Мокульский, Стефан Стефанович

Стефан Стефанович Мокульский
Дата рождения:	26 июля (7 августа) 1896(1896-08-07)
Место рождения:	Тифлис, Российская империя
Дата смерти:	25 января 1960(1960-01-25) (63 года)
Место смерти:	Москва
Страна:	Российская империя, СССР
Научная сфера:	литературоведение, театроведение
Учёная степень:	доктор филологических наук
Альма-матер:	Киевский университет

Стефан Стефанович Мокульский (26 июля (7 августа) 1896, Тифлис, — 25 января 1960, Москва) — русский советский литературовед, театровед и театральный критик. Доктор филологических наук (1937).

Биография

Стефан Мокульский в 1918 году окончил историко-филологический факультет Киевского университета (в то время — Императорского университета св. Владимира). Свои первые работы по лингвистике он опубликовал в 1916—1917 годах; в 1918 году впервые выступил как театральный критик.

C 1923 года Мокульский жил и работал в Ленинграде, как театровед принадлежал к «ленинградской школе» А. Гвоздева. В 30-х годах Литературная энциклопедия утверждала, что в ранних своих работах Мокульский находился «под сильным влиянием буржуазной науки о театре», а с 1929 года, отойдя от формализма, грешил тем не менее «большими зигзагами то в сторону Лефа и Литфронта, то в сторону некритического усвоения Плеханова и Фриче».

С 1943 года Мокульский жил в Москве; в 1943—1948 годах был директором ГИТИСа. По свидетельству М. Строевой, ГИТИС в этот период был одним из лучших гуманитарных вузов страны, лекции здесь читали П. А. Марков, А. К. Дживелегов, С. И. Радциг, Г. А. Гуковский, Б. В. Алперс, В. Г. Сахновский и многие другие известные искусствоведы и филологи. Уволенный в начале 1949 года с должности в ходе так называемой «борьбы с космополитизмом», как и многие преподаватели института — после опубликования в «Правде» редакционной статьи «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», — Мокульский в 1952—1957 годах заведовал в ГИТИСе кафедрой зарубежного театра.

Стефан Мокульский руководил сектором теории и истории театра в Институте истории искусств АН СССР, был главным редактором Театральной энциклопедии, но выпустить успел только 1-й том.

Педагогическая деятельность

Педагогическая деятельность Мокульского, которую он не оставлял на протяжении всей своей жизни, началась сразу по окончании университета — в 1918 году. С 1923 года, работая в Ленинграде, читал курсы зарубежной литературы в Ленинградском университете и в Педагогическом институте им. Герцена, а также курсы истории зарубежного театра на Высших курсах искусствознания при Институте истории искусств и в Театральном институте, где при его непосредственном участии в 1939 был организован Театроведческий факультет; с 1937 года (после защиты докторской диссертации) — профессор. С 1943 года в Москве преподавал в ГИТИСе, затем в Школе-студии МХАТа и в Академии общественных наук.

Научная деятельность

Научные интересы Стефана Мокульского были связаны в первую очередь с итальянским искусством эпохи Возрождения и французским — эпохи Просвещения. Ему принадлежит ряд работ о Мольере, Ж. Расине, Вольтере, Н. Буало и П. Корнеле, а также об итальянской литературе XIII—XVI веков и итальянской драматургии XVIII века, в частности о К. Гоцци и К. Гольдони, мемуары которого он перевёл на русский язык.

Мокульский считается одним из основоположников советской науки о театре, в круг его научных интересов, помимо драматургии, входило искусство актёра, режиссура, сценография, организационные принципы театра. Он автор 2-томной «Истории западноевропейского театра», изданной в 1936—1939 годах и ставшей первым в СССР трудом, в котором развитие западно-европейского театра прослеживалось от античности до XIX века, а также составитель 2-томной «Хрестоматии» по истории западноевропейского театра, первое издание которой вышло в 1937—1939 годах.

Мокульский был инициатором издания на русском языке и редактором сборников пьес Б. Брехта, К. Гоцци, Э. Ростана, Г. Гауптмана, Л. Пиранделло и многих других зарубежных драматургов. Ему принадлежит также ряд статей о современном театре и кинематографе.

Награды

• Медаль «За оборону Ленинграда» — 1945.

Сочинения

• «Мольер. Проблемы творчества», Л., 1935
• «Бомарше и его театр», Л., 1936
• «Мольер». М., Жургаз, 1936 (ЖЗЛ)
• «История западноевропейского театра», Т. 1-2, М., 1936—1939
• «Расин». Л., 1940
• «Пьер Бомарше. Жизнь и творчество», М., 1957
• «О театре». Сборник, М., 1963
• «Итальянская литература. Возрождение и Просвещение». М., 1966

Литература

• Левбарг Л. А., Финкельштейн Е. Л. С. С. Мокульский // Мокульский С. С. О театре. — М., 1963.
• Хлодовский Р. И. С. С. Мокульский — историк итальянской литературы // Мокульский С. С. Итальянская литература. Возрождение и Просвещение. — М., 1965.

Отрывок, характеризующий Мокульский, Стефан Стефанович

– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.