Молчание (фильм, 1963)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Молчание
Tystnaden
Жанр

драма

Режиссёр

Ингмар Бергман

Продюсер

Аллан Экелунд

Автор
сценария

Ингмар Бергман

В главных
ролях

Ингрид Тулин
Гуннель Линдблум
Биргер Мальмстен

Оператор

Свен Нюквист

Композитор

Иван Ренлинден

Кинокомпания

Svensk Filmindustri (SF)

Длительность

95 мин.

Страна

Швеция Швеция

Год

1963

IMDb

ID 0057611

К:Фильмы 1963 года

«Молчание» (швед. Tystnaden) — классика европейского артхауса от шведского режиссёра Ингмара Бергмана. Третий из так называемой «трилогии веры» Бергмана, включающей ещё ленты «Сквозь тусклое стекло» и «Причастие»

В вымышленной европейской стране две сестры, воплощающие чувственную и интеллектуальную стороны личности[1], почти не общаются и с трудом понимают друг друга, в то же время соперничая за внимание маленького сына одной из них[2]. Фильм получил широкую известность благодаря своему новаторскому, модернистскому киноязыку.





Сюжет

В душном купе поезда, который следует точно не обозначенным маршрутом, едут две сестры — Эстер (И. Тулин) и Анна (Г. Линдблум) и маленький сын последней — Юхан (Й. Линдстром). Они возвращаются домой практически в полном молчании, которое лишь изредка прерывается короткими репликами мальчика и его матери. Ребёнок пытается читать роман Лермонтова «Герой нашего времени». Ему скучно; скучно и его матери. Её сестра Эстер больна раком; во всём её облике усталость, страх смерти, зависть к сестре.

По причине болезни Эстер путешественники сходят с поезда в городе Тимока (эстонское слово, означающее «принадлежащий палачу»). Герои останавливаются в мрачном пустынном отеле. По коридорам этого отеля, которые составляют подобие безмерного лабиринта, бродит маленький герой фильма, разглядывая картины в духе Рубенса, что висят на стенах. В своих скитаниях по отелю он попадает в номер к актёрам-карликам, которые вовлекают его в фантасмагорическую игру, наряжая в платье; однако пришедший главный карлик прикрикивает на них, и игра прекращается. И карлики, и служитель отеля разговаривают на незнакомом языке; ни один из главных героев не понимает их речи.

По улицам города ползут танки — метафора эмоциональной войны между сёстрами[1]. Изнывающая от жары Анна бродит по незнакомым площадям, ловя на себе взгляды окружающих мужчин. Придя в театр (где она присутствует на комическом представлении тех же карликов), она наблюдает, как мужчина и женщина занимаются любовью на задних креслах. О своих переживаниях она рассказывает сестре, которая допытывается о личной жизни Анны. Познакомившись с официантом уличного бистро (Б. Мальмстен), Анна приходит с ним в отель. В отеле они занимаются любовью — и их видит её маленький сын. Позже Эстер застаёт любовников вместе. В номере Анна пытается унизить Эстер, происходит ссора сестёр.

В отсутствие сестры Эстер ведёт себя по-другому: она лежит в постели, курит, пьёт, пытается работать, ласкает себя; она ненавидит весь мир, свою сестру и саму себя, смотрит в окно на город. Под окном появляется танк, он останавливается ненадолго, разворачивается и скрывается за поворотом. Эстер безуспешно старается завоевать доверие племянника. Единственный человек, с которым она может нормально пообщаться — это служитель гостиницы. Эстер делится своими мыслями и переживаниями. На его руках она и остаётся в конце фильма. Подразумевается, что Эстер умирает.

Анна и Юхан продолжают путешествие вдвоём. Мальчик пытается прочесть слова на незнакомом языке, которые написала для него перед смертью Эстер. Анна подставляет своё тело дождевым струям, хлещущим в открытое окно. Звучит тревожная фоновая музыка. В книге «Картины» режиссёр прокомментировал финал фильма:

«Из всех злоключений и конфликтов, печальных условий, в которых находится человек, в „Молчании“ выкристаллизовывается лишь маленькая чистая капля чего-то иного — внезапный порыв, попытка понять несколько слов на чужом языке, это нечто странное, но единственное, что остается. Только это и позитивно».[3]

В ролях

Работа над фильмом

После нескольких фильмов, где было много разговоров, Бергман решил на время отойти от «литературщины» многослойных диалогов в пользу чистой кинообразности. Тем самым он предполагал найти новый подход к ключевой для себя теме молчания Бога (отсюда название): «Бог не говорит с нами, потому что он не существует»[5].

В вымышленном городе, основанном на воспоминаниях Бергмана о разрушенных войной городах Центральной Европы, смоделирована экзистенциальная ситуация одиночества. Две сестры, даже будучи вместе, чувствуют в душе опустошённость — настолько сильную, что преодолеть её не помогают даже сексуальные эмоции, которые они пытаются пережить. Слова лишь мешают в мире, где отсутствуют подлинные чувства. В плане текста сценарий очень лаконичен. Бергман говорит, что при его создании вдохновлялся «Концертом для оркестра» Бартока:

«Первоначальная мысль была сделать фильм по законам музыки, а не драматургии. Фильм с ассоциативным ритмическим воздействием, с главным и побочными мотивами. Единственное, что осталось от Бартока в этом фильме, — начало с его глухим низким тоном и внезапным взрывом!.. И потом, меня всегда завораживал незнакомый город… Первоначально я хотел сделать главными персонажами двух мужчин — старого и молодого… Но потом я вдруг увидел в Ингрид Тулин и Гуннель Линдблум интересный контраст двух мощных полюсов».

— Ингмар Бергман[6]

Реакция публики и критики

Выход фильма сопровождался шумихой в прессе по поводу необыкновенной откровенности отдельных сцен и упоминания запретной для коммерческого кино темы инцеста. «Когда вышел фильм… я получил анонимное письмо с обрывком использованной туалетной бумаги, — вспоминает Бергман. — Так что этот с точки зрения сегодняшнего дня невинный фильм был принят в штыки»[6].

  • Во Франции фильм вышел в прокат в укороченной версии: были вырезаны сцены, «оскорбляющие общественную нравственность».[7]
  • «Советский экран» обвинил режиссёра в латентном фашизме и человеконенавистничестве.[7]
  • Сразу после проката фильма в 1963 году Бергману и его жене отказали от дома хозяева дачи на острове Орнё, мотивировав это тем, что приличные жильцы не должны снимать непристойные фильмы.[7]
  • Шведский социолог Ю. Израэль «назвал „Молчание“… фильмом реакционным и способным внушить отвращение ко всякому проявлению секса»[8]

Более высоколобые критики (например, Ален Роб-Грийе) проводили параллель между новым фильмом Бергмана и «трилогией отчуждения» Антониони, героини которой не могут даже в сексе найти выход из замкнутого круга экзистенциального одиночества и бессмысленности жизни, лишённой каких-либо трансцендентных смыслов.

Напишите отзыв о статье "Молчание (фильм, 1963)"

Примечания

  1. 1 2 [www.criterion.com/current/posts/297-the-silence The Silence - From the Current - The Criterion Collection]
  2. Из интервью в книге «Бергман о Бергмане»: «Они уже больше не могут разговаривать друг с другом… Катализатором послужил… маленький мальчик… Юхан — центральная фигура, потому что обе героини проявляют по отношению к нему свои лучшие качества… При всей своей убогости Эстер для меня — квинтэссенция чего-то неистребимо человеческого…»
  3. Бергман И. [zmiersk.ru/ingmar-bergman/kartini.html Картины] / Перевод со шведского А. Афиногеновой. — М.- Таллин: Музей кино, Aleksandra, 1997. — 440 с. — ISBN 9985-827-27-9.
  4. Мальчик Юхан, чуть подросший, позже появится в фильме Бергмана «Персона».
  5. Cinema: Year by Year, 1894-2000 (ed. Robyn Karney). ISBN 9780789461186. Page 531.
  6. 1 2 Бергман о Бергмане. М.: Радуга, 1985. С. 228—233.
  7. 1 2 3 [www.globalrus.ru/column/784132/ Ильинский П. Двадцатый век закончился. Памяти Ингмара Бергмана]
  8. [www.esoul.ru/2007/01/25/print:page,1,ingmar_bergman__molchanie__tystnaden.html Растопин В. Н. Ингмар Бергман. Молчание]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Молчание (фильм, 1963)

– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.