Мой друг Иван Лапшин

Мой друг Иван Лапшин
Жанр	драма
Режиссёр	Алексей Герман
Автор сценария	Эдуард Володарский
В главных ролях	Андрей Болтнев Андрей Миронов Нина Русланова
Оператор	Валерий Федосов Алексей Родионов
Композитор	Аркадий Гагулашвили
Кинокомпания	Киностудия «Ленфильм». Первое творческое объединение
Длительность	95 мин.
Страна	СССР СССР
Год	1984
IMDb	ID 0084345
Выход фильма «Мой друг Иван Лапшин»

К:Фильмы 1984 года

«Мой друг Ива́н Лапши́н» — советский художественный фильм режиссёра Алексея Германа по повести Юрия Германа «Лапшин».

Сюжет

История начальника уголовного розыска города Унчанска, Ивана Лапшина, короткий кусочек его жизни и жизни его друзей, товарищей и знакомых. События фильма, происходящие в 1930-е годы, подаются от имени человека (в ту пору 9-летнего мальчика), который рассказывает о них много лет спустя.

Местный угрозыск занимается поимкой банды Соловьёва, совершающей бессмысленные и жестокие убийства. Его начальник — Иван Лапшин (А.Болтнев), — бывший участник военных действий (подразумевается Гражданская война), человек волевой и решительный. В вопросах борьбы с преступностью он не знает компромиссов. «Вычистим землю, посадим сад и сами ещё успеем погулять в этом саду!» — вот его девиз. Примерно этого же девиза придерживаются и другие участники опергруппы, поддерживая себя время от времени исполнением патриотических песен. Живёт Лапшин, как и большинство его подчинённых — снимает «угол», фактически «койку» у старухи Патрикеевны. Показаны перипетии скромного быта большинства «коммуналок» того времени, когда на небольшой жилплощади одновременно проживают четверо взрослых людей и ребёнок.

Помимо сюжета коммуналки, действия фильма развиваются ещё по двум направлениям — собственно, работа розыска, включая облавы, допросы подозреваемых, общение с уголовным элементом, и «любовный треугольник», состоящий из актрисы местного театра (Н.Русланова), приезжего журналиста Ханина (А.Миронов), и, собственно, Лапшина. Все трое давно знакомы и поддерживают хорошие отношения. Однако, как только Лапшин проявил искреннюю симпатию к актрисе, она сообщает ему, что тайно любит Ханина.

Показана внутренняя жизнь провинциального театра посленэповского периода, когда на сцене соседствовали постановки, как классики (показано «закулисье» спектакля «Пир во время чумы»), так и поиск «новых сюжетов в искусстве», таких как «перековка» бывших уголовников в общественно-полезный элемент. Все трое, и Ханин, и актриса, и Лапшин, добродушно разыгрывают сотрудника Угро Окошкина (А.Жарков), который всячески стремится жениться и, наконец, съехать с коммунальной квартиры. И это ему почти удаётся, но к концу фильма, он, устав от навязчивого внимания жены и её матери, опять возвращается на старое место жительства.

Отдельная сюжетная линия посвящена внутренним переживаниям самого Ханина, у которого совсем недавно умерла жена, и он, временно поселившись в той же коммуналке, что и Лапшин, находясь в подавленном состоянии, пытается застрелиться из ТТ Лапшина. Однако эта затея ему не удаётся, не хватает решимости довести дело до конца, и тогда Лапшин обещает взять его с собой «ловить жуликов». Во время операции именно Ханин замечает, что пока сотрудники милиции проводят облаву в многоквартирном доме, какой-то человек потихоньку уходит, что называется, «дворами». Как выясняется, это и был сам Соловьёв. Так как Ханин никогда не занимался поимкой преступников, то при попытке задержать Соловьёва, последний ранит его. Впоследствии милиции всё-таки удаётся окружить Соловьёва. Несмотря на то, что преступник хочет сдаться, Лапшин «приводит приговор в исполнение».

Выписавшись из больницы, Ханин предлагает Лапшину уехать с ним на Дальний Восток и в Сибирь «показать места», какие Лапшин «никогда не видел», однако тот отказывается. С Ханиным вроде бы собирается уезжать и актриса, но в последний момент тоже остаётся в Унчанске. Однако, больше тесных отношений с ней Лапшин поддерживать не намерен.

В ролях

• Андрей Болтнев — Иван Лапшин, начальник уголовного розыска
• Нина Русланова — Наташа Адашова, актриса
• Андрей Миронов — Ханин, писатель
• Алексей Жарков — Вася Окошкин
• Зинаида Адамович — Патрикеевна
• Александр Филиппенко — Занадворов, отец рассказчика
• Юрий Кузнецов — начальник райотдела милиции
• Валерий Филонов — Побужинский
• Анатолий Сливников — Бычков
• Андрей Дударенко — Кашин

Остальные актёры в титрах указаны как исполнители эпизодических ролей:

• Юрий Помогаев — Соловьёв, главарь банды
• Анатолий Аристов — Хохряков (озвучивает Игорь Ефимов)
• Юрий Ароян — артист местного театра
• Борис Войцеховский — артист и режиссёр местного театра
• Людмила Волкова
• Юрий Козлов
• Сергей Кушаков — Егоров, ведущий артист местного театра
• Наталья Лабурцева
• Б. Мелешкин
• Александра Николаева
• В. Попова
• В. Сиротенко
• Владимир Точилин — Точилин
• Нина Усатова
• Семён Фарада — начфин Джатиев
• Анатолий Шведерский — артист местного театра
• Саша Исаков — рассказчик в детстве
• Валерий Кузин — рассказчик

Работа над фильмом

Оригинальный сценарий картины, «Начальник опергруппы», был написан ещё в 1969 году и основывался на одноимённой повести Юрия Германа. Однако съёмки фильма начались лишь спустя десять лет (в 1979 году), сценарий фильма полностью написан сценаристом и драматургом Эдуардом Володарским, при этом сохранены характеры главных героев из повести отца. «Перед нами было два возможных пути — делать фильм приключенческий и делать фильм о любовном треугольнике, — позже рассказывал режиссёр фильма, Алексей Герман, — Мы не выбрали ни тот, ни этот, смешали оба направления — главным для нас была не детективная интрига, не любовная история, а само то время. О нём мы и делали фильм. Передать его — было нашей самой главной и самой трудной задачей». Сценарий был переписан: за основу расследования, проводимого в картине Лапшиным, было взято реальное дело Тюрина и Соловьёва. Во время работы над сценарием в качестве консультанта выступал тогдашний начальник ленинградского угрозыска, который и рассказал сценаристам о методах работы и о деталях дела Тюрина и Соловьёва. Впоследствии Герман в ответ на слухи о том, что высокие чины из МВД собираются заняться контролем картины, говорил: «Пусть лучше заботятся, чтобы у них сейчас всё было по закону, а за правду того, что у меня показано про 30-е годы, я ручаюсь. Я же не говорю, что так, как было, хорошо, я говорю, что так было».

При отборе актёров режиссёр предпочитал малоизвестные зрителю лица. В результате на главную роль Лапшина был назначен новосибирский актёр Андрей Болтнев, для которого картина «Мой друг Иван Лапшин» стала второй в фильмографии (первой был фильм Семёна Арановича «Торпедоносцы», который, вообще говоря, снимался после фильма «Мой друг Иван Лапшин», но вышел на экраны раньше). Герман отмечал, что специально искал актёра на роль Лапшина «с печатью смерти на лице». Для роли журналиста Ханина нужна была долгая предыстория, места для которой в фильме не было, поэтому на эту роль Герман выбрал более профессионального актёра. Среди претендентов были Александр Филиппенко и Анатолий Васильев, но в итоге роль была отдана Андрею Миронову. На роль Окошкина помимо Алексея Жаркова пробовался новосибирский актёр Евгений Важенин, но он тогда был занят в спектаклях, поэтому роль досталась Жаркову.

Съёмки

Перед самыми съёмками фильма съёмочной группой была проделана огромная работа по воссозданию атмосферы 1930-х годов: собирались фотографии, консультировались с милиционерами тех времён, подыскивали места для съёмок, скупали через комиссионные магазины подлинную одежду того времени, корректировали сценарий. Чтобы прочувствовать атмосферу работы уголовного розыска, Герман со своей женой Светланой Кармалитой около месяца провели в тюрьмах, часто выезжали на допросы, где их оформляли как понятых. По его словам, он хотел воссоздать «чеховскую» атмосферу, поэтому перенёс действия из Ленинграда в провинцию. Места для съёмок Герман нашёл в архивах, где обнаружил вырезку из газеты со снимками деревянной арки и гипсовых пионеров у фонтана. Бо́льшая часть фильма была снята в Астрахани.

Съёмочная группа

• Сюжет:
  • Юрий Герман
  • Алексей Герман
• Автор сценария: Эдуард Володарский
• Режиссёр-постановщик: Алексей Герман
• Оператор: Валерий Федосов
• Художник: Юрий Пугач
• Музыка: Аркадий Гагулашвили
• Монтаж: Леда Семёнова
• Звукооператор: Николай Астахов
• Редактор: В. Шварц
• Консультанты: Е. А. Максимов, М. И. Михайлов
• Режиссёры: Виктор Аристов, В. Никулин
• Грим: О. Телова
• Костюмы: Галина Деева

Факты

• Первое «рабочее» название фильма — «Начальник опергруппы» (фильм был закончен в 1982 году). Фильм был показан в Музее современного искусства.
• Один из прототипов главного героя — работник уголовного розыска Иван Васильевич Бодунов.

Призы и премии

• 1986 — Гос. премия РСФСР им. бр. Васильевых (Андрей Болтнев, Эдуард Володарский, Алексей Герман, Юрий Пугач, Нина Русланова, Валерий Федосов)
• 1986 — МКФ в Локарно (Приз «Бронзовый Леопард», Приз FIPRESCI, Приз Э. Артариа — Алексей Герман)
• 1987 — МКФ в Роттердаме (Премия критики — Алексей Герман)

Ссылки

• [www.kino-teatr.ru/kino/art/kino/332/ «Образ времени» обзор и критика фильма]
• [kinoart.ru/journal/germandolin.html Интервью с Алексеем Германом о фильме]
• «Мой друг Иван Лапшин» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.allmovie.com/movie/v120929 Мой друг Иван Лапшин] (англ.) на сайте allmovie

Отрывок, характеризующий Мой друг Иван Лапшин

– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.