Молоствов, Михаил Михайлович
| Михаил Михайлович Молоствов | ||
 | ||
| Место рождения: | ||
|---|---|---|
| Место смерти: | ||
| Награды и премии: |
| |
Михаи́л Миха́йлович Молоство́в (18 февраля 1934, Ленинград — 21 апреля 2003, Санкт-Петербург) — российский правозащитник, политический деятель, философ, публицист. Депутат Государственной думы России (1993—1995).
Содержание
Биография
Семья и детские годы
Родители — Михаил Владимирович и Александра Павловна Молоствовы, артисты. В 1935 году в ходе операции «Бывшие люди» («Кировский поток») был выслан с родителями из Ленинграда из-за их дворянского происхождения. Жил с родителями в Ржеве, Саратове, Петропавловске (Казахстан, в эвакуации), Омске.
Учёба и диссидентская деятельность
Окончил философский факультет Ленинградского государственного университета (1957). За выступление на общефакультетском собрании с призывом к демократизации общества был лишён именной стипендии; ему было также отказано в поступлении в аспирантуру. После окончания университета он вернулся в Омск и работал ассистентом кафедры марксистско-ленинской философии местного сельскохозяйственного института.
В конце 1956 — начале 1957 года Молоствов написал «Status quo» — свою первую работу, в которой он подверг критическому анализу советскую государственную систему и потребовал: «1.) Явности политической жизни („Массы должны знать все“, — писал В. И. Ленин); 2.) Всенародного покаяния сообщников Сталина и всенародной реабилитации жертв сталинского террора; 3.) Гарантий от рецидивов бериевщины». В те годы, как и многие другие молодые оппозиционеры-шестидесятники, Молоствов стоял на марксистских позициях, в последующие годы и до конца своей жизни он продолжал следовать методологии марксизма и убеждениям демократа.
КГБ оценил его работу как «антисоветский документ программного характера» и обвинил его в том, что вместе со своими друзьями (Леонтием Гараниным, Евгением Козловым и Николаем Солохиным) Молоствов готовился к созданию антисоветской организации.
25 июля 1958 года Молоствов был арестован в Ленинграде. Также были арестованы и его товарищи. Приговорён вначале к пяти (приговор отменён из-за «мягкости»), затем к семи годам лагерей по ст. 58-10 и 58-11 УК РСФСР. Срок отбывал сначала в Воркутлаге, а затем в Дубравлаге (Мордовия). Освобождён в 1965 году.
После освобождения был учителем в сельских школах Карелии, Новгородской, Псковской и Омской областей. В 1983 году переехал в посёлок Еремково Удомельского района Калининской (ныне Тверская) области, где преподавал в школе, а затем работал почтальоном.
Поддерживал постоянные связи со своими лагерными друзьями, с правозащитным движением, печатался в самиздате. Его статьи о социальном, политическом и нравственном состоянии советского общества помещались и в выходивших за рубежом журналах и сборниках — «22», «Синтаксис», «Форум», «СССР. Внутренние противоречия», «Посев», «Страна и мир», их тексты транслировались в эфире радиостанции «Свобода».
Политическая деятельность
Активно участвовал в работе общества «Мемориал». Выступал на митингах, участвовал в первой в Ленинграде массовой демонстрации в защиту демократии 25 июня 1988 года.
В 1990—1993 годах — народный депутат России, член Верховного Совета, входил в состав фракций «Радикальные демократы» и «Коалиции реформ». Был среди немногих депутатов, выступивших против бесплатной приватизации думцами московских служебных квартир. Во время политического противостояния 1993 года поддержал Б. Н. Ельцина.
В 1993—1996 годах — член Комиссии по правам человека при президенте России. Был членом Комиссии по вопросам помилования при президенте России, выступал против смертной казни.
В 1993—1995 годах — депутат Государственной думы, член фракции «Выбор России». Член комитета по организации работы Государственной думы, председатель Комиссии по депутатской этике. Активно и последовательно выступал против войны в Чечне. В конце 1994 года с группой депутатов Госдумы, пытавшихся остановить войну, ездил в Грозный и находился там под обстрелом и бомбежками в течение всей затянувшейся осады и штурма города. В 1995 году был в группе депутатов, журналистов и правозащитников, предложившей себя Шамилю Басаеву в обмен на заложников, захваченных в будённовской больнице. Был отпущен вместе с другими добровольными заложниками после возвращения басаевцев в Чечню.
Один из немногих депутатов, добровольно отказавшихся от предоставляемых профессией привилегий, и добровольно сдавший[1] в казну государственную квартиру.
Был членом партии «Демократический выбор России». После её самороспуска в связи с созданием партии СПС вступить в последний отказался. Жил в Петербурге, занимался публицистической деятельностью. По словам Елены Боннэр, «один из самых заслуженных и истинных по беспримерному идеализму диссидентов, один из самых чистых политиков — потому и ушедших от неё, что не выносил на дух грязи, один из самых умных людей России — человек железной стойкости и не представимой легкости характера».
Награды
- Медаль памяти 13 января (Литва, 10 июня 1992 года)[2]
Труды
- Прямые, которые не пересекаются. — М., 2000.[3]
- Из заметок вольнодумца: Сборник статей. — СПб., 2003.
- [scepsis.ru/library/id_1328.html «Ревизионизм — 58»] Опубликовано в: Звенья. Исторический альманах. — Вып. 1. М.: Прогресс — Феникс — Atheneum, 1991. — С. 577—593.
Напишите отзыв о статье "Молоствов, Михаил Михайлович"
Примечания
- ↑ См. [piligrim.livejournal.com/347114.html?thread=6788074#t6788074 здесь].
- ↑ Декрет от 10 июня 1992 года № I-2626 [www.lrp.lt/lt/prezidento_veikla/apdovanojimai/apdovanojimai_256.html Информация на официальном сайте Президента Литвы] (лит.)
- ↑ М. Холмогоров [magazines.russ.ru/znamia/2001/4/rec_holm.html Лагерная кличка — Монтень] // «Знамя», № 4 2001
Ссылки
- [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/author.xtmpl?id=1071 Биография]
- [encspb.ru/object/001600140238 Биография]
- [www.prpc.ru/gazeta/62/memory.shtml Некролог]
- [ms.yabloko.ru/novosti/2003/april/molostov.html Некролог]
Отрывок, характеризующий Молоствов, Михаил Михайлович
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
