Мусоргский, Модест Петрович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Модест Мусоргский»)
Перейти к: навигация, поиск
Модест Петрович Мусоргский
Основная информация
Место рождения

село Карево,
Торопецкий уезд,
Псковская губерния,
Российская империя

Профессии

композитор

Жанры

опера, камерная вокальная лирика, фортепианная музыка

Моде́ст Петро́вич Му́соргский[1] (9 [21] марта 1839, с. Карево, Торопецкого уезда Псковской губернии — 16 [28] марта 1881, Санкт-Петербург) — русский композитор, член «Могучей кучки».





Биография

Отец Мусоргского происходил из старинного дворянского рода Мусоргских[2]. До 10-летнего возраста Модест и его старший брат Филарет получали домашнее образование. В 1849 году, переехав в Петербург, братья поступили в немецкое училище Петришуле. В 1852 году, не окончив училища, Модест поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков, где благодаря законоучителю отцу Крупскому «глубоко проник в самую суть» греческой, католической и протестантской церковной музыки[3]. Окончив школу в 1856 году, Мусоргский недолго служил в лейб-гвардейском Преображенском полку (в эти годы познакомился с А. С. Даргомыжским), потом в главном инженерном управлении, в министерстве государственных имуществ и в государственном контроле.

К моменту вступления в музыкальный кружок Балакирева Мусоргский был великолепно образованным и эрудированным русским офицером (свободно читал и изъяснялся на французском и немецком языках, разбирал латынь и греческий) и стремился стать, как он сам выражался, «музыкусом». Балакирев заставил Мусоргского обратить серьёзное внимание на музыкальные занятия. Под его руководством Мусоргский читал оркестровые партитуры, анализировал гармонию, контрапункт и форму в сочинениях признанных русских и европейских композиторов, развивал в себе навык их критической оценки.

Игре на фортепиано Мусоргский учился (с 1849) у А. А. Герке и стал хорошим пианистом. От природы обладая красивым камерным баритоном, он охотно пел на вечерах в частных музыкальных собраниях. В 1852 г. в Санкт-Петербурге вышла первая публикация композитора — фортепианная полька «Подпрапорщик». В 1858 г. Мусоргский написал два скерцо, из которых одно было инструментовано им для оркестра и в 1860 г. исполнено в концерте Русского музыкального общества, под управлением А. Г. Рубинштейна.

Работу над крупной формой Мусоргский начал с музыки к трагедии Софокла «Эдип», но не окончил её (один хор был исполнен в концерте К. Н. Лядова в 1861 г., а также издан посмертно в числе других произведений композитора). Следующие большие замыслы — оперы по роману Флобера «Сала́мбо»[4] (другое название — «Ливиец») и на сюжет «Женитьбы» Гоголя — также не были реализованы до конца. Музыку из этих набросков Мусоргский использовал в своих позднейших сочинениях.

Следующий крупный замысел — оперу «Борис Годунов» по одноимённой трагедии А. С. Пушкина — Мусоргский довёл до конца. В октябре 1870 г. окончательные материалы были представлены композитором в дирекцию Императорских театров. 10 февраля 1871 г. репертуарный комитет, состоявший преимущественно из иностранцев, забраковал оперу без объяснения причин[5]; по сообщению Э. Направника (который был членом комитета), причиной отказа от постановки стало отсутствие в опере «женского элемента»[6]. Премьера «Бориса» состоялась на сцене Мариинского театра в Санкт-Петербурге лишь в 1874 г. на материале второй редакции оперы, в драматургию которой композитор был вынужден внести значительные изменения. Ещё до премьеры, в январе того же года петербургский нотоиздатель В. В. Бессель впервые полностью опубликовал оперу в клавире (издание осуществлялось по подписке).

В течение 10 последующих лет «Борис Годунов» был дан в Мариинском театре 15 раз и затем снят с репертуара. В Москве «Борис Годунов» был поставлен впервые на сцене Большого театра в 1888 г. В конце ноября 1896 г. «Борис Годунов» снова увидел свет — в редакции Н. А. Римского-Корсакова; опера была поставлена на сцене Большой залы Музыкального общества (новое здание Консерватории) при участии членов «Общества музыкальных собраний». Бессель выпустил новый клавир «Бориса Годунова», в предисловии к которому Римский-Корсаков объясняет, что причинами, побудившими его взяться за эту переделку, были якобы «плохая фактура» и «плохая оркестровка» авторской версии самого Мусоргского. В XX в. возродился интерес к авторским редакциям «Бориса Годунова».

В 1872 г. Мусоргский задумал драматическую оперу («народную музыкальную драму») «Хованщина» (по плану В. В. Стасова), одновременно работая и над комической оперой на сюжет «Сорочинской ярмарки» Гоголя. «Хованщина» была почти полностью закончена в клавире, но (за исключением двух фрагментов) не инструментована. Первую сценическую редакцию «Хованщины» (в том числе инструментовку) в 1883 году выполнил Н. А. Римский-Корсаков; эту редакцию (клавир и партитуру) в том же году опубликовал в Петербурге Бессель. Первое исполнение «Хованщины» состоялось в 1886 году в Санкт-Петербурге, в зале Кононова[7], силами любительского Музыкально-драматического кружка. В 1958 году Д. Д. Шостакович выполнил ещё одну редакцию «Хованщины». В настоящее время опера ставится преимущественно в этой редакции.

Для «Сорочинской ярмарки» Мусоргский сочинил два первых акта, а также для третьего акта несколько сцен: Сон Парубка (где использовал музыку симфонической фантазии «Ночь на Лысой горе», сделанную ранее для неосуществленной коллективной работы — оперы-балета «Млада»), Думку Параси и Гопак. Ныне эту оперу ставят в редакции В. Я. Шебалина.

Последние годы

В 1870-е годы Мусоргский болезненно переживал постепенный развал «Могучей кучки» — тенденцию, которую он воспринял как уступку музыкальному конформизму, малодушие, даже измену русской идее[8]. Мучительно было непонимание его творчества в официальной академической среде, как, например, в Мариинском театре, руководимом тогда иностранцами и сочувствующими западной оперной моде соотечественниками. Но во сто крат больнее оказалось неприятие его новаторства со стороны людей, которых он считал близкими друзьями (Балакирева, Кюи, Римского-Корсакова и др.):

На первом показывании 2-го действия «Сорочинской ярмарки» я убедился в коренном непонимании музыкусами развалившейся «кучки» малорусского комизма: такою стужей повеяло от их взглядов и требований, что «сердце озябло», как говорит протопоп Аввакум. Тем не менее я приостановился, призадумался и не один раз проверил себя. Не может быть, чтобы я был кругом не прав в моих стремлениях, не может быть. Но досадно, что с музыкусами развалившейся «кучки» приходится толковать через «шлагбаум», за которым они остались.

— Письмо А. А. Голенищеву-Кутузову 10.11.1877

Эти переживания непризнанности и «непонятости» получили выражение в «нервной лихорадке»[9], усилившейся во 2-й половине 1870-х годов, и как следствие — в пристрастии к алкоголю. Мусоргский не имел обыкновения делать предварительные наброски, эскизы и черновики. Он подолгу всё обдумывал, сочинял и записывал набело совершенно готовую музыку. Эта особенность его творческого метода, помноженная на нервную болезнь и алкоголизм, и послужила причиной замедлившегося процесса создания музыки в последние годы его жизни. Уволившись из «лесного ведомства» (где с 1872 г. занимал пост младшего столоначальника), он лишился постоянного (хотя и небольшого) источника доходов и довольствовался случайными заработками и незначительной финансовой поддержкой друзей. Последним светлым событием стала устроенная его другом, певицей Д. М. Леоновой поездка в июле-сентябре 1879 года по югу России. В ходе гастролей Леоновой Мусоргский выступил как её аккомпаниатор, в том числе (и часто) исполнял собственные новаторские сочинения. Характерной чертой его позднего пианизма была вольная и гармонически смелая импровизация[10]. Концерты русских музыкантов, которые были даны в Полтаве, Елизаветграде, Николаеве, Херсоне, Одессе, Севастополе, Ростове-на-Дону, Воронеже и других городах, проходили с неизменным успехом, уверившим композитора (хотя и ненадолго), что путь его «к новым берегам» избран верно.

Одно из последних публичных выступлений Мусоргского состоялось на вечере памяти Ф. М. Достоевского в Петербурге, 4 февраля 1881 г. Когда перед публикой вынесли окаймлённый трауром портрет великого писателя, Мусоргский сел за рояль и сымпровизировал похоронный колокольный звон. Эта поразившая присутствующих импровизация была (по воспоминаниям очевидца) его «последним „прости“ не только усопшему певцу „униженных и оскорблённых“, но и всем живым»[11].

Мусоргский умер в Николаевском военном госпитале в Петербурге[12], куда был помещён 13 февраля после приступа белой горячки. Там же за несколько дней до смерти Илья Репин написал единственный прижизненный портрет композитора. Мусоргский был похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. В 1935—1937 годах в связи с реконструкцией и перепланировкой так называемого Некрополя мастеров искусств (арх. Е. Н. Сандлер и Е. К. Реймерс) площадь перед лаврой была существенно расширена и соответственно линия Тихвинского кладбища была перенесена. При этом на новое место советская власть переместила только надгробия, могилы же закатали асфальтом, в том числе и могилу Мусоргского[13]. На месте захоронения Модеста Петровича ныне находится автобусная остановка[14].

В 1972 году в деревне Наумово (Куньинского района Псковской области) в усадьбе Чириковых (материнская линия Мусоргского) открыт Музей-заповедник М.П. Мусоргского. Усадьба Мусоргских в селе Карево (расположенном рядом) не сохранилась.

Творчество

В музыкальном творчестве Мусоргского нашли оригинальное и яркое выражение русские национальные черты. Эта определяющая особенность его стиля проявила себя многообразно: в умении обращаться с народной песней и церковной музыкой (в том числе, древнерусской монодией), в мелодике, гармонии (например, в многочисленных модализмах) и ритмике (например, в использовании сложных, «неквадратных» метров); наконец, в выборе сюжетов, главным образом, из русской жизни. Мусоргский — ненавистник рутины, для него в музыке не существовало авторитетов. На правила музыкальной «грамматики» он обращал мало внимания, усматривая в них не положения науки, а лишь сборник композиторских приёмов прежних эпох, которыми он не желал пользоваться (например, у него почти полностью отсутствует имитационно-полифоническая разработка музыкального материала, которая была присуща многим его западным коллегам, особенно в Германии). Отсюда постоянное стремление Мусоргского-композитора к новизне во всём.

Специальность Мусоргского — музыка вокальная. С одной стороны, он стремился к реализму, с другой стороны, к красочному и выразительному раскрытию слова. В стремлении следовать слову музыковеды усматривают преемственность с творческим методом А. С. Даргомыжского. Любовная лирика как таковая привлекала его мало[15]. Широко проявляется специфическая стилистика Мусоргского в тех случаях, когда он обращается к русской крестьянской жизни. Богатой колоритностью отмечены песни Мусоргского «Калистрат», «Колыбельная Ерёмушки» (слова Н. А. Некрасова), «Спи-усни, крестьянский сын» (из «Воеводы» А. Н. Островского), «Гопак» (из «Гайдамаков» Т. Шевченко), «Светик Савишна» (на стихи самого Мусоргского, искусно стилизовавшего народный пятисложник) и мн. др. В таких песнях и романсах Мусоргский находит правдивое и драматичное музыкальное выражение для безысходности и скорби, которая скрыта под внешним юмором текста песен. Юмор, ирония и сатира вообще хорошо удавались Мусоргскому (в сказке про «Козла», в долбящем латынь «Семинаристе», влюблённом в поповскую дочь, в музыкальном памфлете «Раёк», в песне «Спесь»[16] и др.). Выразительная декламация отличает песню «Сиротка» и балладу «Забытый» (на сюжет известной картины В. В. Верещагина). Мусоргский сумел найти совсем новые, оригинальные задачи, применить новые своеобразные приёмы для их выполнения, что ярко выразилось в его вокальных картинах из детской жизни, в небольшом цикле под заглавием «Детская» (текст принадлежит композитору)[17][18]. Исключительной драматической силой отличается вокальный цикл «Песни и пляски смерти» (18751877; слова Голенищева-Кутузова; «Трепак» — картина замерзающего в лесу подвыпившего крестьянина; «Колыбельная» звучит от лица матери у постели её умирающего ребёнка и т. д.).

Самые масштабные творческие достижения Мусоргского сосредоточены в области оперы, собственную разновидность которой он назвал (в том числе и для того, чтобы его творения в этом жанре не вызвали ассоциацию с господствовавшей в России концертно-романтической оперной эстетикой) «музыкальной драмой». «Борис Годунов», написанный по одноимённой драме Пушкина (а также под большим влиянием трактовки этого сюжета Карамзиным), — одно из лучших произведений мирового музыкального театра. Музыкальный язык и драматургия «Бориса» означали полный разрыв с рутиной тогдашнего оперного театра, действие «музыкальной драмы» совершалось отныне специфически музыкальными средствами. Обе авторские редакции «Бориса Годунова» (1869 и 1872 гг.), значительно отличаясь друг от друга по драматургии, являются, по сути, двумя равноценными авторскими решениями одной и той же трагической коллизии[19]. Особенно новаторской для своего времени оказалась первая редакция, сильно отличавшаяся от господствовавших во времена Мусоргского романтических стереотипов оперного представления. Именно этим объясняется первоначальная резкая критика «Бориса», увидевшая в новациях драматургии «неудачное либретто», а в музыке — «многие шероховатости и промахи».

Такого рода предрассудки были характерны, например, для Римского-Корсакова, утверждавшего, что в инструментовке Мусоргский малоопытен, хотя она иногда не лишена колоритности и удачного разнообразия оркестровых красок[20]. Придирок была полна и рецензия Кюи, вышедшая вскоре после премьеры «Бориса». По мнению рецензента, либретто оперы

…не выдерживает критики. В нём нет сюжета, нет развития характеров, обусловленного ходом событий, нет цельного драматического интереса. Это ряд сцен, имеющих, правда, некоторое прикосновение к известному факту, но ряд сцен расшитых, разрозненных, ничем органически не связанных.

— Санкт-Петербургские ведомости, 6.2.1874

Подобные утверждения перекочевали и в советские учебники музыкальной литературы. В действительности не только инструментовка, драматургия, техника композиции, но и весь стиль Мусоргского не укладывались в прокрустово ложе романтической музыкальной эстетики, которая господствовала в годы его жизни.

Ещё в большей степени скептическое отношение коллег и современников коснулось следующей оперы Мусоргского (жанр её обозначен самим автором как «народная музыкальная драма») «Хованщина» — на тему исторических событий в России конца XVII века (раскола и стрелецкого бунта). «Хованщина», в основу которой Мусоргский положил собственный сценарий и текст, писалась с большими перерывами и к моменту его смерти не была закончена[21]. Необычен и замысел этого произведения, и его масштаб. По сравнению с «Борисом Годуновым» «Хованщина» является не просто драмой одного исторического лица (через которую раскрывается тема власти, преступления, совести и возмездия), а уже своего рода «безличной» историософской драмой, в которой, в отсутствие ярко выраженного «центрального» персонажа (характерного для стандартной оперной драматургии того времени), раскрываются целые пласты народной жизни и поднимается тема духовной трагедии всего народа, совершающейся при сломе русского традиционного уклада.

Мусоргский оставил лишь несколько сочинений для оркестра, из которых выделяется симфоническая картина «Ночь на Лысой горе». Это — колоритная картина «шабаша духов тьмы» и «величания Чернобога». Менее известны «Интермеццо» (сочинено для фортепиано в 1862 г., инструментовано в 1867 г.), построенное на теме, напоминающей музыку XVIII в., и торжественный марш «Взятие Карса» (1880), приуроченный к победе русских над турками в 1877 г.[22]

Выдающееся произведение Мусоргского для фортепиано — цикл пьес «Картинки с выставки», написанный в 1874 году как музыкальные иллюстрации-эпизоды к акварелям В. А. Гартмана. Контрастные пьесы-впечатления пронизаны русской темой-рефреном, отражающей смену настроений при переходе от одной картины к другой. Русская тема открывает композицию и она же заканчивает её («Богатырские ворота»), теперь преображаясь в гимн России и её православной вере.

Признание

В XIX веке некоторые сочинения Мусоргского были изданы в Санкт-Петербурге, фирмой В. Бессель и К°, позже также в Лейпциге, фирмой М. П. Беляева. В XX веке начали появляться издания сочинений Мусоргского в авторской редакции, основанные на тщательном изучении первоисточников. Пионером такой деятельности стал русский источниковед П. А. Ламм, в 1930-х годах издавший клавиры «Бориса Годунова», «Хованщины», а также вокальные и фортепианные сочинения композитора — все в авторской редакции.

Обе музыкальные драмы Мусоргского завоевали мировое признание уже после смерти композитора, и по сей день во всём мире они относятся к наиболее часто исполняемым произведениям русской музыки. На большую сцену их вывел Н. А. Римский-Корсаков, который отдал нескольких лет жизни, чтобы привести в порядок наследие своего покойного друга. Хотя современные музыканты оценивают редакцию Римского-Корсакова как «неаутентичную» (редактор решительно вмешивался не только в инструментовку, но зачастую правил на свой вкус и гармонию, и мелодику, и форму оригинала), очевидно, что именно благодаря грандиозному труду Римского-Корсакова оперные и оркестровые сочинения Мусоргского были восприняты как законченная и оформленная музыка, вошли в регулярную исполнительскую практику. Их международному успеху немало способствовало восхищённое отношение таких композиторов, как Дебюсси, Равель, Стравинский, членов так называемой «Шестёрки», а также антрепренёрская деятельность Сергея Дягилева, который впервые за границей поставил оперы в начале XX века в рамках своих «Русских сезонов» (в Париже).

Из оркестровых произведений Мусоргского всемирную известность приобрела симфоническая картина «Ночь на Лысой горе». Ныне практикуется исполнение этого сочинения в редакции Н. А. Римского-Корсакова, реже — в авторской редакции.

Программность и колорит фортепианных «Картинок с выставки» вдохновили композиторов на создание оркестровых (в последнее время также «электронных») их обработок; самая знаменитая и наиболее широко представленная на концертной эстраде оркестровка «Картинок» принадлежит М. Равелю.

Музыка Мусоргского оказала огромное влияние на все последующие поколения композиторов. В его новаторской интерпретации мелодии и особенно в гармонии музыковеды ныне видят предвосхищение некоторых специфических особенностей музыки XX века[23]. Драматургия музыкально-театральных сочинений Мусоргского сильно повлияла на творчество Л. Яначека, И. Ф. Стравинского, Д. Д. Шостаковича, А. Берга (драматургия его оперы «Воццек» по принципу «сцена-фрагмент» очень близка к «Борису Годунову»), О. Мессиана и многих других. Сочинения Мусорсгского оркестровали Э. В. Денисов, Н. С. Корндорф, Е. Ф. Светланов, Д. Д. Шостакович, Р. К. Щедрин и другие известные композиторы.

Сочинения

Для музыкального театра

Автор всех либретто — М. П. Мусоргский

  • Опера «Борис Годунов» (1869, 2-я ред. 1872)[24]. По мотивам одноимённой трагедии А. С. Пушкина. Премьера (2-я редакция, с купюрами): Петербург, Мариинский театр, 27.1.1874. Премьерная постановка оригинальной (так называемой «первой», или «первоначальной») редакции: Москва, Муз. театр Станиславского и Немировича-Данченко в марте 1929 г.[25]; в редакции Е. М. Левашёва — в том же театре, в декабре 1989 (под руководством Е. В. Колобова).
  • Опера «Хованщина» (ок.1873—1880, не окончена). Подзаголовок: Народная музыкальная драма. В клавире сохранилась вся музыка, кроме окончания 2-го действия (после реплики Шакловитого «И велел сыскать») и некоторых частей 5-го действия (сцена Марфы и Андрея Хованского не гармонизована, утеряно «Любовное отпевание Марфы» и, вероятно, не написана заключительная сцена самосожжения раскольников[26]). В партитуре сохранились два фрагмента 3-го действия (хор стрельцов и песня Марфы). Первая концертная постановка — Музыкально-драматический кружок любителей, Петербург, зал Кононова, 9 февраля 1886 года; на сцене оперного театра — в Русской опере Мамонтова, Москва, 12 ноября 1897 года. Редакции: Н. А. Римского-Корсакова (1883), Б. В. Асафьева (1931), Д. Д. Шостаковича (1958). Критическое издание клавира: П. А. Ламм (1932).
  • Опера «Женитьба. Совершенно невероятное событие в трех действиях» (1868, не окончена). Подзаголовок: Опыт драматической музыки в прозе. На текст одноимённой пьесы Н. В. Гоголя. Посвящена В. В. Стасову. Сохранилось I действие в клавире. Редакции: М. М. Ипполитов-Иванов (1931), Г. Н. Рождественский (1985). Издания: 1908 (клавир в ред. Н. А. Римского-Корсакова), 1933 (авторская редакция).
  • Опера «Сорочинская ярмарка» (1874—1880, не окончена). По одноименной повести Н. В. Гоголя. Посвящения: «Думка Параси» — Е. А. Милорадович, «Песня Хиври» — А. Н. Молас. В 1886 г. в авторской редакции были изданы «Песня Хиври», «Думка Параси» и «Гопак веселых паробков». Редакции: Ц. А. Кюи (1917), В. Я. Шебалин (1931).
  • Опера «Саламбо» (1863—1866, не окончена). Подзаголовок: По роману Г. Флобера «Саламбо», с введением стихов В. А. Жуковского, А. Н. Майкова, А. И. Полежаева. В опере предполагалось четыре действия (семь картин). В клавире написаны: «Песнь балеарца» (1-е действие, 1-я картина). Сцена в храме Таниты в Карфагене (2-е действие, 2-я картина), Сцена перед капищем Молоха (3-е действие, 1-я картина), Сцена в подземелье Акрополиса. Темница в скале. Мато в цепях (4-е действие, 1-я картина), Женский хор (Жрицы утешают Саламбо и одевают её в брачные одежды) (4-е действие, 2-я картина), изд.: 1884 (партитура и клавир Женского хора из 2-й картины 4-го действия в ред. и инструментовке Н. А. Римского-Корсакова), 1939 (авт. ред.). Редакция Золтана Пешко (1979).

Для голоса с фортепиано

  • Юные годы. Сборник романсов и песен (1857—1866)
  1. Где ты, звёздочка? Песня (слова Н. П. Грекова). Оркестровая редакция (1858)
  2. Веселый час. Застольная песнь (слова А. В. Кольцова)
  3. Листья шумели уныло (слова А. Н. Плещеева; вар. назв.: «Музыкальный рассказ»)
  4. Много есть у меня теремов и садов. Романс (слова А. В. Кольцова)
  5. Молитва («Я, Матерь Божия»; слова М. Ю. Лермонтова)
  6. Отчего, скажи, душа-девица. Романс (слова неизвестного автора)
  7. Что вам слова любви. Романс (слова А. Н. Аммосова)
  8. Дуют ветры, ветры буйные. Песня (слова А. В. Кольцова)
  9. Расстались гордо мы. Романс (вар. назв.: «Но если бы с тобою я встретиться могла»; слова В. С. Курочкина)
  10. Ах, зачем твои глазки порою (вар. назв.: «Малютка»; слова А. Н. Плещеева)
  11. Песнь старца (слова И. В. Гете из «Вильгельма Мейстера»; рус. перевод, вероятно, Мусоргского)
  12. Песнь Саула перед боем (слова Дж. Г. Байрона, пер. П.А Козлова; две редакции; вар. назв.: «Царь Саул»)
  13. Ночь. Фантазия («Мой голос для тебя»…; свободная обработка Мусоргским текста А. С. Пушкина; две редакции). Оркестровая редакция (1868)
  14. Калистрат (слова Н. А. Некрасова; вар. назв.: «Калистратушка»)
  15. Отверженная (слова И. И. Гольц-Миллера)
  16. Спи, усни, крестьянский сын. Колыбельная песня (слова из пьесы А. Н. Островского «Воевода»; две редакции; ; вар. назв.: Колыбельная песня из «Воеводы» Островского)
  17. Песнь Балеарца на пиру в садах Гамилькара (из оперы «Ливиец»/«Саламбо»; слова Мусоргского по роману Г. Флобера)
  18. Canto popolare toscano (Ogni sabato avrete; вар. назв.: Тосканская песня) народная тосканская песня, аранжировка Мусоргского на два голоса
  • Детская. Эпизоды из детской жизни. Вокальный цикл на слова композитора (1870)[27]
  1. С няней (1868; посв. «великому учителю музыкальной правды А. С. Даргомыжскому»; вар. назв.: Дитя)
  2. В углу (1870; посв. В. А. Гартману)
  3. Жук (1870; посв. В. В. Стасову)
  4. С куклой (1870; посв. «Танюшке и Гоге Мусоргским»[28]; вар. назв: Колыбельная)
  5. Поехал на палочке (посв. «Д. В. и П. С. Стасовым»)
  6. Кот Матрос
  7. На сон грядущий (1870; посв. «Саше Кюи»[29])
  1. В четырёх стенах
  2. Меня в толпе ты не узнала
  3. Окончен праздный шумный день
  4. Скучай. В альбом светской барышне
  5. Элегия
  6. Над рекой
  1. Трепак. Посвящается О. Петрову
  2. Колыбельная. Посвящается А. Воробьевой-Петровой
  3. Серенада. Посвящается Л. Глинке-Шестаковой
  4. Полководец. Посвящается А. Голенищеву-Кутузову. Оркестровки: Э. В. Денисова, Н. С. Корндорфа, Д. Д. Шостаковича.
  • Романсы и песни (по алфавиту; подзаголовки принадлежат автору, если не указано иное):
Ах, ты, пьяная тетеря. Из похождений Пахомыча (слова Мусоргского)
Вечерняя песенка (слова А. Н. Плещеева)
Видение (слова А. А. Голенищева-Кутузова)
Владыко дней моих (слова А. С. Пушкина)
Гопак (слова из поэмы «Гайдамаки» Т. Г. Шевченко, в переводе Л. А. Мея; ремарка М.: «Старик поет и подплясывает»; вар. назв.: «Кобзарь»). Оркестровая редакция (1868)
Горними тихо летела душа небесами (слова А. К. Толстого)
Детская песенка (слова Л. А. Мея)
Еврейская песня (слова Л. А. Мея; поэтич. обр-ка отрывка из Песни Песней Соломона)
Желание (слова Г. Гейне, перевод Л. А. Мея; посв. «Н. П. Опочининой, в память ее суда надо мной»)
Желание сердца (автор текста неизвестен)
Забытый (баллада; слова А. А. Голенищева-Кутузова)
Из слёз моих выросло много (стихи Г. Гейне в переводе М. Михайлова)
Классик (слова Мусоргского)
Козёл (слова Мусоргского; заголовок Стасова, оригинальный заголовок: «Светская сказочка»)
Колыбельная Ерёмушки (слова Н. А. Некрасова; две редакции; вар. назв.: Песня Еремушке)
Кот Матрос (слова Мусоргского; из неосуществленного вокального цикла «На даче», 1872)[30]
На Днепре (слова из поэмы «Гайдамаки» Т. Г. Шевченко)
Не Божиим громом горе ударило (слова А. К. Толстого; вар. назв.: Не Божиим громом ударило)
Непонятная (слова Мусоргского; ремарка М.: «барыньке на елку»)
Озорник (слова Мусоргского)
Ой, честь ли то молодцу лён трясти (слова А. К. Толстого)
Песня Мефистофеля в погребке Ауэрбаха (др. названия: «Блоха», «Песня о блохе», «Песнь Мефистофеля в погребке Ауэрбаха о блохе»; слова из «Фауста» И. В. Гете в переводе А. Н. Струговщикова)
Пирушка. Рассказ (слова А. В. Кольцова; вар. назв.: Крестьянская пирушка)
По грибы (слова Л. А. Мея)
Поехал на палочке (слова Мусоргского; из неосуществленного вокального цикла «На даче», 1872)[31]
По-над Доном сад цветёт (слова А. В. Кольцова)
Раёк. Музыкальная шутка (слова Мусоргского)
Рассевается, расступается (слова А. К. Толстого)
Сиротка (слова Мусоргского). Две авторские редакции: в первой песня посвящена Е. С. Бородиной, во второй — певице А. Я. Воробьёвой-Петровой. Автограф 2-й редакции содержит приписку: «Я — враг транспозиций. Ваш гений покорил меня, и я транспонировал».
Семинарист. Картинка с натуры (слова Мусоргского; две редакции); по цензурным соображениям песня в России была запрещена
Светик Савишна. Песенка дурачка (слова Мусоргского)
Спесь (слова А. К. Толстого)[32]
Странник (слова Ф. Рюккерта, рус. перевод А. Н. Плещеева)
Стрекотунья-белобока. Шутка (слова А. С. Пушкина из двух стихотворений: «Стрекотунья-белобока» и «Колокольчики звенят»)
Meines Herzens Sehnsucht (автор текста неизвестен; 1858)
Переложения вокальных номеров из опер «Женитьба», «Борис Годунов», «Сорочинская ярмарка», «Хованщина» для голоса и фортепиано

Неоконченные песни и романсы

  • Крапивная гора. Небывальщина (слова Мусоргского; вар. назв: Между небом и землею)
  • Надгробное письмо (слова Мусоргского; вар. назв: «Злая судьба», «Злая смерть»; на смерть Н. П. Опочининой). Ныне исполняется в ред. В. Г. Каратыгина

Для фортепиано

  • Картинки с выставки, цикл пьес (1874); оркестровки различных композиторов, в том числе Мориса Равеля, Сергея Горчакова (1955), Лоренса Леонарда, Кита Эмерсона и пр.
  • Полька «Подпрапорщик» (1852)
  • Интермеццо. Посв. А. Бородину (1861)
  • Экспромт «Воспоминание о Бельтове и Любе»[33] (1865)
  • Няня и я. Из воспоминаний детства (1865)
  • Скерцо «Швея» (1871)
  • Слеза (1880)
  • В деревне. Quasi fantasia (1880). Посв. И. Горбунову.
  • Каприччио «Близ южного берега Крыма. Гхурзуф у Аю-дага» (1880)
  • На южном берегу Крыма. Из путевых заметок (1879), посв. Дарье Михайловне Леоновой, изд. 1880
  • Дума. Пьеса на тему В. А. Логинова, соч. 1865, посв. В. А. Логинову, изд. 1911 (в редакции В. Г. Каратыгина)
  • Ein Kinderscherz (Детская шалость); др. названия: «Детские игры», «Уголки», соч. 1859 и 1860, посв. Николаю Александровичу Левашову (ред. 1859), изд. 1873
  • La capricieuse (Шалунья), пьеса на тему Л. Гейдена, соч. 1865, посв. Надежде Петровне Опочининой, изд. 1939
  • Meditation (feuillet d’album) (Размышление. Листок из альбома), соч. 1880, изд. 1880
  • Скерцо cis-moll, соч. 1858, посв. Любови Михайловне Бубе, изд. 1911 (в редакции В. Г. Каратыгина), 1939 (издание авторской редакции, два варианта)

Для оркестра и хора

  • Марш Шамиля, для четырёхголосного мужского хора и солистов (тенора и баса) с оркестром (1859)[34]. Посв. А. Арсеньеву.
  • Ночь на Лысой горе («Иванова ночь на Лысой горе») (1867), симфоническая картина; изд.: 1886 (в ред. Н. А. Римского-Корсакова)[35].
  • Intermezzo in modo classico (для оркестра, 1867). Посв. Александру Порфирьевичу Бородину; изд. 1883 (в редакции Н. А. Римского-Корсакова)[36].
  • Взятие Карса. Торжественный марш для большого оркестра (1880); изд.: 1883 (в ред. и инструментовке Н. А. Римского-Корсакова).
  • Скерцо B-dur для оркестра; соч.: 1858; посв.: А. С. Гуссаковскому; изд.: 1860.
  • Иисус Навин, для солистов, хора и фортепиано (1866; 1877, вторая ред. Надежде Николаевне Римской-Корсаковой; 1883, издание в редакции и инструментовке Н. А. Римского-Корсакова).
  • Поражение Сеннахериба, для хора с оркестром на слова Дж. Г. Байрона из «Еврейских мелодий» (1867; 1874 — вторая ред., с припиской Мусоргского «Второе изложение, улучшенное по замечаниям Владимира Васильевича Стасова»; 1871 — издание, для хора с фортепиано).
  • Alla marcia notturna. Маленький марш для оркестра (в характере ночного шествия) (1861).

Несохранившиеся и/или утраченные сочинения

  • Буря на Чёрном море. Большая музыкальная картина для фортепиано.
  • Вокализы для трех женских голосов: Andante cantabile, Largo, Andante giusto (1880).
  • Соната до мажор для фп. в 4 руки (1861).

Литературные сочинения

Мусоргский не занимался музыкальной критикой (как Кюи) и музыковедением (как Одоевский). При этом в эпистолярии (сохранилось около 270 писем) он проявляет себя как незаурядный и изобретательный литератор (показательны многочисленные неологизмы, в том числе с использованием славянизмов), отлично владеющий риторическими приёмами[37]. Письма пестрят яркими (иногда с использованием обсценной лексики) стилистическими характеристиками современных музыкантов, критическими замечаниями по поводу музыкальных сочинений разных эпох и стилей. Эпистолярия Мусоргского была издана в советское время неоднократно, неизменно с купюрами. Критического издания писем Мусоргского нет.

  • Письма к В. В. Стасову. СПб.: Издание редакции «Русской музыкальной газеты», 1911. 166 с.
  • Письма и документы. Собрал и приготовил к печати А. Н. Римский-Корсаков при участии В. Д. Комаровой-Стасовой. Москва-Ленинград, 1932 (230 писем, с подробными комментариями; автобиографическая записка; хронограф жизни Мусоргского; все адресованные Мусоргскому письма).
  • Письма к А. А. Голенищеву-Кутузову, под ред. Ю. В. Келдыша. Комментарии П. В. Аравина. М-Л.: Музгиз, 1939. 116 с. (25 писем, не вошедших в собрание Римского-Корсакова)
  • Литературное наследие. Кн. 1: Письма. Биографические материалы и документы / Под общей ред. М. С. Пекелиса. М.: Музыка, 1971.
  • Литературное наследие. Кн. 2: Литературные произведения / Под общей ред. М. С. Пекелиса. М.: Музыка, 1972.
  • Письма. М., 1981 (270 писем; мн. репринты).

Память

Населённые пункты с улицами, названными в честь Мусоргского

Примечание. Населённые пункты перечислены в алфавитном порядке

Памятники

Другие объекты

Мусоргский в кино и в театре

  • Художественный фильм «Мусоргский» (1950, режиссёр Г. Рошаль).
  • Телевизионный спектакль «К новым берегам» (1969, режиссёр Ю. Богатыренко).

Напишите отзыв о статье "Мусоргский, Модест Петрович"

Примечания

  1. В ряде вторичных источников встречаются утверждения об ударении на второй слог фамилии. Эта гипотеза опровергается тем фактом, что в прижизненных документах существует разнобой в написаниях фамилии композитора, затрагивающий второй гласный и не затрагивающий первого (Мусарский, Мусерский, Мусурский и т. д.). См., например: Н. С. Новиков. Молитва Мусоргского. Поиски и находки. / Издание второе, дополненное. — Великие Луки, 2009. — [hrono.ru/libris/lib_n/novmus14.php С. 107—114.]
  2. Фамилией «Мусорский» композитор подписывал деловые бумаги и письма в 1850-х и начале 1860-х гг.; с буквой «г» стал писать свою фамилию примерно с 1863 г. (Письмо М. А. Балакиреву, № 44). Правописание через «г» зафиксировала, в том числе, и краткая «Автобиография» композитора (сохранился её автограф).
  3. Автобиографическая записка (1880). См.: М. П. Мусоргский. Письма и документы. М., 1932, с.422.
  4. Именно такое ударение (на второй слог) в распетом тексте у Мусоргского.
  5. В голосовании по этому вопросу приняли участие семь человек: Людвиг Вильгельм Маурер — композитор и дирижёр Французского театра в Петербурге; Эдуард Францевич Направник — композитор и (с 1869 г.) главный дирижёр Мариинского театра; Игнатий Касперович Воячек — фаготист, композитор и дирижёр Михайловского театра; Сильвен Манжан — капельмейстер оркестра петербургского Французского драматического театра; Алексей Дмитриевич Попков — скрипач и балетный дирижёр; Эдуард Бетц — капельмейстер Немецкой драмы в Петербурге; Джованни Ферреро — контрабасист оркестра Итальянской оперы. В результате тайного голосования, как следует из рапорта, «выпало шесть черных шаров и один белый».
  6. Орлова А. Труды и дни М. П. Мусоргского <…>, с.213.
  7. О зале Кононова см. [www.citywalls.ru/house1891.html?highlight=%EA%EE%ED%EE%ED здесь].
  8. «Без знамени, без желаний, не видя и не желая видеть вдаль, корпят они над тем, что давно сделано, к чему их никто не зовет <…> Могучая кучка выродилась в бездушных изменников; „бич“ оказался детской плёточкой» (Письмо к В. В. Стасову, 19-20.10.1875).
  9. Собственное выражение Мусоргского. Диагностическое определение этой болезни неизвестно.
  10. «Мусоргский, увлекаясь исполняемым им аккомпанементом, часто отвлекался и создавал своё, показывая нам такие модуляции и аккорды, приходившие ему в голову, что мы — ученики поражались и восхищались ими, а Леонова удивительно тонко исполняла выливавшиеся из его рук мелодии» (из воспоминаний А. А. Демидовой). Цит. по: Орлова А. А. Труды и дни <…>, с.592.
  11. Со слов профессора В. Г. Дружинина записал И. И. Лапшин. Цит. по: Орлова А. А. Труды и дни <…>, с.599.
  12. Подробней о нём см. [walkspb.ru/zd/suvorovskiy63.html здесь].
  13. [www.hrono.ru/libris/lib_n/novmus22.php Новиков Н. С. Молитва Мусоргского. Великие Луки, 2009, с.211].
  14. ТВ-программа «Момент истины», эфир от 05.01.2009 ([moment-istini.com/program_archiv/archive2009/?vid=169&start=15 повтор 06.04.2009], [moment-istini.com/program_archiv/archive2009/?vid=76&start=14 повтор 07.09.2009]).
  15. Лучшие его лирические романсы — «Ночь» (на слова А. С. Пушкина) и «Еврейская мелодия» (на слова Л. А. Мея).
  16. На те же стихи А. К. Толстого написал свою известную песню А. П. Бородин.
  17. Детская вызвала восторг Ф. Листа, о котором 19 мая 1873 года сообщала его ученица А. фон Шорн: «Волшебные пальцы великого исполнителя выдавали, как он взволновался, перенесенный этой музыкой на зарю собственного детства <…> Лист восклицал: „Любопытно!… и как ново! Какие находки!… Никто другой так этого бы не сказал“ И тысячу других выражений удивления и удовольствия».
  18. Хотя в отечественном музыковедении «Детскую» традиционно называют «циклом», в действительности это сюита (сборник) детских песен. По этой причине исполнители иногда меняют порядок следования пьес в «Детской», что было бы невозможно в «цикле» (в основе концепции которого лежит единая и сквозная драматургическая идея).
  19. В наше время оперные театры мира стремятся ставить оперу «Борис Годунов» в авторских редакциях — первой или второй, не совмещая их.
  20. Позже Римский-Корсаков оправдывался: «Своей обработкой и оркестровкой „Бориса Годунова“… я остался несказанно доволен. Яростные почитатели Мусоргского немного морщились, о чём-то сожалея… Но ведь дав новую обработку „Бориса“, я не уничтожил первоначальный вид, я не закрасил старые фрески. Если когда-нибудь придут к тому, что оригинал лучше, ценнее моей обработки, то обработку мою бросят и будут давать „Бориса“ по оригинальной партитуре» (Летопись моей музыкальной жизни. СПб., 1909, с. 351).
  21. Среди существующих на сегодняшний день редакций оперы, выполненных другими композиторами, наиболее близкой к оригиналу считается редакция Д. Д. Шостаковича, оркестровавшего не оркестрованные автором страницы клавира и дописавшего собственную музыку в Пятый (недописанный Мусоргским) акт оперы.
  22. Часть музыки взята из «Марша князей», написанного композитором для (неосуществлённого совместного проекта) оперы «Млада».
  23. Например: Холопов Ю. Н. Мусоргский как композитор XX века // Мусоргский и музыка XX века. М.: Музыка, 1989.
  24. Идею оперы подал Мусоргскому его друг, литературовед и филолог В. В. Никольский.
  25. См. Беляев В. М. «Борис Годунов» в театре имени Станиславского // Жизнь искусства, 1929, № 12, 17 марта, с.10-11.
  26. Мусоргский предполагал сочинить её в зависимости от «сценической техники» (письмо Стасову от 22.08.1880).
  27. Первые издания: 1871 (№ 2, 3, 4), 1872 (полностью; обложка издания выполнена по рисунку И. Е. Репина), 1907 (с добавлением песен «Кот Матрос» и «Поехал на палочке»).
  28. Племянники Мусоргского Татьяна и Георгий, дети его брата Филарета.
  29. Сын Ц. А. Кюи, у которого Мусоргский был крёстным.
  30. В современной концертной практике «Кот Матрос» исполняется как № 6 цикла «Детская».
  31. В современной концертной практике «Поехал на палочке» исполняется как № 7 цикла «Детская».
  32. 1877. На тот же текст позже (1885) написана песня А. П. Бородина.
  33. Люба и Бельтов — герои романа А.Герцена «Кто виноват».
  34. Рукопись Марша (без заголовка, в виде клавира) хранится в РНБ под шифром Ф.61 (В. И. Бельский), ед. хр. 19. В русском тексте используется первая строка Корана «Ла Илляха иль Алла» («Нет Бога, кроме Аллаха») и несколько бессмысленных слов, по-видимому, записанных Мусоргским от носителя на слух. На последней странице рукописи — дата и автограф: «11 октября 1859 года, Модест Мусоргский».
  35. В начале партитуры значится: Содержание — 1. Сбор ведьм, их толки и сплетни; 2. Поезд сатаны; 3. Чёрная служба; 4. Шабаш.
  36. Основой оркестрового сочинения послужила фортепианная пьеса «Интермеццо», к которой автор дописал трио.
  37. См., например, [ru.wikisource.org/wiki/%D0%9F%D0%B8%D1%81%D1%8C%D0%BC%D0%BE_%D0%9C._%D0%9F._%D0%9C%D1%83%D1%81%D0%BE%D1%80%D0%B3%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%E2%80%93_%D0%92._%D0%92._%D0%A1%D1%82%D0%B0%D1%81%D0%BE%D0%B2%D1%83_12_%D0%B8%D1%8E%D0%BB%D1%8F_1872_%D0%B3. письмо Мусоргского Стасову от 12 июля 1872 г.].

Литература

  • Наследие М. П. Мусоргского. Сборник материалов (к выпуску Полного академического собрания сочинений М. П. Мусоргского в 32 томах). Составление и общая редакция Е.Левашева, М.: Музыка, 1989 (содержит подробную библиографию [только русскоязычную] на год выпуска книги и самый полный на сегодняшний день перечень соч. Мусоргского с указанием рукописных источников).


  • М. П. Мусоргский : [альбом / сост., авт. вступ. ст. и текста Р. К. Ширинян ]. — М. : Музыка, 1987.
  • М. П. Мусоргский в воспоминаниях современников: сб. ст. / [сост., текстолог. ред., вступ. статья и коммент. Е. Гордеевой]. — М. : Музыка, 1989.
  • Мусоргский в квадрате / [сост. Алексей Лысаков]. — Москва : Классика-XXI, 2008.
  • М. П. Мусоргский и музыка ХХ века: сб. статей / [ред.-сост. Г. Головинский]. — М. : Музыка, 1990.
  • М. П. Мусоргский. К пятидесятилетию со дня смерти 1881—1931. Статьи и материалы. Под редакцией Ю. Келдыша и В. Яковлева. Москва: Госмузиздат, 1932 (содержит ценные статьи и список сочинений, подготовленные П. А. Ламмом, воспоминания современников, письма, подробные указатели, первую публикацию сатирической картины К. Е. Маковского «Могучая кучка» и др.).
  • Абызова Е. Н. «Картинки с выставки» Мусоргского. М.: Музыка, 1987.
  • Абызова Е. Н. Модест Петрович Мусоргский. — М. : Музыка, 1985.
  • Акулов Е. А. Три Бориса. Сравнительный музыкально-драматургический анализ партитур оперы «Борис Годунов» М. Мусоргского, Н. Римского-Корсакова, Д. Шостаковича. — М.: МАРТ, 1997.
  • Бакаева Г. «Хованщина» М. Мусоргского — историческая народная музыкальная драма. — Киев: Музична Україна, 1976.
  • Беляев В. М. Мусоргский. Скрябин. Стравинский: сб. статей. — М. : Музыка, 1972.
  • Берченко Р. Э. Композиторская режиссура Мусоргского. Москва: УРСС, 2003.
  • Васильева А. Русский лабиринт. Биография М. П. Мусоргского. Псков: Псковская областная типография, 2008.
  • Веприк А. М. Три оркестровые редакции первой картины пролога оперы Мусоргского «Борис Годунов» // Веприк А. М. Очерки по вопросам оркестровых стилей. — М.: Советский коспозитор, 1978.
  • Гервер Л. "Тень непроглядная"и «свет в небесной вышине»: к сравнению совокупного поэтического текста в романсах Мусоргского и Римского-Корсакова // Русская музыка. Рубежи истории: мат-лы международной научной конференции; [редколл. С. Савенко,И. Скворцова и др.]. — М.: Моск. гос. консерватория им. П. И. Чайковского, 2005. — С. 78-99.
  • Гервер Л. Л. Поэзия вокального творчества композитора как единый текст: романсы Мусоргского и Римского-Корсакова // Вестник истории, литературы, искусства: Альманах / Российская академия наук, Отделение историко-филологических наук; Главный редактор Г. М. Бонгард-Левин. — М.: Собрание, Наука, 2010. — Т. 7. — С. 190—200. — ISBN 978-5-02-037377-8.
  • Голенищев-Кутузов А. А. Воспоминания о М. П. Мусоргском // Музыкальное наследие. Вступ. статья и комментарии Ю. В. Келдыша. Вып. 1. М., 1935, с. 4-49.
  • Головинский Г. Л. Мусоргский и фольклор. — М.: Музыка, 1994.
  • Головинский Г. Л., Сабинина М. Д. Модест Петрович Мусоргский. — М.: Музыка, 1998.
  • Гордеева Е. М. Композиторы «Могучей кучки». — М. : Музыка, 1985.
  • Добровенский Р. Рыцарь бедный. Книга о Мусоргском. — Рига: Лиесма, 1986.
  • Дурандина Е. Е. Вокальное творчество Мусоргского. — М. : Музыка, 1985.
  • Жуйкова Л. Музыкальная эстетика М. П. Мусоргского. — СПб.: Композитор — Санкт-Петербург, 2015.
  • Жуйкова-Миненко Л. Трагическое и комическое в творчестве М. П . Мусоргского / /Вопросы теории и эстетики музыки. — Вып. 14. — М. : Музыка,1975. — С. 39-64.
  • Запорожец-Ишлинская Н. В. Оперы Мусоргского: Путеводитель. — М. : Музыка, 1985.
  • Игорь Глебов (Б. Асафьев). Мусоргский. Опыт характеристики. — М., 1923.
  • Кандинский А. И. О религиозно-нравственной основе «Хованщины» М. П. Мусоргского // Из истории русской музыкальной культуры. — М.: Московская консерватория, 2002
  • Кандинский А. И. Статьи о русской музыке. — М.: Научно-издательский центр «Московская консерватория», 2010.
  • Каратыгин В. Мусоргский. Шаляпин (очерки творчества). — П., 1922.
  • Келдыш Ю. Романсовая лирика Мусоргского. — М., 1933.
  • Лапшин И. И. Модест Петрович Мусоргский // Звучащие смыслы. Альманах. — СПб. : Изд. С.-Петерб. ун-та, 2007. — С. 275—322 (перепечатка статьи Лапшина 1917 г.)
  • Левашев Е. М. Драки народа и драма совести в опере «Борис Годунов» // Советская музыка., 1983. № 5.
  • Михайлов А. В. О мировоззрении М. П. Мусоргского // Михайлов А. В. Музыка в истории культуры: избранные статьи. М., 2008, с. 147—178.
  • Музыкальный современник, 1917, № 5-6 (сдвоенный номер журнала, посвящённый М. П. Мусоргскому; содержит воспоминания и статьи И. И. Лапшина, статьи В. Г. Каратыгина, В. Д. Комаровой, А. Н. Римского-Корсакова, неизданные письма Мусоргского и др.)
  • Новиков Н. С. Молитва Мусоргского. Поиски и находки. Изд.2, исправленное и дополненное. Великие Луки, 2009. ISBN 978-5-350-00176-1
  • Новиков Н. С. У истоков великой музыки. Поиски и находки на родине М. П. Мусоргского. — Л.: Лениздат, 1989.
  • Образцова И. М., Образцова Н. Ю. М. П. Мусоргский на Псковщине. — Л. : Лениздат, 1985.
  • Оголевец А. С. Вокальная драматургия Мусоргского. — М. : Музыка, 1966.
  • Орлов Г. П. Летопись жизни и творчества М. П. Мусоргского. — М.-Л.: Государственное музыкальное издательство, 1940.
  • Орлова А. А. Мусоргский в Петербурге. — Л.: Лениздат, 1974.
  • Орлова А. А. Труды и дни М. П. Мусоргского. Летопись жизни и творчества. — М.: Государственное музыкальное издательство, 1963. — 702 с. (формат книги увеличенный; содержит подробный хронограф)
  • Полякова Л. В. «Картинки с выставки» М. П. Мусоргского. — М. : Музгиз, 1960.
  • Попова Т. М. П. Мусоргский. — М. : Музгиз, 1959.
  • Ручьевская Е. А. «Хованщина» Мусоргского как художественный феномен. К проблеме поэтики жанра. — СПб. : Композитор, 2005.
  • Сабанеев Л. Л. О Мусоргском // Сабанеев Л. Л. Воспоминания о России. — М. : Классика — XXI, 2005.
  • Сабинина М. Д. [lib.rmvoz.ru/bigzal/irm/7/musorgskij/st Мусоргский. История русской музыки. Том 7], электронное издание, передано для публикации Государственным институтом искусствознания.
  • Сквирская Т. З., Хаздан Е. В. Еврейский напев в записи М. П. Мусоргского // Петербургский музыкальный архив. Вып.10. СПб.: Издательство Политехнического университета, 2012, С.73-86.
  • Смирнов М. А. Фортепианные произведения композиторов «Могучей кучки». — М.: Музыка, 1971.
  • Соловцов А. М. П. Мусоргский. — М.-Л., 1945.
  • Стасов В. В. Перов и Мусоргский // Русская Старина, 1883, т. XXXVIII, стр. 433—458;
  • Стасов В. В. [www.memoirs.ru/rarhtml/Stasov_IV86_23_3.htm Памяти Мусоргского // Исторический вестник, 1886. — Т. 23. — № 3. — С. 644—656.]; его же, «Памяти М.» (СПб., 1885);
  • Трембовельский Е. Б. Стиль Мусоргского. Лад, гармония, склад. Монография. (Издание второе, исправленное и дополненное). — М.: ООО Издательство «Композитор», 2010.
  • Туманина Н. М. П. Мусоргский. М. — Л., 1939.
  • Тышко С. Проблема национального стиля в русской опере. Глинка, Мусоргский, Римский-Корсаков. -К. : ЭП «Музинформ», 1993.
  • Федякин С. Р. Мусоргский // Жизнь замечательных людей. М. : Молодая гвардия, 2009.
  • Фрид Э. Л. Мусоргский: Проблемы творчества. — Л. : Музыка, 1981.
  • Фрид Э. Л. М. П. Мусоргский: Популярная монография. — 4-е изд. — Л. : Музыка. 1987.
  • Фрид Э. Л. Прошедшее, настоящее и будущее в «Хованщине» Мусоргского. — Л. : Музыка, 1974.
  • Хубов Г. Н. Мусоргский. — М. : Музыка, 1969.
  • Черный О. Е. Мусоргский. Повесть. — М. : Детгиз, 1961.
  • Шавердян А. «Борис Годунов» (критический разбор). — М., 1931.
  • Ширинян Р. К. Оперная драматургия Мусоргского. — М.: Музыка, 1981.
  • Шлифштейн С. И. Мусоргский. Художник. Время. Судьба. — М. : Музыка, 1975.
  • Шумская Н. А. «Сорочинская ярмарка» М. П. Мусоргского: Путеводитель. — М. : Музыка, 1970.
  • Юдина М. В. «Картинки с выставки» Модеста Петровича Мусоргского // Юдина М. В. Вы спасетесь через музыку. Литературное наследие. — М. : Классика—XXI, 2005.
  • Яковлев В. В. «Борис Годунов» в театре // Яковлев В. В. Избранные труды о музыке. Т. 3. — М., 1983.
  • Brown D. Musorgsky, his life and works. Oxford, 2002.
  • Calvocoressi M. D. Moussorgsky. His life and works. London, 1956.
  • Forte A. Musorgsky as modernist: The phantasmic episode in Boris Godunov // Music Analysis 9 (1990), p.3-45.
  • Hofmann R. Moussorgsky. Paris, 1952.
  • Taruskin R. Musorgsky. Princeton, 1993.
  • Мультимедийный CD: Modest Mussorgsky. A Multimedia Tribute to the Great Composer. (ed. By Sergey Lebedev). Luvia United, 1999.

Ссылки

  • [www.kholopov.ru/arc/musorg-opera-omnia-antipov.pdf Полный аннотированный указатель сочинений Мусоргского] (В.Антипов, 1989)
  • [www.mussorgsky.ru/ Мусоргский Модест] Сайт о Мусоргском
  • [musorgskiy1839.ru/ Мусоргский Модест] Сайт о Мусоргском (общеобразовательный материал)
  • Модест Петрович Мусоргский: ноты произведений на International Music Score Library Project
  • [www.notarhiv.ru/ruskomp/musorgskiy/spisok.html Ноты романсов и песен Мусоргского]
  • [www.turgenevmusica.info/ru/musorgsky.html Тургенев и Мусоргский]
  • [www.kholopov.ru/msrg.pdf Холопов Ю. Н. Мусоргский как композитор XX века] (1989)
  • [www.kholopov.ru/hol-musorg-form.pdf Холопов Ю. Н. Мусоргский как мастер музыкальной формы] («Картинки с выставки») (2002)

Отрывок, характеризующий Мусоргский, Модест Петрович

– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.