Монгольская национальная революция
Монгольская национальная революция | |
Триумфальные ворота во дворце Богдо-гэгэна, построенные в честь обретения независимости. | |
Страна | |
---|---|
Дата | |
Причина |
обнищание населения, ассимиляционистская политика империи Цин во Внешней Монголии |
Основная цель |
обретение независимости |
Итог |
провозглашение независимости, организация национального правительства, основание теократии |
Организаторы |
Богдо-гэгэн VIII, Сайн-Нойон-хан Намнансурэн, Тушэту-хан Дашням, Сэцэн-хан Навааннэрэн |
Движущие силы |
высшая знать, феодалы, духовенство |
Число участников |
нет точных данных |
Противники |
неизвестно |
Погибло |
неизвестно |
Ранено |
неизвестно |
Арестовано |
неизвестно |
Национальная революция 1911 года во Внешней Монголии (монг. 1911 оны Үндэсний эрх чөлөөний хувьсгал), руководимая высшей халхаской знатью при поддержке Российской империи, положила конец двухвековой зависимости Халхи от империи Цин. В результате было основано независимое государство (ханство) во главе с теократическим монархом Богдо-ханом.
Содержание
Предпосылки
Экономические
К началу XX века Халха, находившаяся под властью империи Цин, переживала экономический кризис, спровоцированный китайским восстанием тайпинов (1850—1864). Потеря налогов с охваченного восстанием Южного Китая и значительные расходы имперской казны на его подавление заставили Пекин взимать налоги с монголов не скотом, как это было заведено, а серебром.[1] Основным же источником серебра у монголов были займы у китайских ростовщиков. Займы и высочайшие проценты по ним выплачивались скотом, перепродававшимся купцами в Китай. Как результат, катастрофически (практически вдесятеро[2]) сократилось поголовье скота, составлявшего основу жизнеобеспечения для кочевого населения Халхи; так, например, поголовье одного из крупнейших феодалов Халхи — Богдо-гэгэна, с миллиона голов в 1861 году к 1909 году сократилось до 12 тыс.[3] Общая численность крупного рогатого скота в стране оценивалась всего в ~1.5 млн голов.[4]
Политико-административные
В начале XX века империя кардинально сменила собственную политику в отношении Халхи, направленную на культурно-национальную изоляцию региона от ханьского Китая.[5] После ряда внешне- и внутриполитических коллизий, как то: германская оккупация Шаньдуна, поражение Японо-китайской войне 1894—1895 годов, Ихэтуаньского восстания и последовавшего захвата Российской империей Ляодунского полуострова и далее — всей Маньчжурии, имперская администрация стала проводить в действие ряд масштабных экономических, политических и военных реформ модернизационного характера, известных как «новая политика» (Xin zheng).
Во Внешней Монголии модернизация была сопряжена с культурной ассимиляцией Халхи, которую предполагалось использовать как заслон от Российской империи с севера. В период с 1901 по 1910 год был проведён ряд соответствующих реформ: отменены старые запреты китайцам селиться в Халхе и монголам разговаривать по-китайски, а также разрешены межнациональные китайско-монгольские браки.[6]
В начале 1910 года Пекин назначил маньчжура Сандо наместником императора во Внешней Монголии. Прибыв в Ургу, Сандо немедленно начал приводить в действие «новую политику»: было организовано десять служб по надзору за войсками, налогообложением, торговлей, правительством и др. Были составлены планы колонизации Монголии китайскими земледельцами. В январе 1911 года в Ургу прибыл полковник Тан Цзайли, занявшийся реорганизацией монгольской армии, доля монголов в которой должна была составить лишь 50 %; близ Урги были построены казармы для 4 сотен китайской пехоты. Бескомпромиссная политика новой администрации вызывала протесты монгольского населения, однако его призывы не менять старых порядков результатов не давали.[7][8]
Антикитайские выступления
Одной из ключевых фигур, воплощающих антикитайские настроения монголов, вскоре после своего прибытия в Ургу в 1875 году оказался молодой Богдо-гэгэн VIII. В 1882 году он предоставил на имя цинского императора Гуансюя доклад, в котором потребовал переезда китайского торгового квартала Урги за город, обосновывая это требованиями удалённости буддийских монастырей от торговцев. Китайские власти пошли на уступки и удалили торговцев от монастыря.[9] Богдо-гэгэн активно протестовал против повышения налогов ургинским амбанем Дэ Лином, отказывался от встречи с ним и в конце концов добился его отставки.[10] Последовательные антикитайский акции молодого Богдо-гэгэна даже вызвали попытку цинских властей физически устранить неугодного иерарха посредством отравления.[11]
В 1890 году в Монголии появился калмык Джа-лама, называвший себя воплощением Амурсаны, вождя антикитайского восстания XVIII века, и призывавший к освобождению Монголии от китайцев, за что неоднократно подвергался арестам. В 1900-х годах в Монголии появились первые антикитайские партизанские отряды. В 1910 году Джа-лама в Юго-западной Монголии собрал под своим знаменем несколько тысяч человек.
В течение месяца после прибытия Сандо в 1910 году в одной из китайских плотницких мастерских Урги случилась драка между несколькими ламами и китайцами. Когда Сандо прибыл в центральный ургинский монастырь, Гандантэгченлин, для ареста виновных, ламы закидали его отряд камнями, чем вынудили его отступить. В ответ на требование о выдаче зачинщика беспорядка, одного из учителей Богдо-гэгэна,[10] последний ответил твёрдым отказом. В конечном итоге Сандо наложил на Богдо-гэгэна денежный штраф, уволив главу Шабинского ведомства Бадамдоржа. За этим последовала безуспешная петиция монгольского населения к цинскому правительству об отставке Сандо.[12]
Один из монгольских дворян, баргут Тогтохо-тайджи, поднял антикитайское восстание в 1907—1910 гг., которое началось в хошуне Южный Горлос в Восточной Монголии. После поражения восстания Тогтохо ушёл в Халху и попытался поднять на восстание местных монголов, но это не удалось. Он ушёл обратно во Внутреннюю Монголию, потом в западную Маньчжурию. Здесь он разбил китайцев, в 1911 г. ушёл в столицу Халхи, потом с разрешения российских властей — в Забайкалье.[13]
Ход революции
Делегация в Российскую империю
Весной 1911 года монгольская знать убедила Богдо-гэгэна созвать съезд, на котором было бы обсуждено провозглашение независимости. Формальным поводом к собранию послужил июльский праздник Надом, во время которого было предложено обсудить перераспределение налогов по хошунам. Съезд собрался 10 июля, и Богдо-гэгэн прямо поставил перед князьями вопрос об их намерениях относительно «новой политики». Восемнадцать из них отказались от подчинения Китаю и позднее, встретившись за городом, приняли решение объявить независимость страны. В Санкт-Петербург была отправлена делегация во главе с Сайн-Нойон-ханом Намнансурэном искать поддержки у российского правительства.[14] Письмо к российским властям подписал сам Богдо-гэгэн, а также три халхаских хана: Сэцэн-хан Навааннэрэн, Сайн-Нойон-хан Намнансурэн и Тушэту-хан Дашням; оно включало просьбу о помощи против Китая, включая военную, в обмен на русские концессии в Монголии. 15 августа делегация прибыла в российскую столицу и на следующий день была принята министром иностранных дел С. Д. Сазоновым Российская империя предпочла не полную независимость Монголии, а вариант автономии в составе империи Цин. С целью защиты возвращающейся делегации российская консульская охрана в Урге была увеличена.[15] Российский консул в Пекине уведомил цинское правительство о факте делегации, недовольной китайской колонизацией, административными реформами и увеличением военного присутствия Китая в Халхе. Было объявлено, что Россия не может не быть обеспокоена положением соседнего региона, и сделано предупреждение о возможных последствиях игнорирования требований монголов.[16] Узнав о делегации, ургинский амбань Сандо немедленно вызвал к себе главу Шабинского ведомства Богдо-гэгэна, Эрдэнэ-шандзодбу, и потребовал объяснений. Шандзодба, настаивая на своей непричастности к заговору, раскрыл Сандо планы монгольской знати. Амбань потребовал от Богдо-гэгэна отозвать запрос российскому правительству о введении русских войск в Халху; тот выразил согласие, однако потребовал отмены «новой политики» в Халхе. В ответ на запрос из Пекина в Ургу телеграфировали, что в некоторых частях её можно временно отложить.[17]
Сандо приказал ургинской знати подписать заявление, что лишь некоторые из них ответственны за отправку делегации. Те сделали такое заявление, однако лишь устно. Сандо запретил монголам какие-либо сношения с российским консульством в Урге, угрожая в противном случае дополнительно ввести пять сотен пехоты в Ургу и увеличить её китайское население. Чтобы уведомлять амбаня о визитах русских к Богдо-гэгэну и предотвращать их, вокруг дворца Богдо-гэгэна были организованы китайские караулы, а к границе были высланы войска с целью перехвата возвращающейся делегации.[18]
Низложение ургинского амбаня
В начале октября в Ургу стали прибывать российские войска. Богдо-гэгэн, под давлением Сандо, обещал сообщить российскому правительству, что необходимости в этом нет, однако российский контингент в Урге рос и далее.[19] 10 октября в Китае вспыхнуло антиманьчжурское Учанское восстание, переросшее в масштабные антиимперские волнения по всей стране. Сандо, чувствуя неустойчивость своего положения, просил об отставке, но получил из Пекина отказ. Тем временем тайно вернулась делегация Сайн-Нойон-хана и доложила о результатах высшей знати и духовенству, которые составили обращение к Богдо-гэгэну, выражающее необходимость независимости от маньчжурской династии, более не влияющей благотворно на монгольское веру и государство. Богдо-гэгэн огтветил указом (монг. зарлиг), благодарившим составителей обращения и предписывающим монгольским родам (монг. овогтон) объединиться в единое собственное государство (монг. улс).[20]
Высшая монгольская знать сформировала Временное правительство Халхи. 28 ноября была объявлена мобилизация по 1 тыс. солдат от каждого от четырёх аймаков страны. Практически сразу же ок. 500 чел. собралось в Ургу из соседних хошунов. Двумя днями позже Сандо получил письмо за подписями халхаской знати и духовенства, которое утверждало, что в Китае процветает сепаратизм, и что гоминьдановские революционные войска готовят поход на Ургу из Внутренней Монголии. Далее утверждалось, что, дабы халхасы снискали в будущем благоволние императора, Богдо-гэгэн приказал собрать 4 тыс. всадников для защиты императорской власти в Пекине. Сандо должен был обеспечить их вооружением и довольствием. На ответ Сандо давалось три часа, но ответа не последовало. Тогда в резиденцию Сандо явилась монгольская делегация и объявила о своём решении о независимости от Китая и о коронации Богдо-гэгэна как монгольского императора. Сандо было признал, что результаты его правления оказались плачевны из-за его глупости, и обещал выступать за автономию Монголии в Пекине, однако монголы сообщили ему, что они пришли лишь объявить о решении, а не обсуждать его. Сандо было приказано покинуть пределы страны в течение суток.[21]
Выдворение китайцев из Халхи
На следующий день 150 остававшихся в Урге китайских солдат, не дезертировавших из-за отсутствия жалования, были разоружены монгольским ополчением и русскими казаками. Сам Сандо ради своей безопасности перебрался в российское консульство, и 5 декабря под защитой русского эскорта выехал в Маньчжурию, в Мукден.[22] Многие китайские лавки в Урге были разграблены и сожжены; китайцы бежали из столицы, боясь расправ со стороны монголов. Китайская администрация также начала покидать страну. В январе 1912 года военный губернатор Улясутая со свитой и охраной выехал в сопровождении русских казаков; однако губернатор Ховда решил остаться, надеясь на подкрепления из Синьцзяна. Городская гарнизонная крепость Ховда была взята 6 августа 1912 года в ходе штурма, руководимого Джа-ламой, а сам амбань, охраняемый казаками, выехал из Халхи.[23] В целом, в четырёх аймаках гражданское китайское население не подвергалось преследованиям, в отличие от отдельных районов — Ховда и Шара-сумэ, а в Барге, имело место резня китайцев. Оставшимся в Монголии китайцам было предложено принять буддизм школы гелуг.[24]
Интронизация Богдо-гэгэна и первые реформы
1 декабря Временное правительство Халхи издало манифест за подписью Богдо-гэгэна, официально объявляющий отмену цинского правления и провозглашающий теократию во главе с Богдо-гэгэном. Сам Богдо-гэгэн 29 декабря был возведён на монгольский престол под титулом Богдо-хан «Многими возведённый» (монг. Олноо өргөгдсөн; Олноо өргөмжлөгдсөн; этот титул использовался и как именование эры правления). Столица (монг. Их хүрээ — великий монастырь) была переименована в Нийслэл хүрээ — «столичный монастырь». Была воссоздана печать великого хана, — знак высшей государственной власти. Легитимность власти Богдо-гэгэна опиралась на традиционную систему ценностей, общенародную поддержку, политический и духовный авторитет, представляя сочетание традиционной и харизматической моделей легитимности власти.[25][26]
Правительство ханства было организовано в пять министерств.[27] Был объявлен ряд реформ: военная, налоговая и геральдическая (созданы национальные флаг и герб). Все долги монголов китайскому ростовщичеству были отменены.
Итоги
Монгольская национальная революция произошла под влиянием комплекса как внешних, так и внутренних факторов, как то провоцируемый культурной политикой цинской администрации рост национализма.[28][29] При понимании смены общественного строя как неотъемлемого компонента революции [30], рассматриваемые события будут не революцией (так как общественный строй не изменился), а успешным национально-освободительным движением. Роль Российской империи была положительной, но определяющего влияния на ход событий не оказала. В результате революции 1911 г. Внешняя Монголия обрела фактическую независимость от империи Цин и Китайской Республики, продолжавшей претендовать на всю территорию бывшей империи. Богдо-ханская Монголия просуществовала до 1924 года.
См. также
Напишите отзыв о статье "Монгольская национальная революция"
Примечания
- ↑ Ш. Нацагдорж. Манжийн эрхшээлд байсан үеийн Халхын хурангуй түүх. (1691—1911). — Улаанбаатар, 1963. — х. 173.
- ↑ Бенигсен А. П. Несколько данных о современной Монголии. — Санкт-Петербург, 1912. — с. 57
- ↑ Д. Цэдэв. Их шавь. — Улаанбаатар, 1964 — х. 91
- ↑ Торновский М. Г. События в Монголии-Халхе в 1920—1921 годах // Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны. — М.: КМК, 2004 — с. 174 — ISBN 5-87317-175-0
- ↑ [www.britannica.com/EBchecked/topic/644543 Willow Palisade (wall, China)] (англ.). — статья из Encyclopædia Britannica Online.
- ↑ Ш. Нацагдорж. Манжийн эрхшээлд байсан үеийн Халхын хурангуй түүх. (1691—1911). — Улаанбаатар, 1963. — х. 104. См. также: Ewing, T.E. Ch’ing Policies in Outer Mongolia 1900—1911 — Modern Asian Studies, v. 14, 1980.
- ↑ Chen Chungzu, Wai menggu jinshi shi [The modern history of Outer Mongolia], (Shanghai, 1926), bien 2, p. 5.
- ↑ Ш. Нацагдорж. Манжийн эрхшээлд байсан үеийн Халхын хурангуй түүх. (1691—1911). — Улаанбаатар, 1963. — х. 261.
- ↑ Позднеев А. М. Очерки быта буддiйскихъ монастырей и буддiйскаго духовенства въ Монголии въ связи съ отношенiями вего последняго къ народу. Санкт-Петербург, Типография Императорской Академии наук, 1887. — с. 371
- ↑ 1 2 АВПРИ, ф. Китайский стол, оп. 491, д. 1454, л. 62 (из донесения российского консула в Урге В. Ф. Любы)
- ↑ Торновский М. Г. События в Монголии-Халхе в 1920—1921 годах // Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны. М.: КМК, 2004 ISBN 5-87317-175-0 сс. 181
- ↑ Ewing, T.E. Revolution on the Chinese Frontier: Outer Mongolia in 1911. — Journal of Asian History, v. 12, 1978 — p. 106.
- ↑ [Коростовец И. Я. 2009. Девять месяцев в Монголии. Дневник русского уполномоченного в Монголии. Август 1912 — май 1913 г. Улаанбаатар: Адмон.]
- ↑ Л. Дэндэв. Монголын товч түүх. — Улаанбаатар, 1934 — х. 2; Ш. Сандаг. Монголын улс töriin гадаад харилцаа (1850—1919). — Улаанбаатар, 1971. — х. 244.
- ↑ Die Internationalen Beziehungen im Zeitalter des Imperialismus. — Berlin, 1931-40, s. III, v. 1.1. — p. 405.
- ↑ Die Internationalen Beziehungen im Zeitalter des Imperialismus. — Berlin, 1931-40, s. III, v. 1.1. — pp. 494-95.
- ↑ Chen Lu, p. 185.
- ↑ Die Internationalen Beziehungen im Zeitalter des Imperialismus. — Berlin, 1931-40, s. III, v. 1.1. — p. 495.
- ↑ Chen Lu, p. 181.
- ↑ Л. Дэндэв. Монголын товч түүх. — Улаанбаатар, 1934 — х. 2; Ш. Сандаг. Монголын улс töriin гадаад харилцаа (1850—1919). — Улаанбаатар, 1971. — х. 19-21.
- ↑ Chen Lu, pp. 185-86.
- ↑ Chen Chungzu, Waimenggu jinshi shi. — Shanghai, 1926, bien 1 — p. 13
- ↑ Бурдуков А. В. В старой и новой Монголии. Воспоминания, письма. — М., 1969.
- ↑ Торновский М. Г. События в Монголии-Халхе в 1920—1921 годах // Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны. — М.: КМК, 2004 — с. 182 — ISBN 5-87317-175-0
- ↑ [www.academia.edu/7730286/%D0%9A%D1%83%D0%B7%D1%8C%D0%BC%D0%B8%D0%BD_%D0%A1.%D0%9B._2014._%D0%9B%D0%B5%D0%B3%D0%B8%D1%82%D0%B8%D0%BC%D0%B0%D1%86%D0%B8%D1%8F_%D1%82%D0%B5%D0%BE%D0%BA%D1%80%D0%B0%D1%82%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9_%D0%B2%D0%BB%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B8_%D0%B8_%D0%B2%D0%BE%D1%81%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5_%D0%BC%D0%BE%D0%BD%D0%B3%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9_%D0%B3%D0%BE%D1%81%D1%83%D0%B4%D0%B0%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%B8_%D0%B2_%D0%BD%D0%B0%D1%87%D0%B0%D0%BB%D0%B5_%D0%A5%D0%A5_%D0%B2._Kuzmin_S.L._2014._Legitimization_of_the_theocratic_power_and_the_restoration_of_Mongolian_statehood_in_the_early_20th_Century_ Кузьмин С.Л. Легитимация теократической власти и восстановление монгольской государственности в начала ХХ в. – В кн.: Россия и Монголия в начале ХХ в. Дипломатия, экономика, наука, кн. 3, ч. 1. Иркутск, 2014, с. 48-67]
- ↑ [www.academia.edu/12054553/%D0%9A%D1%83%D0%B7%D1%8C%D0%BC%D0%B8%D0%BD_%D0%A1.%D0%9B._2015._%D0%9C%D0%BE%D0%BD%D0%B0%D1%80%D1%85%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5_%D0%9C%D0%BE%D0%BD%D0%B3%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5_%D0%B3%D0%BE%D1%81%D1%83%D0%B4%D0%B0%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE_%D0%B2_1911_1924_%D0%B3%D0%B3._Kuzmin_S.L._2015._The_monarchic_Mongolian_State_in_1911_1924_ Кузьмин С.Л. Монархическое Монгольское государство в 1911–1924 гг. – Eurasia: statum et legem (Евразия: государство и право), № 1(4), 2015, с. 187-198]
- ↑ О. Батсайхан [ubpost.mongolnews.mn/index.php?option=com_content&task=view&id=4171 Кульминация Монгольской национальной революции 1911 года, или Интронизация Богдо Джебцзун-Дамбы] 2009 (англ.)
- ↑ Ewing, T.E. Revolution on the Chinese Frontier: Outer Mongolia in 1911. — Journal of Asian History, v. 12, 1978 — p. 116.
- ↑ Ewing, T.E. Revolution on the Chinese Frontier: Outer Mongolia in 1911. — Journal of Asian History, v. 12, 1978 — pp. 117-18.
- ↑ bse.sci-lib.com/article095929.html Большая советская энциклопедия
Позднеев • Пржевальский • Козлов • Щербатской • Рамстедт • Констен • Котвич • Эндрюс • Ларсон • Гедин Отрывок, характеризующий Монгольская национальная революция«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу! Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, спустив голову ниже подушки и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять, прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо; он не смел этого сделать. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Шорох послышался подле него, и какая то тень показалась ему под пологом кроватки. Он не оглядывался и всё слушал, глядя в лицо ребенка, его ровное дыханье. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Князь Андрей, не оглядываясь, узнал ее и протянул к ней руку. Она сжала его руку. – Он вспотел, – сказал князь Андрей. – Я шла к тебе, чтобы сказать это. Ребенок во сне чуть пошевелился, улыбнулся и потерся лбом о подушку. Князь Андрей посмотрел на сестру. Лучистые глаза княжны Марьи, в матовом полусвете полога, блестели более обыкновенного от счастливых слёз, которые стояли в них. Княжна Марья потянулась к брату и поцеловала его, слегка зацепив за полог кроватки. Они погрозили друг другу, еще постояли в матовом свете полога, как бы не желая расстаться с этим миром, в котором они втроем были отделены от всего света. Князь Андрей первый, путая волосы о кисею полога, отошел от кроватки. – Да. это одно что осталось мне теперь, – сказал он со вздохом. Вскоре после своего приема в братство масонов, Пьер с полным написанным им для себя руководством о том, что он должен был делать в своих имениях, уехал в Киевскую губернию, где находилась большая часть его крестьян. Приехав в Киев, Пьер вызвал в главную контору всех управляющих, и объяснил им свои намерения и желания. Он сказал им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работой, что женщины с детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещательные, а не телесные, что в каждом имении должны быть учреждены больницы, приюты и школы. Некоторые управляющие (тут были и полуграмотные экономы) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой граф недоволен их управлением и утайкой денег; другие, после первого страха, находили забавным шепелявенье Пьера и новые, неслыханные ими слова; третьи находили просто удовольствие послушать, как говорит барин; четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи то, каким образом надо обходиться с барином для достижения своих целей. Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться делами, которые были в дурном состоянии. Несмотря на огромное богатство графа Безухого, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 ть тысяч от покойного графа. В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет. В Совет платилось около 80 ти тысяч по всем имениям; около 30 ти тысяч стоило содержание подмосковной, московского дома и княжон; около 15 ти тысяч выходило на пенсии, столько же на богоугодные заведения; графине на прожитье посылалось 150 тысяч; процентов платилось за долги около 70 ти тысяч; постройка начатой церкви стоила эти два года около 10 ти тысяч; остальное около 100 та тысяч расходилось – он сам не знал как, и почти каждый год он принужден был занимать. Кроме того каждый год главноуправляющий писал то о пожарах, то о неурожаях, то о необходимости перестроек фабрик и заводов. И так, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности – занятие делами. Пьер с главноуправляющим каждый день занимался . Но он чувствовал, что занятия его ни на шаг не подвигали дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны главноуправляющий выставлял дела в самом дурном свете, показывая Пьеру необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Пьер не соглашался; с другой стороны, Пьер требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунского совета, и потому невозможность быстрого исполнения. Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему: – Да, да, так и сделайте. Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными. В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке. Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость. Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать. Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его. Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах. Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера. «Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!» Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей. Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы. Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать. В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года. Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен. Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую. Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь. – Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос. – Гость, – отвечал Антон. – Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него. – Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним. При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге. – Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя. – Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей. – Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы? – Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем… Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея. – Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его: – Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях? Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер. Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал. – А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера. – Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей. Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал: – Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда. – Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает. – Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль? – Да, ты прошел и через это. – Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер. – Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо. – Нет, убить человека не хорошо, несправедливо… – Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым. – Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь. – А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он. |