Можайский 141-й пехотный полк
Поделись знанием:
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
| 141-й пехотный Можайский полк | |
 Полковой нагрудный знак | |
| Годы существования |
13 октября 1863 г. - 1918 |
|---|---|
| Страна | |
| Входит в |
36-я пех. див. (13-й АК, Московский ВО) |
| Тип |
пехота |
| Дислокация | |
| Участие в | |
141-й пехотный Можайский полк
Полк сформирован 13 октября 1863 г. из 4-го резервного батальона и бессрочноотпускных 5-го и 6-го батальонов Селенгинского пехотного полка, в составе трёх батальонов, под названием Можайского пехотного полка, причём полку присвоено старшинство с 29 ноября 1796 г., то есть со дня сформирования 41-го пехотного Селенгинского полка. 25 марта 1864 г. к наименованию Можайского полка был присоединён № 141. Во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. Можайский полк охранял побережье Чёрного моря, а затем вошёл в состав Нижне-Дунайского отряда.
14 мая 1879 г. из трёх стрелковых рот и вновь образованной 16-й роты был сформирован 4-й батальон.
Знаки отличия полка
- Полковое знамя Георгиевское с надписями: «За Севастополь в 1854 и 1855 годах» (отличие пожаловано Селенгинскому пехотному полку за Крымскую войну) и «1796—1896». С Александровской юбилейной лентой (пожаловано 29.11.1896 г.) 1-й батальон имеет Георгиевское знамя с надписью: «3а Севастополь в 1854 и 1856 гг.», пожалованное 30 августа 1856 г. Селенгинскому полку.
- Поход за военное отличие. Пожалован 13.04.1813 г. Селенгинскому полку за отличия в Отечественной войне 1812 г.
- Знаки на головные уборы с надписью: «За отличие». Пожалованы 6.04.1830 г. Селенгинскому полку за отличия в русско-турецкой войне 1828—1829 гг.
Командиры полка
- 1875 - полковник Каппель
- 01.11.1885 — 07.05.1893 — полковник Коссович, Александр Игнатьевич
- 12.05.1893 — 14.08.1895 — полковник фон Поппен, Георгий Васильевич
- 29.03.1900 — 22.02.1904 — полковник Марданов, Александр Яковлевич
- 06.10.1906 — 30.06.1909 — полковник Моисеенко-Великий, Борис Васильевич
- 01.07.1909 — хх.08.1914 — полковник Грибель, Фёдор Егорович
- 05.07.1915 — 07.10.1916 — полковник Агапеев, Всеволод Николаевич
- 06.11.1916 — 1917 — полковник Верёвкин, Николай Александрович
- 19.08.1917 — ? — полковник Алексеев, Константин Васильевич
Напишите отзыв о статье "Можайский 141-й пехотный полк"
Литература
- Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
- Карлашов Н. А. Краткий очерк истории 41-го пехотного Селенгинского полка. Орёл, 1893 (часть книги посвящена Можайскому полку).
- Крестьянское движение в России в 1870-1880 гг. Сборник документов / под ред. П. А. Зайончковского. - М.: Наука, 1968. - С.197-198.
Отрывок, характеризующий Можайский 141-й пехотный полк
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
