как правило, считается неприемлемым. Некоторые христиане активно спорят о том, разрешает ли или запрещает многобрачие Новый Завет или христианская этика. Этот спор, почти исключительно ведётся относительно многожёнства, и почти никогда о многомужестве.

Многожёнство в Ветхом Завете

Первым многоженцем, упомянутым в Библии, был Ламех, который имел двух жён — Аду и Циллу (Бытие. 4:19). Авраам был женат на Сарре, Агари (Бытие. 16:3), Хеттуре (Бытие. 25:1), а также имел наложниц (Бытие. 25:6). Иаков имел четырёх жён: сестёр Лию и Рахиль (Бытие. 29:16-30) и их служанок: Валлу и Зелфу (Бытие. 30:3,4,9,10). Брат Иакова, Исав, имел трёх жён: Иегудифу, Васемафу и Махалафу (Бытие. 26:34, Бытие. 28:9).

Моисей имел двух жён разных национальностей: мадианитянку Сепфору (Исх. 2:21,18:2-5) и эфиопку (Чис. 12:1). У Гедеона было много жён и одна наложница (Чис. 8:30,31). Елкана, отец пророка Самуила, имел двух жён: Анну и Феннану (англ.) (1Цар. 1:1,2).

Точный список жён царя Давида включает по крайней мере 5 женщин, названных по имени: Мелхола (1Цар. 18:27, 19:11-17, 25:44, 2Цар. 3:13-16), Авигея Кармилитянка (1Цар. 25:39, 1Пар. 3:1), Ахиноама (англ.) из Изрееля (1Цар. 25:43, 1Пар. 3:1), Эгла (2Цар. 3:5) и Вирсавия (2Цар. 12:24). Ещё о трёх женщинах, входивших в гарем царя Давида, упоминается без указания относительно того, кем они ему были — жёнами или наложницами. Это Мааха (англ.), дочь Фалмая, царя Гессурского (2Цар. 3:3, 1Пар. 3:2), Авитала (англ.) (2Цар. 3:4, 1Пар. 3:3) и Аггифа (англ.) (2Цар. 3:4, 1Пар. 3:2). И кроме того, у Давида было 10 жён или наложниц, о которых идёт речь в следующих отрывках: 2Цар. 5:13, 12:7,8, 15:16, 16:21,22, 1Пар. 14:3. В итоге получается, что в гареме Давида было 18 женщин, часть которых была его жёнами, а другая часть — наложницами.

Сын Давида, царь Соломон, имел 700 жён и 300 наложниц (3Цар. 11:3). Елкана, отец пророка Самуила имел двух жён (1Цар. 1:1). Царь Иудеи Иоас имел двух жён (2Пар. 24:1-3).

В дополнение к этим многочисленным примерам многожёнства, в Пятикнижии также содержатся принципы и правила, регламентирующие многожёнство, устанавливающие, что «если же другую возьмет за него, то она не должна лишаться пищи, одежды и супружеского сожития» (Исх. 21:10).

Практика левиратского брака делает многожёнство обязательным для мужчин, у которых брат оставил вдову без наследника — в этом случае оставшийся брат должен на ней жениться. При этом неважно, есть ли у него уже жена (Втор. 25:5-10). Также в Пятикнижии содержится запрет царю «умножать жён» (Втор. 17:16,17), что авторы Талмуда трактуют как «не более 18 жён».

Период между заветами

Многожёнство было исключением (хотя и не редким) в период изгнания Израиля. Практика многожёнства стала подвергаться критике и отвержению в период между заветами (англ.), однако есть и сохранившееся свидетельство о том, что евреи практиковали многожёнство и в период Нового Завета. Кумранские рукописи содержат сведения о том, что несколько мелких еврейских сект запрещали многоженство до и во время Христа. Храмовый свиток (англ.), возможно, содержит запрет многожёнства.

Новый Завет

3 места в пасторских посланиях (англ.) (1 послание Тимофею 3:2, 3:12 и Послание Титу 1:6) устанавливают, что дьякон, пресвитер и епископ должны быть «мужем одной жены». Одни направления христианства воспринимают это как запрет многожёнства для всех христиан, другие утверждают, что эти слова означают запрет многожёнства только для священнослужителей, а для христиан, не являющихся дьяконами, пресвитерами и епископами, такого запрета нет. Другие толкуют эти места так, что дьяконы, пресвитеры и епископы не должны разводиться со своими первыми жёнами. Вальтер Лок (англ. Walter Lock) в своей книге утверждает, что в этих отрывках речь идёт просто о супружеской измене, так как «ни одному христианину, является ли он священнослужителем, или нет, не разрешено многожёнство».

Период ранней Церкви

См. также: Брак в Древнем Риме

Многожёнство у евреев диссонировало с моногамией, установленной у римлян.

Когда христианская церковь появилась на свет, многожёнство всё ещё имело место у евреев. Это правда, что мы не найдем никаких ссылок на него в Новом Завете, а из этого некоторые сделали вывод, что оно должно быть вышло из употребления, и что во время нашего Господа еврейский народ стал моногамным. Но такой вывод выглядит неоправданным. Иосиф Флавий в двух местах говорит о многожёнстве как о признанном институте: и Юстин Мученик делает его предметом упрёка Трифону так как еврейские учителя разрешают мужчине иметь несколько жён. На самом деле, когда в 212 году нашей эры эдикт Каракаллы предоставил римское гражданство большому количеству евреев, было признано необходимым терпеть многожёнство среди них, хотя это и было нарушением римского закона, чтобы гражданин имел более одной жены. В 285 году нашей эры Конституция Диоклетиана и Максимиана запретила многоженство для всех подданных империи без исключения. Но, по крайней мере, на евреев принятие этого закона не оказало никакого эффекта, и в 393 году нашей эры Феодосий издал специальный закон чтобы заставить евреев отказаться от этого национального обычая. Но даже и это их не вынудило приспособиться.

По мнению ряда исследователей, учение о греховности многожёнства в христианстве сформировалось под влиянием греко-римской морали.

Тертуллиан, живший в конце II — начале III века нашей эры, писал, что брак является законным, а многожёнство — нет:

На самом деле мы не запрещаем союз мужчины и женщины, благословенный Богом как школа рода человеческого, и созданный для наполнения земли и для распространения по всему миру и, следовательно, допускается, но по отдельности. Ибо Адам был единственным мужем Евы, и Ева была его единственной женой, единственной женщиной, единственным ребром.

В III веке Евсевий Кесарийский написал утраченный труд (англ.) «О многочисленном потомстве древних» (англ. On the Numerous Progeny of the Ancients). Евсевий ссылался на него дважды: в «Приготовлении к Евангелию», VII, 8 и в «Доказательстве в пользу Евангелия». Хотя его работа является примером того, как многоженство согласовывается с аскетической жизнью, рассматриваемая проблема была контрастом между желанием Патриархов многочисленного потомства и чести, и воздержанием в этом отношении, которое соблюдалось христианами.

Василий Великий, живший в IV веке нашей эры, писал о многожёнстве, что «такое состояние уже не называется брак, но многожёнство или даже умеренный блуд». Он приказал, чтобы многоженцев и женщин, состоящих в браке с многоженцем, следует отлучать от Церкви на срок до пяти лет, и «только после того, как показали некоторые плоды покаяния» они могли быть приняты в церковь. Также он заявил, что учение против многожёнства «принимается как наша обычная практика, не от канонов, но в соответствии с нашими предшественниками».

Аврелий Августин во второй половине IV века писал:

То, что хорошая цель брака лучше достигается одним мужем с одной женой, чем одним мужем с несколькими женами, показано достаточно ясно самым первым союзом супружеской пары, которая была сотворена Самой Божественной Сущностью

и «Таинство брака к нашему времени ограничено одним мужчиной и одной женой».

Сократ Схоластик в V веке писал, что римский император Валентиниан I взял двух жён и разрешил своим подданным брать две жены, поддерживая, чтобы и христиане практиковали многожёнство. Нет никаких других упоминаний такого эдикта в любом из дошедших до нас сборнике римских законов. Иоанн Малала, Пасхальная хроника и Иоанн Никиусский говорят о том, что Валентиниан I развёлся со своей первой женой, прежде чем жениться на своей любовнице. Это рассматривалось как двоежёнство Сократом, так как Церковь не принимала разводов (англ.).

Юстин Мученик, Ириней Лионский и Тертуллиан все высказывались против многожёнства, осуждая его. Тертуллиан явно пытался преодолеть возражение, что многожёнство было разрешено для патриархов. Он писал: «Впрочем оба сии закона, по видимому противоречащие один другому, происходят от одного и того же Бога, который сперва хотел, чтобы род человеческий размножился, а мир наполнился людьми для приятия нового завета; ныне же, когда мы приблизились к прекращению времен, Богу угодно было прекратить и прежнее дозволение».

Отрывок, характеризующий Многобрачие в христианстве

– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.