Империя Великих Моголов

Империя Великих Моголов
گورکانیان
←   ← 21 апреля 1526 — 21 сентября 1858 →   →   →   →
Флаг
Карта империи Великих Моголов.
Столица	Агра (1526-1571), Фатехпур-Сикри (1571-1585), Лахор (1585-1598), Дели (1598-1857)
Язык(и)	персидский, чагатайский, урду
Религия	дин-и иллахи, ислам
Денежная единица	Рупия
Площадь	3 000 000 км²
Население	150 млн чел. (1700)
Форма правления	Абсолютная монархия
Династия	Бабуриды
Падишах
- 1526—1530	Бабур
- 1530 - 1539; 1555 - 1556	Хумаюн
- 1556—1605	Акбар Великий
- 1605—1627	Джахангир
- 1628—1658	Шах-Джахан
- 1659—1707	Аурангзеб
История
- 21 апреля 1521	Основание
- 21 сентября 1857	Восстание сипаев

К:Появились в 1526 годуК:Исчезли в 1858 году

Запрос «Великие Моголы» перенаправляется сюда; о правящей династии этой империи см. Бабуриды.

Запрос «Великий Могол» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Импе́рия Вели́ких Мого́лов или Могольская империя (самоназвание перс. گورکانیان‎ — Gurkâniyân происходит от мансаба амира Тимура Gurkānī («зять Хана»)) — тимуридское государство, существовавшее на территории современных Индии, Пакистана и юго-восточного Афганистана в 1526—1540 и 1555—1858 годах (фактически до середины XVIII века). Границы империи на протяжении её существования значительно изменялись.

Название «Великие Моголы» появилось уже при английских колонизаторах, ни основатель Империи, ни его потомки сами себя так не называли. Термин «могол» применялся населением в Индии для обозначения всех мусульман Северной Индии и Центральной Азии.

Империя основана Бабуром, вынужденным вместе со своими соратниками откочевать из Средней Азии на территорию Индостана. В составе войска Бабура были представители разных народов и племён, входивших в состав государства Тимуридов того времени, такие, как, например, тюркские, могольские и другие племена.

Основатель империи Бабур родился в городе Андижан (совр. Узбекистан), располагавшемся в Ферганской долине, входившей в состав государства Тимуридов. Основанную Бабуром династию индусы по принятой ими традиции стали называть Моголами. Европейские путешественники XVII века называли эту династию «Великие Моголы».

Великих моголов можно называть и тимуридами, также как и Бабуридами по имени основателя династии и государства Бабура. Члены династии были двуязычными и говорили на тюркском и персидском языках. Правители империи из династии Бабуридов обладали сложной титулатурой, основу которой составлял заимствованный у персов титул «падишах», принятый Бабуром в 1506 году.

Предыстория

В средневековой Индии не сложилось единого государства и сильной центральной власти. Существовало несколько десятков мелких и крупных государств, враждовавших друг с другом. Их правители носили титулы раджей и махараджей. В это время Индия часто становилась жертвой иноземных завоевателей, которых влекли богатства страны. В V веке на территорию индийского государства Гуптов вторглись племена кочевников-гуннов (эфталиты). В начале VI века они овладели его западной и центральной частью, но около 528 года гунны были разбиты и их власть в Индии уничтожена. Однако ослабленное войнами с эфталитами государство Гуптов в конце VI века распалось.

В первой половине VII века многие государства на севере страны были покорены одним из индийских правителей — Харшой. Он создал империю, примерно равную державе Гуптов. Столицей новой империи стал Канаудж. Но состоявшая из большого числа вассальных княжеств империя Харши распалась сразу же после его смерти в 646 году.

В начале XI века, воспользовавшись раздорами между индийскими государствами, в страну вторглись мусульмане во главе с правителем Газневидского государства — Махмудом Газневи. В XIII веке весь север Индии оказался под властью мусульманских султанов. Столицей возникшего государства стал город Дели, а само оно получило название Делийский султанат. Отобранные у раджей земли были дарованы мусульманской знати, тысячи индийских храмов были разрушены, а на их месте построены мечети.

Создав сильное государство, делийские султаны смогли отбить нашествие монголов в XIII веке. В начале XIV века началось ослабление Делийского султаната, а после вторжения в Индию Тимура в 1398—1399 произошёл распад султаната. В XV веке его пределы ограничивались двуречьем Ганга и Джамны. В 1526 году остатки Делийского султаната были захвачены Великими Моголами.

Основатель Бабур

Основатель государства Бабуридов (1526) в Индии — Захиреддин Мухаммед Бабур (14 февраля 1483 г. — 26 декабря 1530 г.). Бабур потомок Тамерлана из рода Барлас. Правил в городе Андижане (совр. Узбекистан), и был вынужден бежать от враждующих кочевых дештикипчакских узбеков вначале в Афганистан (Герат), а затем пошёл с походом в Северную Индию. Сын Бабура, Хумаюн (правление 1530—1556), унаследовал от отца государство в Индии, простиравшееся от Ганга до Амударьи, но не удержал его, и более 15 лет власть над Индией принадлежала афганской династии Суридов.

Правление Акбара

Собственно основателем империи Великих Моголов является сын Хумаюна — Акбар (1556—1605). Правление Акбара (49 лет) было посвящено объединению и умиротворению государства. Независимые мусульманские государства он превратил в провинции своей империи, индусских раджей сделал своими вассалами, частью путём союзов, частью силой.

Назначение министров, наместников и других чиновников из индусов снискало расположение и преданность индусского населения новому монарху. Был уничтожен ненавистный налог на немусульман.

Акбар перевел на персидский язык священные книги и эпические поэмы индусов, интересовался их религией и уважал их законы, хотя запретил некоторые бесчеловечные обычаи. Последние годы его жизни были омрачены семейными неурядицами и поведением старшего его сына, Селима, мстительного и жестокого, восставшего против отца.

Акбар был одним из самых видных мусульманских правителей Индии. Отличаясь большим военным талантом (не проиграл ни одного сражения), он не любил войны и предпочитал мирные занятия.

Проникнутый широкой веротерпимостью, Акбар допускал свободное обсуждение догматов ислама.

Преемники Акбара

Джахангир

Преемник Акбара, Селим, принял титул Джахангира («завоеватель мира»). Все правление его (1605—1627) прошло в усмирении восстававших сыновей, прославлении султанши Нур Джахан («свет мира») или Нур Магаль («свет дворца») и в ночных оргиях, прикрытых лицемерием и ханжеством. Он пытался завоевать Декан, но неудачно. Джахангир отправлял значительные средства на реставрацию мавзолея своего предка Тимура в Самарканде.

Шах-Джахан

Преемник Селима, Джахан, начал своё правление с умерщвления родного брата и других родственников, но это не помешало ему быть справедливым монархом, хорошим хозяином, экономным настолько, насколько это позволяли ему его блестящие постройки, пышный двор и далёкие походы. Он завоевал Декан и оставил великолепные постройки в Агре и Дели.

При нём империя Моголов достигла высшего великолепия и могущества; доходы её возросли до 92 миллионов фунтов стерлингов в год. Роскошь двора, по описаниям европейских путешественников, имела сказочный характер. Трон в виде павлина, сделанного из драгоценных камней, стоил 6,5 млн фунтов стерлингов. В 1645 году Шах-Джахан пытался присоединить к своему государству родину своего предка Бабура, но был разбит силами Аштарханидов.

Аурангзеб

Его третий сын, Аурангзеб, возмутился, низложил отца, запер его в крепость (где тот и умер в 1666 г.) и объявил себя императором (1658), приняв титул Аламгира (владыка вселенной). Он правил до 1707 г. и довёл свою империю до наибольших размеров, но пошатнул её силу.

Индусов он совсем оттолкнул от себя. При Аурангзебе продолжались завоевания в Южной Индии, начатые его предшественниками. В Декане в это время возникла новая политическая величина — Маратхи. Вождь племени маратхов, воинственный и энергичный Сиваджи (1627—1680), ревностный приверженец индуизма и заклятый враг мусульман, провозгласил себя независимым царём.

При сыне Сиваджи, Сибхаджи, столица маратхов была взята, и могущество их, казалось, сокрушено (1701). Но после партизанской войны маратхи опять собрались с силами и в 1705 г. вернули свои укреплённые места, тогда как Аурангзеб истощил свои богатства, войска и собственные физические силы в длинной, неудачной войне.

Последние дни жизни его были омрачены подозрением сыновей в измене и боязнью, что с ним поступят так же, как он — со своим отцом. Его внутренняя политика разрушала отчасти труды его предшественников.

Индусское дворянство, составлявшее опору Акбара, сделалось при Аурангзебе фактором позднейшего разложения и падения империи Моголов. В 1677 г. отложились раджпуты, а в 1680 г. к ним присоединился мятежный сын Аурангзеба — Акбар со своим отрядом. С этих пор раджпуты более не входили в состав империи Моголов.

После Аурангзеба

Богатство империи Аурангзеба, несмотря на вечные смуты, было очень велико. Валовой доход империи в 1695 г. достигал ещё 80 млн фн. стерл. Ближайшие преемники Аурангзеба были куклами в руках своих полководцев и придворных, которые сажали их на престол, руководили ими и убивали при малейшей попытке освободиться от их опеки.

Некоторое время Великие Моголы ещё правили империей из Дели, но из 6 ближайших наследников Аурангзеба двое (сын Аурангзеба — Бахадур Шах I, 1707—1712 гг., и старший сын последнего, Джахандар Шах, 1712—1713 гг.) были под опекой министра Зульфикар Хана, а четверо остальных (Фарук Сийяр, племянник Джахандар Шаха, два его преемника, правившие всего несколько месяцев, и Мухаммед Шах, внук Багадур Шаха, царствовавший с 1719 по 1748 гг.) являются креатурами двух авантюристов, братьев Саидов (Гуссейн и Абдалла), прозванных «делателями царей».

В 1710 г. произошло восстание секты сикхов в Пенджабе, усмиренное только в 1716 г. с неслыханной жестокостью.

Распад и падение империи

С 1720 г. начинается распад империи. В этом году при султане Мухамеде Шахе наместник Декана Низам-уль-Мульк (1720—1748) образовывает своё независимое государство. Его примеру последовал наместник Ауда, сделавшийся из простого персидского купца визирем, а потом первым навабом аудским, под именем Наваба Визиря аудского (1732—1743).

Маратхи наложили дань на всю Южную Индию, прорвались сквозь восточную Индию на север и вынудили у Мухамеда Шаха уступку Малвы (1743), а у его сына и преемника Ахмеда Шаха (1748—1754) отняли Ориссу и получили право дани с Бенгала (1751).

К внутренним раздорам присоединились нападения извне. В 1739 г. персидский Надир-шах сделал набег на Индию. После взятия Дели и 58-дневного грабежа города персы возвратились домой через северно-западные проходы с добычей, оцененной в 32 миллиона фунтов стерлингов.

За персами последовали афганцы, несколько раз врывавшиеся в Индию под предводительством Ахмеда Шаха Дурани и возвращавшиеся после страшных зверств с богатой добычей.

Кабул, последнее афганское владение Моголов, был отнят у них ещё в 1738 году; целые области были опустошены афганцами, а их население вырезано или уведено в рабство. В 1754 году султан Ахмед Шах был низложен, и его место занял Аламгир II, который скоро был убит (1759) своим первым министром Гази Эддином.

В этот период всё более важную роль в делах Могольской империи играет Британская Ост-Индская компания. Падишахи периодически пытались бороться с англичанами, но в конце концов склонились к союзу с Компанией против враждебных им феодалов.

В этом же году маратхи завладели Северной Индией и взяли город Дели. В 1761 году между ними и афганцами с Ахмедом Шахом Дурани во главе происходит третья битва при Панипате, в которой остаются победителями афганцы. Тем не менее, мусульмане уже не могут удержать владычества над Индией, которое достаётся маратхам. Номинальным императором Дели после смерти Аламгира II являлся Шах Алам II.

В 80-е гг. XVIII в. Центральная Индия стала ареной войны между мусульманскими и маратхскими феодалами за господство над землями Могольской империи. В 1789 году победили маратхи, формально восстановившие власть Великих Моголов, но фактически сами ставшие хозяевами на землях бывшей империи, включая Дели.

В 1803 году, в ходе 2-й англо-маратхской войны Дели захватили войска Ост-Индской компании. Престарелый Шах-Алам окончательно признал власть англичан. 23 мая 1805 года падишаху было назначено постоянное содержание — 120 тысяч фунтов стерлингов. С этого времени он перестал быть сюзереном и не управлял даже теми территориями, с которых получал доходы. В распоряжении Шах-Алама остался только Красный форт в Дели. За его стенами управление городом и окрестностями находилось в руках английского резидента. В следующем году Шах-Алам умер. Его сын Акбар II и внук Бахадур-шах II хоть и носили титул падишахов, но не имели никакой реальной власти и проводили время в обществе наложниц, придворных поэтов и музыкантов.

На 62-м году жизни Бахадур-шаху суждено было сыграть заметную роль в ходе Индийского народного восстания 1857—1858 годов. 11 мая 1857 года восставшие сипаи заняли Дели и заставили Бахадур-шаха подписать воззвание, в котором падишах сообщал о восстановлении имперской власти и призывал всех индусов объединиться для борьбы за родину и веру. Таким образом, волею восставших беспомощный, но сильный духом старец был поставлен во главе антианглийского восстания.

В сентябре 1858 года английские войска штурмом взяли Дели, Бахадур-шах сдался в плен. Англичане объявили о ликвидации Могольской империи. Бахадур-шах, приговорённый английским судом к ссылке, умер в 1862 году в Рангуне.

На этом история Империи Великих Моголов окончательно завершилась.

См. также

• Исламский период в истории Индии
• Кухня Империи Великих Моголов
• Рошани
• Война Чайлда
• Архитектура Великих Моголов
• Могольская живопись
• Моголы (народ)

Литература

• К. Рыжов. Все монархи мира. XV—XX век. — М.: Вече, 2004.
• А. Мюллер. История ислама. — М.: АСТ, 2004.
• Б. Гаскойн. Великие моголы. — М.: Центрполиграф, 2003.
• Фурсов К. А. Отношения английской Ост-Индской Компании с Могольским султанатом: проблема периодизации // Вестник Московского университета. Серия 13. Востоковедение.. — М.: Издательство Московского университета, 2004. — № 2.
• Фурсов К. А. Распад Могольского султаната: интерпретации // «В России надо жить долго…»: памяти К. А. Антоновой (1910—2007) / Сост. и отв. ред. Л. Б. Алаев, Т. Н. Загородникова.. — М.: Восточная литература, 2010.
• Н. К. Синха, А. Ч. Банерджи. История Индии / Перевод с английского Степанова Л. В., Ястребовой И. П. и Княжинской Л. А. Редакция и предисловие Антоновой К. А.. — М.: Издательство Иностранной литературы, 1954.

Ссылки

• [www.ostu.ru/personal/nikolaev/mughals.html Империя Великих Моголов. Хронологическая таблица]
• [www.drevlit.ru/texts/r/rashid1.php ФАЗЛЛАЛЛАХ РАШИД АД-ДИН «ОГУЗ-НАМЕ»]
• [www.drevlit.ru/texts/m/muhhamad_kazim_1961_1.php МУХАММАД-КАЗИМ «НАДИРОВА ИСТОРИЯ»]
• [annals.xlegio.ru/india/small/mogols.htm Ванина Е. Ю. Расцвет и падение империи Великих Моголов]

Отрывок, характеризующий Империя Великих Моголов

После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.