Модальный джаз
| Модальный джаз | |
| Направление: |
Джаз |
|---|---|
| Истоки: | |
| Место и время возникновения: |
конец 1950-х, Нью-Йорк |
| Годы расцвета: |
начало 1960-х |
Модальный джаз (англ. modal jazz), направление, возникшее в 1960-х годах. В его основе лежит ладовый принцип организации музыки. В отличие от традиционного джаза, в модальном джазе гармоническая основа заменена ладами — дорийским, фригийским, лидийским, пентатоническим и другими звукорядами как европейского, так и неевропейского происхождения. В соответствии с этим в модальном джазе сложился особый тип импровизации: стимулы развития музыканты ищут не в смене аккордов, а в подчеркивании особенностей лада, в полиладовых наложениях и т. п. Это направление представляют такие выдающиеся музыканты, как Телониус Монк, Майлз Дэвис, Джон Колтрейн, Джордж Рассел, Дон Черри.
Хотя сам термин идет от использования определенных ладов (или гамм) при создании соло, композиции или аккомпанемент модального джаза могут использовать одну или несколько из следующих техник:
— Медленный гармонический ритм, где один аккорд может длиться от четырёх до шестнадцати (или больше) тактов;
— Органный пункт[2] (или педаль) и дрон;
— Отсутствие или подавление стандартной последовательности аккордов;
— Гармонии и мелодии основанные на чистой кварте;
— Политональность.
Содержание
История
Понимание модального джаза требует знания музыкальных ладов. В бибопе, так же как и в хард бопе музыканты используют аккорды для создания бэкграунда для соло. Мелодия начинается с темы, которая обозначает аккорды для соло. Эти аккорды повторяются на протяжении всей композиции, пока солирующий играет новую импровизационную тему поверх повторяющейся прогрессии аккордов. К 50-м импровизация на аккордах стала настолько доминирующей в джазе, что музыкантам на сессиях записи зачастую не давали ничего кроме листа с аккордами.
Мерсер Эллингтон рассказывал[3], что Хуан Тизол придумал знаменитую мелодию «Caravan» в 36-м году, как результат его ранних лет учёбы в Пуэрто-Рико, где из-за нехватки нот, учитель заставлял его играть мелодии задом наперед, после того как он выучит их в правильном виде. Эта «инверсная» техника и внесла модальное звучание, которое можно услышать во многих работах Тизола. К концу 50-х, благодаря экспериментам Джорджа Рассела, музыканты стали все чаще использовать модальный подход. Они предпочитали писать свои партии основываясь не на обычной смене аккордов, а на использовании модальных гамм. Первыми эту технику освоили такие музыканты как Майлз Девис, Фредди Хаббард, Бил Эванс, Херби Хэнкок и Уэйн Шортер.
Теория
Для баса и фортепиано возможен сдвиг внутри лада который диссонирует с основой аккорда (тоникой). К примеру, внутри ионийского лада До (C) ноты имеют следующую последовательность CDEFGAB, с до, как основной нотой. Другие не диатонические ноты, к примеру, си-бемоль (B♭) диссонируют с ионийским ладом до, поэтому мало используются в не модальном джазе, когда обыгрывается этот аккорд. В модальном джазе эти ноты могут быть свободно использованы, и это открывает большую гармоническую гибкость и разнообразные гармонические возможности.
Среди знаковых композиций модального джаза можно выделить «So what» Майлза Девиса и «Impressions» Джона Колтрейна[2]. Обе композиции следуют одной песенной форме AABA, с дорийским Ре для части А и модуляцией на полтона вверх, до Ми-бемоль, для части B. Дорийский лад это натуральная минорная гамма с повышенной шестой ступенью. Среди других композиций стоит отметить «Flamenco Sketches» Девиса, «Peace Piece» Била Эванса и «Footprints» Шортера.
Аккомпанирующие инструменты не ограниченны стандартными аккордами как в бопе, а могут обыгрывать аккорды, основываясь на различных комбинациях лада.
Кроме того музыкант может использовать различные пентатоники внутри гаммы (гамма До-мажор): До-мажор пентатоника, Фа-мажор пентатоника и Соль-мажор пентатоника (а так же связанные с ними минорные пентатоники Ля, Ре и Ми).
Композиции
Майл Девис записал одну из самых успешных джазовых пластинок, используя модальную основу. Kind of Blue это исследование возможностей модального джаза. [1][3] Участие в записи принял Джон Колтрейн, который на протяжении 60-х глубже всех вложился в развитие модальной импровизации. Другими участниками записи были альт-саксофонист Кэннонболл Эддерли, пианисты Билл Эванс и Уинтон Келли, басист Пол Чамберс и барабанщик Джимми Коубб. Причем Девис отмечал ключевую роль игры Била Эванса, бывшего участника ансамбля Джорджа Рассела, в переходе от хард бопа к модальному джазу. Композиции «So What» и «All Blues» с альбома сегодня считаются стандартами современного джаза.
В то время как увлечение Девиса модальным джазом носило эпизодический характер, он включил несколько тем из Kind of Blue в репертуар своего «Second Great Quintet». Колтрейн, со своим классическим квинтетом, встал в авангарде развития модальной импровизации. Некоторые его альбомы того периода считаются определяющими для развития джаза в целом и особенно для модального джаза: Giant Steps, [3] Live! at the Village Vanguard (1961), Crescent (1964), A Love Supreme (1964)[2], и Meditations (1965). Композиции того времени, такие как «India», «Chasin' the Trane», «Crescent», «Impressions», а также стандарты, к примеру, «My Favorite Things» Ричарда Роджерса, в исполнении Колтрейна[2], стали неотъемлемой часть джазового репертуара.
Колтрейновские успехи в модальной импровизации вырастили целое поколение саксофонистов (преимущественно тенор), которые продолжили развитие нового стиля (зачастую комбинируя его с джаз фьюжн). Среди прочих здесь выделяются Майкл Брекер, Девид Либман, Стив Гроссман и Боб Берг.
Ещё одним новатором модального джаза был пианист Херби Хэнкок. Он известен своей работой в «Second Great Quintet» Майлза Девиса, и, ещё до этого несколькими сольными работами. Заглавная мелодия альбома «Maiden Voyage» 65-го года[1] один из самых известных примеров модального джаза: навязчиво повторяющиеся риффы в ритм секции и ощущение поиска на протяжении всей композиции. Кроме того настоящим предтечей модального джаза, чье влияние признавал Майлз Девис, был виртуозный пианист Ахмад Джамал. В своих ранних записях Джамал использовал растянутые рифы (своеобразные остановки посреди мелодии для вставки зацикленного фрагмента), позволившие ему играть затяжные соло опираясь на повторяющиеся фрагменты баса и ударных.
Напишите отзыв о статье "Модальный джаз"
Примечания
- ↑ 1 2 Miller, Michael (2008). The Complete Idiot's Guide to Music History. ISBN 978-1-59257-751-4.
- ↑ 1 2 3 4 Sutro, Dirk (2011). Jazz For Dummies. ISBN 978-1-118-06852-6.
- ↑ Ellington, Mercer, [www.npr.org/2011/04/22/135629755/mercer-ellington-on-piano-jazz Mercer Ellington On Piano Jazz], 13:50, Piano Jazz, <www.npr.org/2011/04/22/135629755/mercer-ellington-on-piano-jazz>. Проверено 3 декабря 2013. «Well Tizol did the melody, and he said that, you know, he used to hear those unusual melodies, because in Puerto Rico where he studied, they were very poor and they couldn't afford too much music. So in order to make them get more practice and get varied compositions, they'd turn the music upside down. And the result, you get that modal sound that comes from most of the things Tizol's involved in.»
Отрывок, характеризующий Модальный джаз
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
