Монастырь Панагии Одигитрии

Монастырь Панагии Одигитрии или Одигон— главный женский монастырь средневекового Константинополя. Основан сестрой императора Феодосия II, св. Пульхерией, в половине V века, по получении из Иерусалима чудотворной иконы Панагии Одигитрии, написание которой приписывалось апостолу Луке. Икона сделалась одной из самых почитаемых святынь Константинополя, в монастырь для поклонения ей стекались тысячи паломников. Рядом с монастырем существовал источник, исцелявший незрячих, о которых в обители проявляли заботу. Благодаря нему это место получило название ton Odegon (в переводе с греч. «место Проводников»). Закрепившееся за монастырем название «Одигон» («проводник» или «путеводитель») дало название самой иконе — Одигитрия, получившее иной, духовный смысл: призыв сделать Богородицу путеводительницей всей своей жизни. Обитель пострадала от иконоборческих бесчинств и была возобновлена при Михаиле III. Архитектурные свидетельства существования монастыря, хотя и довольно незначительные, сохранились близ стамбульского парка Гюльхане.

Отрывок, характеризующий Монастырь Панагии Одигитрии

Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.