Можайское сражение (1618)

Можайское сражение 1618 г.
Основной конфликт: Русско-польская война (1609—1618)
Дата	январь — июнь 1618 года
Место	Россия
Итог	Тактическая победа польско-литовских войск.
Противники
Русское государство Речь Посполитая
Командующие
Борис Лыков Дмитрий Черкасский Дмитрий Пожарский Григорий Валуев Василий Ахамашуков-Черкасский Григорий Волконский Владислав Ваза Ян Кароль Ходкевич Мартин Казановский Станислав Чаплинский Александр Гонсевский
Силы сторон
16500 18000
Потери
неизвестно неизвестно

Можайское сражение — серия боёв между русскими войсками под командованием воевод Бориса Лыкова, Дмитрия Черкасского и Дмитрия Пожарского и польско-литовской армией во главе с Владиславом Вазой и Яном Каролем Ходкевичем на завершающем этапе русско-польской войны 1609—1618 гг. на западных подступах к Москве, в основном в районе Можайска. Сражение является частью Московского похода Владислава IV. В ходе многомесячных боёв русским армиям удалось сохранить свою боеспособность и предотвратить быстрый захват Москвы. Однако угроза окружения заставила русские войска отступить в южном направлении, открыв противнику путь к столице.

Предыстория

После победы над польско-литовскими войсками в Московском сражении 1612 г. силами второго ополчения и избрания на царство Михаила Федоровича русские войска перешли в контрнаступление. В 1613-14 гг. им удалось освободить от польско-литовских войск большую часть захваченных городов и даже предпринять несколько рейдов на территорию Литвы. Однако быстро взять главную цель походов — Смоленск, не удалось и осада города затянулась до 1616 года. Не удалось переломить и ход войны против Швеции, что в итоге привело к заключению Россией невыгодного Столбовского мира.

В свою очередь, польский король Сигизмунд III не оставил попыток подчинить себе Русское государство. Воспользовавшись тем, что его сын — Владислав Ваза ещё в 1610 году был призван на русское царство правительством Семибоярщины, Сигизмунд организовал новый завоевательный поход в Россию. Поход был представлен как выступление законного царя против «узурпатора» Романова. Делалась ставка в первую очередь на раскол русского общества и армии и свержение новой династии, как это уже происходило в 1605 (свержение Федора Годунова) и 1610 (свержение Василий Шуйского) годах.

Наступление литовцев началось фактически ещё до выступления Владислава в поход. Пользуясь слабостью и низким боевым духом блокирующих Смоленск русских отрядов (около 3500 человек), в ноябре 1616 г. отряд Александра Гонсевского (до 2000 чел.) предпринял смелый манёвр и расположился в тылу у русской осадной армии Михаила Бутурлина в селе Твердилицы.. В мае 1617 года, в связи с подходом на помощь Гонсевскому «лисовчиков» во главе с новым полковником Станиславом Чаплинским, русское осадное войско было вынуждено покинуть острожки под Смоленском и отойти по направлению к Белой.

Владислав выступил из Варшавы 5 апреля 1617 года, но только сентябре 1617 года прибыл в Смоленск. 1 (11) октября воевода Дорогобужа Иванис Ададуров перешёл на сторону Владислава. Весть о сдаче города привела к настоящей панике в русском войске под Вязьмой и 8 (18) октября крепость была без боя занята интервентами. Передовые отряды Чаплинского и Гонсевского проникли дальше вглубь русской территории к главной базе русских войск — Можайску и заняли располагавшийся неподалеку Колоцкий монастырь. Фактически на пути противника к столице оставался лишь плохо укрепленный Можайск и слабое войско с низким боевым духом. Некоторые из советников Владислава советовали немедленно атаковать Можайск, называя его «ключом к Москве», однако наступательный порыв польско-литовской армии стал угасать. Наемные солдаты требовали выплаты жалованья, а наступившие холода удерживали их от продолжения ведения боевых действий. Армия противника остановилась в районе Вязьмы на «зимние квартиры», обеспечив свою безопасность небольшими острожками, занятыми сильными гарнизонами.

Силы сторон

Русская армия

Полк князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского
Второй воевода — Василий Петрович Ахамашуков-Черкасский
Всего — 5231 чел.

• Конница
  • Московские чины и мурзы — 13 чел.
  • Дворяне и дети боярские из городов — 1874 чел.
  • Казаки поместные — 55 чел.
  • Романовские татары — 106 чел.
  • Иноземцы поместные — 357 чел.
  • Казаки — 388 чел.
  • Даточные люди — 39 чел.
  • Татары и новокрещены — 1618 чел.
• Пехота
  • Стрельцы московские — 500 чел.
  • Стрельцы городовые — 276 чел.
  • Пушкари московские — 5 чел.

Полк князя Бориса Михайловича Лыкова
Второй воевода — Григорий Леонтьевич Валуев
Всего — 5754 чел.

• Конница
  • Московские чины — 2 чел.
  • Дворяне и дети боярские из городов — 1872 чел.
  • Татары и новокрещены — 90 чел.
  • Иноземцы поместные — 70 чел.
  • Казаки поместные — 60 чел.
  • Татары понизовые — 1214 чел.
  • Казаки — 1598 чел.
  • Даточные — 388 чел.
• Пехота
  • Бельские немцы — 60 чел.
  • Стрельцы московские — 400 чел.

Полк князя Дмитрия Михайловича Пожарского
Всего — 5422 чел.

• Конница
  • Московские чины — 20 чел.
  • Дворяне из городов — 1861 чел.
  • Казаки — 2021 чел.
• Пехота
  • Стрельцы московские — 445 чел.
  • Стрельцы городовые и казаки пешие — 1075 чел.

Польско-литовская армия

Владислав Ваза
Всего 3800 чел.

• Конница
  • Гусарские хоругви — 5 (500 чел.)
  • Казацкие хоругви — 4 (500 чел.)
  • Рейтарские роты — 2 (400 чел.)
• Пехота
  • Немецкая пехота — 3 роты (600 чел.)
  • Польская пехота — 6 рот (1100 чел.)
  • Венгерская пехота — 1 полк (600 чел.)

Гетман великий литовский Ян Кароль Ходкевич
Всего 3200 чел.

• Конница
  • Гусарские хоругви — 5 (1100 чел.)
  • Казацкие хоругви — 6 (600 чел.)
  • Рейтарские роты — 7 (700 чел.)
• Пехота
  • Польская пехота — 1 рота (200 чел.)
  • Казаки — 600 чел.

Мартин Казановский
Всего ок. 4400 чел.

• Конница
  • Гусарские хоругви — 11 (1100 чел.)
  • Казацкие хоругви — 7 (980 чел.)
  • Хоругви пятигорцев — 19 (2150 чел.)
  • Рейтарские роты — 1

Прочие подразделения
Всего 4350 чел.

• Конница
  • Лисовчики — 1000 чел.
  • Русские изменники — 1000 чел.
  • Литовские татары — 500 чел.
  • Литовские казаки — 500 чел.
• Пехота
  • Немецкая пехота — 800 чел.
  • Шотландская пехота — 200 чел.
  • Драгуны — 200 чел.
  • Польская пехота — 1 рота (150 чел.)

Ход сражения

Первые столкновения

Армии Пожарского противостояли в основном лисовчики Чаплинского и Петра Опалинского. Самым крупным их успехом стало взятие и сожжение Мещовска и Козельска. Мещовск был взят неожиданным нападением, а Козельск сдали казаки — бывшие сторонники Ивана Заруцкого. Малая война на этом направлении продолжалась всю зиму 1617-18 гг. На центральном направлении практически первое же их столкновение с интервентами завершилось успехом. Воевода Лыков внимательно изучил расположение польских острожков и обратил внимание на слишком удаленный от Вязьмы гарнизон ротмистров Рожицкого и Опаровского, расположившийся в районе Царева-Займища (по русским источникам — в селе Алешне). 20 ноября 1617 года против них был послан отряд Григория Валуева, который «сошли польских и литовских людей в Олешне … и ротмистров Резицкого и Опоровского и польских и литовских людей побили наголову, а самого Резицкого и ротмистров и поручиков и шляхтичей и пахолков многих поимали, и знамена и литавры и затинные пищали поимали».

Неудачи заставили Владислава и гетмана Ходкевича задуматься над восстановлением боевого духа своей армии. Для этого, по совету гетмана, была разработана экспедиция на Можайск. Для неё были отобраны самые лучшие части польско-литовского войска (1000 конницы и 1500 пехоты) при нескольких полевых орудиях. 8 декабря корпус двинулся из Вязьмы к Можайску. Опыт взятия Дорогобужа и Вязьмы давал надежду, что внезапная атака на крепость может привести к успеху. Но, как выяснилось, через разведчиков Лыков ещё за неделю узнал о готовящейся экспедиции и привел гарнизон в готовность. Кроме того, и в предшествующие недели он активно готовил Можайск к обороне: «Можайск, в коем сильный гарнизон, обнесен валом и окопан широким рвом, что, кроме того, вокруг во многих местах поделаны завалы и палисады». Не доходя до крепости, польско-литовское войско повернуло назад. При отступлении в суровых зимних условиях много солдат, особенно немцев, погибло от холода.

Наступление польско-литовских сил

Собрав силы, Ходкевич и Владислав перешли к завершающему этапу кампании. Воевода Лыков сообщал «Владислав и гетман со многими польскими и литовскими людьми пришли под Москву и стали под Борисовым городищем». Борисов городок был обнесен каменной стеной и располагал большим гарнизоном. По польским сведениям он насчитывал более 2000 человек. Можайск в то время не обладал сильными укреплениями и лагерь русских войск опирался на систему острогов. В самом городе располагался гарнизон Федора Волынского. 8 июля (29 июня) Лыкову удалось одержать небольшую, но очень важную победу: «приходили под Можайск из под Борисова городища королевич и гетман со многими польскими и литовскими людьми и они … из острогу против литовских людей входили и бились и от Можайска отбили и языки поимали и многих побили».

Так как направление удара было точно определено, вскоре ближе к Можайску были подтянуты все три части русской армии. Пожарский переместился в район Боровска, а Черкасский — в район Рузы. Воеводы не ограничивались обороной. Подход Черкасского и Пожарского уравнивал силы противостоящих сторон. Получив сведения о движении польско-литовских отрядов по Оболенской и Серпуховской дорогам, Черкасский выслал против них своего товарища Василия Ахамашукова-Черкасского с дворянскими сотнями. Тот прибыл к Пафнутьеву Боровскому монастырю, где встретился с казачьими сотнями из армии Пожарского, посланными к монастырю ставить острог. Черкасский, присоединив к себе часть казаков, атаковал польско-литовский отряд, расположившийся в наспех сооруженном таборе в 7 верстах от монастыря. Атака русских войск была проведена неумело, сказалось также и недоверие казаков и дворян друг к другу. Польско-литовский отряд, отразив нападение, перешёл в контратаку. Русские сотни обратились в беспорядочное бегство. Только вмешательство двух сотен смоленских дворян и детей боярских, которые не участвовали в первом нападении, остановило избиение бегущих русских воинов.

Ожесточенные бои под Можайском продолжались более месяца. Дмитрию Черкасскому было приказано переместиться со своим полком вплотную к лагерю Лыкова. Воевода сначала послал часть сил ставить острог у Лужецкого монастыря, а вскоре отправился из Рузы и сам. Однако поляки предупредили действия русского воеводы. Полки Черкасского были атакованы в походном положении и с большим трудом пробились в Можайск, потеряв большую часть обоза. Позицию у Лужецкого монастыря также пришлось оставить.

30 июля 1618 года началась новая атака. Напротив города и двух острогов интервенты «стали на три таборы и покопав осыпи и поставя наряд, стреляли … из наряду и ис ручных пищалей». Отряд лисовчиков под командованием Чаплинского перекрыл путь снабжения из Москвы. Пытаясь хоть как-то отвлечь внимание Владислава и Ходкевича от Можайска, Пожарскому было приказано переместиться к Пафнутьеву монастырю, откуда он угрожал флангу противника. Воевода как раз получил подкрепление — к нему прибыли астраханские стрельцы и юртовские татары во главе с мурзой Курмашем. Из монастыря небольшие отряды неоднократно тревожили лагерь Владислава. Вскоре перебежчик из лагеря интервентов, казачий атаман Гаврило Черницын сообщил, что Владислав собирается накрепко осадить лагеря Лыкова и Черкасского и принудить их к сдаче голодом. Припасов в острожках было недостаточно, особенно после того, как в бою был потерян обоз полка Черкасского. Да и сами острожки по расположению были не приспособлены к длительной обороне. Понимая это, правительство уже 2 августа (22 июля) послало к воеводам приказ, разрешающий им в случае необходимости отступить из-под Можайска к Москве, оставив там гарнизон во главе с Федором Волынским и снабдив его достаточным количеством припасов.

Отход русской армии

Между тем бои продолжались. Немецкая пехота окружила русский лагерь шанцами. По острогам начала бить артиллерия «из наряду и ис мушкетов в остроги стреляют ежечас и в острогех из наряду и ис мушкетов ратных людей побивают». Основные усилия польско-литовские войска направили на лагерь Черкасского. 7 августа (27 июля) во время обстрела был тяжело ранен сам воевода « … с земляные осыпи литовские люди ранили в остроге стольника и воеводу Дмитрия Мамстрюковича Черкасского из волконейки убит по затылку по становой кости». Командование объединёнными полками принял на себя Лыков. 28 июля противник начал готовить штурм Можайска со стороны Якиманского монастыря, для его поддержки за рекой Можайкой были построены батареи, наносившие большой урон осажденным.

Опасаясь полного окружения и уничтожения, Лыков принял решение оставить город. Прикрывать отход русских войск должен был полк Дмитрия Пожарского, которому в подкрепление был выслан из Москвы отряд окольничего князя Григория Волконского, состоящий в основном из московских чинов. По плану армия Пожарского должна была выдвинуться к Борисову городку и обеспечить отступление войск Лыкова на юг — к Боровску. Владислав и Ходкевич не ожидали выхода «можайских сидельцев» в южном направлении, думая, что те будут прорываться на восток к Москве.

Однако в последний момент план русского командования чуть не был сорван. Получив сведения о подготовке отхода, воевода Константин Ивашкин со своим гарнизоном покинул Борисов городок и присоединился к армии Пожарского. Это сразу поставило под угрозу судьбу всей операции. Заняв беззащитный Борисов городок, польско-литовские войска могли перерезать пути отхода армии Лыкова или уничтожить её во время отступления. Пожарский среагировал моментально и немедленно послал к Борисову городку астраханских стрельцов во главе с головой Б. Лупандиным. Последний успел вновь занять укрепление, буквально на глазах у литовцев. Вскоре в Борисов прибыли основные силы Пожарского и Волконского. К Можайску были посланы сотни, которые усилили отступавшие войска. Армия Лыкова без потерь отступила к Боровску, вслед за ней отошли войска Волконского и Пожарского: «пропустя бояр и всех ратных людей можайских сидельцев … по милости Божии пришли из Можайска все здорово».

После отступления главных сил русской армии остроги были сожжены, а в Можайске был оставлен гарнизон под командованием Федора Волынского. В течение месяца Волынский успешно отбивался от всего польско-литовского войска. В ходе остановки под Можайском Ходкевич вновь попытался убедить комиссаров в необходимости нанесения удара через богатые юго-западные районы между Калугой и Боровском, но последние настаивали на рывке к Москве. 16 (6) сентября, так и не взяв город, Владислав выступил в направлении Звенигорода.

Итоги сражения

Бои под Можайском не рассматривались русским командованием как неудача. В ходе почти полугодового противостояния (1-я половина 1618 года) удалось задержать наступление Владислава, подготовив оборону столицы. Упорное сопротивление русских войск развеяло иллюзии польского королевича о возможности возобновления Смуты. На сторону «законного царя Владислава» перешёл лишь гарнизон Дорогобужа и несколько казачьих станиц. Никакого восстания против Романовых, на которое, возможно, рассчитывал королевич, не произошло. Нет сомнения, что пленение или уничтожение русских войск под Можайском поставили бы государство в критическое положение и, возможно, стали бы причиной падения правительства Романовых и нового витка Смуты.

См. также

• Московский поход Владислава IV

Ссылки

• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Polen/XVII/1600-1620/Stosunki/text1.htm Поход Владислава в Россию, в 1617 и 1618 годах]
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVII/1600-1620/Kniga_seunch/frametext.htm Книга сеунчей 1613-19 гг.]

Отрывок, характеризующий Можайское сражение (1618)

Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.