Мозырская операция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мозырская операция
Основной конфликт: Советско-польская война
Дата

4 марта23 марта 1920

Место

Белоруссия

Итог

Победа Польши

Противники
Польша РСФСР
Командующие
Владислав Сикорский неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
  Советско-польская война (1919—1921)

1918: Вильно (1) • 1919: Берёза-Картузская Несвиж Лида (1) • Вильно (2) • Минск 1920: Двинск Латичов Мозырь Киев (1) • Казатин Житомир Майская операция Киев (2) • Володарка Быстрик Борисполь Новоград–Волынский Ровно Июльская операция Львов Гродно Брест Варшава Радзымин Оссув Насельск Коцк Цыцув Вепш Задворье Белосток Замостье Комаров Кобрин Дитятин Ковель Неман Лида (2) •


Военнопленные Рижский договор Мятеж Желиговского

Мозырская операция — тактическая наступательная операция, предшествовавшая Киевской операции польских войск во время Советско-польской войны 1919—1920 годов.





Предыстория

Готовясь к крупному наступлению на Украине, польское командование решило предварительно захватить уездный город Мозырь и железнодорожный узел Калинковичи. Это перерезало бы важную рокадную железную дорогу, позволявшую советскому командованию быстро перебрасывать войска и боеприпасы вдоль всего советско-польского фронта, и вынудило бы его пользоваться более удалёнными от фронта путями сообщения. Кроме того, захват Мозыря позволял польским войскам занять выгодную позицию на возвышенном правом берегу Припяти. В случае успеха операции Полесская группа польских войск создала бы угрозу правому флангу 12-й армии.

Расстановка сил и план операции

Полесская группа польских войск состояла из 9-й пехотной дивизии (командующий дивизией и всей группой — полковник Владислав Сикорский) и 2-й кавалерийской бригады (2 полка, командующий — полковник Здислав Костецкий). Группа насчитывала 7 тысяч штыков и 1700 сабель, имела 202 пулемёта, 28 орудий, 2 бронепоезда.

Район Мозырь-Калинковичи защищали две бригады 47-й стрелковой дивизии РККА. Польская разведка оценила силы противника в 4 тысячи штыков, 150 сабель, 84 пулемёта, 24 орудия и 6 бронепоездов. В тылу, в районе Речицы (85 км от Калинкович) находилась 57-я стрелковая дивизия РККА.

Главнокомандующий Пилсудский 26 февраля 1920 года издал приказ о начале Мозырской операции в начале марта 1920 года. План операции предусматривал наступление 17-й пехотной бригады в центре на Мозырь и Калинковичи с одновременным обходом сил противника на флангах: на севере 2-й кавалерийской бригадой через местечко Шатилки к Днепру, на юге 18-й пехотной бригадой через Ельск на Барбаров и Наровлю. Этим силам была поставлена задача окружить и уничтожить советские войска в районе Мозыря. Параллельно 4-я пехотная дивизия должна была ударить с севера на Овруч, чтобы отвлечь внимание и силы РККА от основной операции польских войск.

Ход боевых действий

В условиях весенней распутицы в лесисто-болотистой местности войска Полесской группы начали наступление на рассвете 4 марта. Первые же атаки принесли успех, так как случайно совпали с заменой частей 47-й стрелковой дивизии частями 57-й стрелковой дивизии. Вечером 5 марта два батальона 17-й пехотной бригады подошли к Калинковичам, обойдя их с северо-востока, и завязали бой на станции. Утром 6 марта польские подразделения полностью заняли станцию Калинковичи, взяв в плен около 500 человек и захватив один бронепоезд.

18-я пехотная бригада 9-й дивизии к полудню 5 марта ворвалась в Мозырь и захватила мост через Припять. Захват города произошёл настолько стремительно, что польским войскам удалось захватить штаб 1-й бригады советской 47-й дивизии. В 17 часов с юго-западного направления в Мозырь вошли остальные подразделения 18-й пехотной бригады.

К утру 6 марта войска Полесской группы вышли на рубежи, указанные в приказе Пилсудского, за исключением Шатилок, которые были заняты вечером. Вскоре польскими войсками были заняты также Ельск, Барбаров и Наровля.

Советские войска пытались контратаковать, особенно сильные бои шли в районе Шатилок, однако польские войска оказали упорное сопротивление. В ходе боёв с 17 по 23 марта все атаки советских войск были отбиты.

Итоги

Наступление польских войск создало угрозу Гомелю. Польские войска захватили 21 паровоз, 890 вагонов, 3 бронекатера и 23 речных судна. Было взято свыше 800 пленных, 14 орудий, несколько десятков пулемётов, два склада боеприпасов. Польские потери в ходе Мозырской операции составили 62 человека убитыми и ранеными. За эту операцию полковник Владислав Сикорский получил орден «Virtuti Militari» 2-го класса и звание генерала-подпоручика.

Источники

  • А. П. Грицкевич «Западный фронт РСФСР 1918—1920. Борьба между Россией и Польшей за Белоруссию» — Минск, «Харвест», 2010. ISBN 978-985-16-6650-4

Напишите отзыв о статье "Мозырская операция"

Отрывок, характеризующий Мозырская операция

Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.