Менделе Мойхер-Сфорим

Менделе Мойхер-Сфорим
מענדעלע מוכר ספרים
Имя при рождении:	Шолем-Янкев Абрамович
Дата рождения:	2 января 1836(1836-01-02)
Место рождения:	Копыль, Минская губерния, Российская империя
Дата смерти:	8 декабря 1917(1917-12-08) (81 год)
Место смерти:	Одесса, Советская Россия
Гражданство:	Российская империя
Род деятельности:	еврейский писатель, считается основоположником современной светской еврейской литературы на идише. Классик литературы на идише и на иврите.
Годы творчества:	1863 —

Ме́нделе Мо́йхер-Сфо́рим (идиш ‏מענדעלע מוכר ספרים‏‎ — «Менделе-Книгоноша», «Менделе-книгопродавец», Шолем-Янкев (Яков) Абрамович; 21 декабря 1835 (2 января 1836), местечко Копыль, Слуцкий уезд, Минская губерния, ныне Минская область Белоруссии — 25 ноября (8 декабря) 1917, Одесса) — еврейский писатель, считается основоположником современной светской литературы на языке идише. Классик литературы на идише и на иврите. Был учителем в Еврейском казённом училище.

Начало творчества

Выступил с публицистическими статьями о воспитании и перевёл на иврит естественную историю профессора Ленца. Вскоре он пришёл к убеждению, что к народу следует обращаться на народном языке, и стал писать почти исключительно на идише.

Огромный успех имела его повесть «Кляча» (1873), где, под видом несчастной, больной, всеми гонимой клячи изображена жизнь русского еврейства, угнетаемого правительственными мерами. В рассказе «Фишка Хромой» дана картина общественного строя нищих: еврейство, иногда живущее со дня на день, не знающее утром, где оно проведет ночь, не имеющее никаких определенных занятий, охарактеризовано как старая большая торба, иногда порожняя, иногда наполняющаяся то одним мусором, то другим. Самый знаменитый его роман — «Путешествие Беньямина Третьего» (1878), лирико-сатирическая фантасмагория по мотивам средневекового еврейского труда «Путешествие Биньямина из Туделы», напоминающая «Дон Кихота» Сервантеса.

Под влиянием погромов 1880-х годов Менделе, снова вернувшись к древнееврейскому языку, написал несколько повестей и рассказов, в которых, помимо представителей старого еврейства, фигурируют и люди нового поколения, стремящиеся в Палестину — подальше от погромов. Повесть «Стена плача» рассказывает о быте сутенеров и еврейских борделей XIX века. В повести точно описывается механизм торговли «живым товаром».

В одесском литературном обществе Мойхер-Сфорим был одной из самых колоритных фигур. Когда ему было около 60 лет и он заведовал Талмуд-Торой, проживая в помещении школы, в Одессу приехал историк С. М. Дубнов. После встречи между ними завязалась дружба, длившаяся почти 20 лет.

Написал много стихотворений, драм и критических статей на древнееврейском языке, переводил на идиш стихами богослужебные книги. Переведённый на русский язык нравоописательный роман «Отцы и дети» (СПб., 1868) не удался автору.

На русском языке произведения Менделе до революции напечатаны в «Восходе», в «Жизни» и отдельными изданиями; некоторые ещё при его жизни были переведены также на польский язык. После революции его сочинения много издавались в СССР как на идиш, так и в русских переводах, а также получили известность и на Западе.

Мойхер-Сфорим как писатель

В 1862 году редактор солидного ивритского альманаха «Ха-Мелиц» Александр Цедербаум решается выпустить «для простонародья» приложение на идише «Койль а-Мевасер» («Глас провозглашающий» — ивр.). Скоро приложение разрослось и стало популярней основного издания. В 1863 году Абрамович решается дать Цедербауму первую рукопись на идише «Дос клейне менчеле» («Маленький человечек», ещё переводили как «Паразит»). Повесть была опубликована в 1864 году, и эта дата считается началом современной еврейской литературы. Затем вышли повести «Ди таксэ» (кошерный мясной налог) в 1869 и «Ди клячэ» (Кляча) в 1873 году.

Поначалу Абрамович выбрал себе псевдоним Сендерл-книгоноша — мойхер-сфорим по-еврейски. Тогда за свою репутацию испугался Цедербаум. Ведь могли подумать, что сам редактор стоит за псевдонимом. Ведь Сендерл — уменьшительно-ласкательное от его имени Александр. В последнюю минуту решено было назвать автора (он и персонаж, от имени которого ведется рассказ) Менделе Мойхер-Сфорим. Впрочем, выбор псевдонима тоже определил успех. Роль книгонош в еврейской жизни XIX века хорошо описана в статье Александра Львова «Становление русско-еврейской интеллигенции: роль Библии в подготовке языкового сдвига», опубликованной на сайте автора. Без книгоноши в еврейской жизни нельзя было обойтись — он поставлял священные книги, молитвенники, лубочные народные книги, первые сочинения на идиш для женщин и простого народа. Тайком книгоноша удовлетворял и спрос на запретную нееврейскую светскую литературу, проклинаемую раввинами. Персонаж Менделе «пошёл в народ». Он путешествовал в своей кибитке по грунтовым дорогам между Глипском и Бердичевом, встречал разных людей и рассказывал свои истории, критиковал несправедливость, делился своими соображениями о переустройстве мира и особенно — еврейской жизни в Российской империи.

Повести, а затем и роман «Фишка Хромой» стали сенсацией. Писатель резко обрушился на еврейское руководство кагал, обвиняя его в плачевном положении евреев в Российской империи. Писатель яростно атаковал разъедающую коррупцию и некомпетентность руководства еврейских общин и многочисленных благотворительных организаций, критиковал царящие там нравы, казнокрадство, блатместерство и несостоятельность — все, что, к сожалению, снова вернулось кое-где вместе с «возрождением еврейской жизни». Писатель предлагает свои решения, частью утопические, частью осуществленные позже. Менделе призывал богатых не жертвовать деньги, а способствовать профессиональному образованию, готовить хороших специалистов, творческих людей и полезных граждан. Со временем писатель понял, что его сатира слишком прямолинейна, слишком литературна, что она часто бывает устаревшей и бьёт мимо цели. Тогда в еврейскую литературу пришли молодые таланты — прежде всего Шолом-Алейхем и И.-Л. Перец. В их творчестве социальная сатира играла второстепенную роль. И Менделе Мойхер-Сфорим начал переделывать свои старые произведения, добавлять в них теплоту и доброту, сдабривать народными шутками. Он понял, что широкий читатель хочет не религиозно-общественной сатиры, не бичевания коррупции и недостатков, а историй, которые помогают понять, как можно выжить в суровом мире среди всех этих бед. «Фишка Хромой» выходил тремя переделанными изданиями — в 1869, в 1876 и последним — в 1888 году. И с каждым разом в романе смягчается сатира и полемика, зато все больше теплоты и симпатии к бедам своих героев, все больше интереса к народному юмору.

Известные цитаты

Грустна моя мелодия в симфонии еврейской литературы. Мои труды выражают самую суть еврея, который, даже распевая веселые мелодии, звучит издалека, будто он плачет и рыдает. Почему даже его праздничные гимны на шабес звучат как будто они взяты из Книги плача Иеремии? Когда он смеется, то со слезами на глазах. Когда он пробует веселиться, то горькие стоны вырываются из глубины его сердца — это всегда ой-вэй — горе мне, вэй!

Семья

• сын — Михаил Соломонович Абрамович, поэт.
  • внук — Всеволод Михайлович Абрамович, авиатор, первым совершивший дальний перелет с пассажирами (Берлин—Петербург, 1912), погиб в авиационной катастрофе.
• Другой внук — Александр Владимирович Абрамович (1900—1988), советский музыковед, был заместителем директора Одесской (1933—1941) и Кишинёвской (1954—1957) консерваторий, до конца жизни профессором последней. Правнучка, Елена Александровна Абрамович, доцент кафедры теории музыки Института искусств в Кишинёве.

Ссылки

• Статья [www.eleven.co.il/article/12711 Менделе Мохер Сфарим] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Менделе Мойхер-Сфорим

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.