Модокская война

Модокская война
Основной конфликт: Индейские войны
Дата	6 июля 1872 — 4 июня 1873
Место	Калифорния
Итог	Победа США
Противники
США Модоки
Командующие
Эдвард Кэнби Джефферсон К. Дэвис Фрэнк Уитон Кинтпуаш Скарфэйс Чарли Шэкнести Джим
Силы сторон
400—700 53 воина
Потери
67 убитых 46 раненых 13 убитых

Модокская война, Модокская кампания (англ. Modoc War) — вооружённый конфликт между США и модоками, происходивший на территории современных штатов Орегон и Калифорния с 1872 года по 1873 год.

Предыстория

Договор с США

До начала Калифорнийской золотой лихорадки модоки практически не имели контактов с белыми людьми. Массовая добыча золота в Калифорнии в 1848—1855 годах привлекла десятки тысяч добровольцев не только из США, но и из стран Латинской Америки, Европы, из Австралии.

Пришельцы захватывали традиционные земли модоков возле озера Туле, на границе Калифорнии и Орегона. Модоки совершили нападение возле Блади-Пойнт и убили 65 белых поселенцев. В ответ калифорнийская милиция во главе с Беном Райтом убила 41 модока во время мирных переговоров. Этот вооружённый конфликт продолжался до 1864 года, когда правительство США подписало договор с модоками, кламатами и яхускинами о создании резервации. В соответствии с условиями договора, модоки уступили свои земли возле Лост-Ривер и озёр Туле и Лауэр-Кламат, и были вынуждены переселиться в резервацию, расположенную в юго-западном Орегоне.

Конфликт с кламатами

После переселения в резервацию модоки начали обустраиваться на новом месте. Резервация находилась на территории индейцев кламатов, которые оказались не рады новым соседям и восприняли приход модоков как вторжение. Пользуясь численным большинством, кламаты провоцировали конфликты, воровали лесоматериалы. К тому же, агент резервации отпускал пищу и одежду только кламатам, модокам ничего выделено не было. Все эти обстоятельства вынудили модоков покинуть резервацию и вернуться на Лост-Ривер.

Возвращение на землю предков

В 1865 году лидер модоков Кинтпуаш, более известный как Капитан Джек, повёл свой народ из резервации назад на родную землю. В 1869 году модоки были отправлены армией США обратно в резервацию, однако условия там не улучшились и в апреле 1870 года Капитан Джек повёл свою общину модоков к озеру Туле.

В течение 1870 года Бюро по делам индейцев предприняло действия, чтобы вернуть модоков в резервацию, однако они не увенчались успехом. Модоки вернулись в долину Лост-Ривер, где жили прежде. Однако белые поселенцы, жившие в этой долине, не хотели видеть модоков рядом и часто жаловались на них правительственным чиновникам. Кинтпуаш предупредил своих людей, чтобы они держались подальше от белых. В течение лета 1872 года Бюро по делам индейцев вновь попыталось вернуть модоков в резервацию, на что Кинтпуаш возразил, что его народ не может мирно жить с кламатами. Он просил выделить модокам резервацию на их исконной земле.

Бюро по делам индейцев признало эту просьбу разумной, но белые фермеры воспротивились этому, они не хотели лишаться своих земель.

Война

Сражение на Лост-Ривер

Осенью 1872 года правительство США приказало модокам вернуться в в юго-западный Орегон в резервацию. Модоки возвращаться отказались. Военным было приказано переместить их силой.

28 ноября 1872 года 40 солдат первого кавалерийского полка под командованием капитана Джеймса Джексона вышли из форта Кламат и двинулись на юг, в направлении Лост-Ривер. Отряд капитана Джексона, который пополнился добровольцами и группой милиционеров, прибыл ранним утром 29 ноября к лагерю модоков. Желая избежать вооружённого конфликта, Кинтпуаш дал согласие на перемещение в резервацию. Джеймс Джексон приказал разоружить модоков. Индейцы начали складывать свои винтовки и револьверы возле солдат. Во время разоружения произошёл конфликт между лейтенантом Фрейзером Бутеллем и воином модоков Скарфэйсом Чарли, в результате которого они выстрелили друг в друга. Джексон приказал своим солдатам открыть огонь, а воины модоков попытались захватить своё оружие. После перестрелки солдаты отступили, ожидая подкрепления, а модоки направились на южный берег озера Туле и разместились в естественной крепости, известной ныне как Крепость Капитана Джека, состоящей из множества пещер.

Первая битва у крепости

Утром 17 января 1873 года армейские силы подошли к крепости Капитана Джека. Военным мешал сильный туман. Модоки заняли хорошие огневые позиции и вели прицельный огонь по солдатам.

В конце дня армия была вынуждена отступить, потеряв убитыми 35 человек, около 25 получили ранения. Среди модоков потерь не было.

Переговоры

28 января 1873 года министр внутренних дел США Коламбус Делано создал мирную комиссию для урегулирования конфликта с модоками. Комиссия состояла из Альфреда Мичема, бывшего индейского агента, Джесси Эпплгейта, политика из Орегона, и ещё нескольких человек. Генерал Эдвард Кэнби был назначен в качестве консультанта.

19 февраля мирная комиссия провела своё первое заседание недалеко от ранчо Фэйрчайлда, к западу от укрепления модоков. В лагерь модоков был послан человек, чтобы договориться о встрече с Кинтпуашем.

Первоначально всем модокам, участвовавшим в перестрелках с белыми, была обещана амнистия, однако из-за давления со стороны жителей Орегона, чьи родные были убиты индейцами, члены комиссии отказались от своего предложения об амнистии для группы Хукера Джима — его люди подозревались в убийстве поселенцев. Переговоры затянулись, лидер модоков стремился к мирному урегулированию конфликта, но не все индейцы были за мир с белыми, сторонники военного пути набирали всё большее влияние среди модоков, среди них особенно активны были Хукер Джим и Шончин Джон. Чтобы укрепить свою власть Капитан Джек согласился на их план: он устроил встречу с американскими военными лидерами, намереваясь их всех убить. Во время переговоров 11 апреля Кинтпуаш и ещё несколько воинов достали револьверы и убили двух человек; Капитан Джек самолично застрелил генерала Кэнби, вторым убитым был священник Томас, в него выстрелил Бостон Чарли, один из тех, кто не верил в мир с белыми.

Вторая битва у крепости

15 апреля армия США начала атаку крепости. Бой продолжался в течение дня. На следующий день военные вновь возобновили атаку цитадели модоков, но индейцы удачно отстреливались и не позволили солдатам завладеть крепостью. Армия отрезала модоков от озера Туле, оставив таким образом их без питьевой воды.

Утром 17 апреля солдаты предприняли последний штурм крепости, применив артиллерийские орудия. Когда военные ворвались в крепость, там никого не было. Модоки тихо ушли от них по впадинам и ущельям.

Битва на Сэнд-Бьютт

26 апреля капитан Эван Томас во главе 5 офицеров, 66 солдат и 14 скаутов из резервации Уорм-Спрингс направился на поиски мятежных модоков. В полдень отряд Томаса остановился на привал, вблизи Сэнд-Бьютт, и был неожиданно атакован группой модокских воинов, которых возглавлял Скарфэйс Чарли. Некоторые солдаты поспешно бежали, покинув поле боя, те, кто остался сражаться, были убиты или тяжело ранены.

После сражения на Сэнд-Бьютт армию США в войне против модоков возглавил бригадный генерал Джефферсон Коламбус Дэвис.

Сражение на Драй-Лейк

На рассвете 10 мая небольшой отряд модоков напал на лагерь военных, которые расположились вблизи Драй-Лейк. Армия США потеряла 5 человек убитыми, 12 получили ранения. У модоков было убито 5 воинов, это было первое поражение индейцев в этой войне.

Среди модоков начались разногласия. Часть воинов, во главе с Хукером Джимом, сдалась армии США. Среди них были Скарфэйс Чарли и Шэкнести Джим. Эта группа модоков согласилась содействовать в поимке Капитана Джека в обмен на амнистию за убийства поселенцев. Новый командующий, генерал Джефферсон К. Дэвис, взял их под защиту армии, пообещав помилование.

После изнурительного преследования 4 июня 1873 года Капитан Джек был захвачен в долине Лэнгелл.

Последствия

Захватив Капитана Джека, генерал Дэвис собирался повесить лидеров модоков, но военное министерство в Вашингтоне приказало провести суд. 4 июля Капитан Джек и его окружение прибыли в качестве военнопленных в Форт-Кламат.

Капитан Джек, Шончин Джон, Блэк Джим, Бостон Чарли, Бранчо и Слолакс были преданы суду по обвинению в убийстве членов мирной комиссии. 6 модоков были признаны виновными и 8 июля приговорены к смерти. 10 сентября президент Улисс Грант изменил меру наказания для Брончо и Слолакса, заменив её на пожизненное заключение на Алькатрасе.

3 октября 1873 года Капитан Джек, Шончин Джон, Блэк Джим и Бостон Чарли были повешены в Форт-Кламате. Остальные модоки, участвовавшие в войне — 39 мужчин, 64 женщины и 60 детей, были отправлены в Оклахому в качестве военнопленных. Таковыми они считались вплоть до 1909 года, когда им была возвращена свобода передвижения. Тогда некоторые вернулись в Орегонскую резервацию, иные же предпочли остаться в Оклахоме. С той поры племя модоков подразделяется на оклахомскую и орегонскую фратрии.

Литература

• Riddle, Jeff C. The Indian History of the Modoc War. — 1914. — ISBN 0-913522-03-1.
• Murray, Keith A. The Modocs and Their War. — University of Oklahoma Press, 1984. — ISBN 0806113316.

Ссылки

• [www.militarymuseum.org/Modoc1.html Indian Wars: The Modoc War]
• [www.legendsofamerica.com/na-modocwar.html The Modoc War - Fighting in the Lava Beds]

Отрывок, характеризующий Модокская война

За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?