Монетная регалия

См. также: Регалии

Монетная регалия — исключительное право государства на чеканку монеты и выпуск её в обращение.

История

Из числа всех регалий она наиболее носит характер чисто государственной функции, не допускающей конкуренции частных лиц или учреждений. Такой исключительно государственный характер монетной регалии обусловливается самой её сущностью, то есть государственным и общественным значением её объекта — монеты, Хорошие качества монеты обусловливаются следующими требованиями: они должны быть, во-первых, точно определённого качества, то есть все однородные монеты должны иметь одинаковое содержание драгоценного металла, и, во-вторых, должно существовать строгое единство в монетной системе каждой страны. Оба эти требования только тогда исполнимы, когда монетное дело находится в руках правительства. История денежных систем указывает многочисленные примеры затруднений и осложнений, возникавших из того, что чеканкой и выпуском монеты занимались в прежние времена и купцы, и феодальные сеньоры, и отдельные города и т. п. В настоящем смысле монетная регалия явилась исторически и получила определенное юридическо-экономическое значение с того момента, как деньги стали изготовляться из металлов и преимущественно из благородных. Когда их раньше заменяли различные другие предметы, например скот, звериные шкуры, кожи и разные другие товары, обладающие способностью лёгкого сбыта, то в строгом смысле слова и не могло существовать монетной регалии. Однако в некоторых африканских государствах значение монет имеют особые раковинки, собирание и выпуск которых составляет монополию, а вместе с тем и регалию правителей. Монетная регалия, как и вообще регалии, в противоположность монополиям должна представлять собой такую правительственную функцию, которая существует не ради целей финансовых, то есть извлечения дохода, а ради оказания в наилучшей форме известной услуги народу. Это не исключает возможности пользования монетной регалией как одним из источников дохода; но такое пользование должно играть второстепенную роль. Правительства часто злоупотребляли своим исключительным правом именно ради извлечения дохода. С этой целью монета выпускалась значительно низшего достоинства сравнительно со своим наименованием, что достигалось обыкновенно прибавкой свыше нормального количества лигатуры. Результаты такой системы обнаруживались очень быстро: монета падала в цене (в своей покупной и платёжной силе), а нарицательная стоимость товаров соответственно поднималась. Сверх того, дурной пример со стороны правительства вызывал подражание со стороны частных лиц: развивалась чеканка фальшивых монет, тем более выгодная, чем больше была нарицательная сумма, на которую можно было начеканить монет из данного количества металла.

Если правительство не должно смотреть на монетную регалию как на прибыльную статью, то отсюда вовсе не следует, чтобы государство оказывало народу эту услугу совершенно безвозмездно, то есть даром перечеканивая чистые металлы в монеты. Существует, однако, и такой взгляд на этот вопрос, иногда проводимый и на самом деле, например в Англии. Систему даровой чеканки нельзя считать справедливой, потому что выгоды от неё извлекаются не всем народом равномерно, а прежде всего и больше всего золотопромышленниками и вообще лицами, представляющими золото или серебро для чеканки. Получая его обратно в виде монеты, они, очевидно, без всякого права обращают в свою пользу некоторую прибавочную ценность, которую металлы приобретают при чеканке; так как операция эта вообще довольно дорогая, то и прибыль не малая. Взимание некоторой платы за чеканку, то есть присоединение к чистому металлу, превращенному в монету, некоторой прибавочной ценности, является в то же время мерой предупреждения напрасных переливов монет в слитки, и наоборот. Государства, установившие право «свободной чеканки», придерживались поэтому системы взимания платы за чеканку монеты, хотя плата эта и не всегда покрывала издержки операции. Делалось это или в форме взимания прямой платы за чеканку, или в виде выпуска монеты на несколько высшую нарицательную стоимость сравнительно с внутренним содержанием, то есть с действительной ценностью заключающегося в ней металла. По отношению к полноценной монете разница, как правило, не была велика. Другое дело — выпуск разменной, или биллонной, монеты, прямо могущий служить источником дохода, хотя по абсолютным своим размерам обыкновенно не особенно крупного. Здесь это возможно потому, что разменная монета есть чисто условная, то есть не имеющая значения настоящего платёжного средства; прием её в платежи обыкновенно ограничен небольшими суммами. В случае злоупотребления правительством этим своим правом, то есть выпуска биллонной монеты больше действительной в ней нужды, происходило вытеснение полновесных денег из обращения.

Остальные условия чеканки монет сводятся к следующему:

1) Выбор металла для монет обусловливается как техническими качествами или свойствами его, так и более сложным вопросом о монетной системе, то есть основана ли она на одном металле (золото или серебро) — монометаллическая система, или же на более или менее искусственно поддерживаемом постоянном взаимоотношении ценности двух главных металлов — биметаллическая система. Не принято делать слишком мелких монет из дорогого металла (золота) и, наоборот, слишком крупных из дешёвого (серебра).

2) Проба есть отношение чистого металла к примеси, называемой лигатурой. Теперь не чеканят монеты из чистого металла, потому что золото и серебро слишком скоро стираются без лигатуры, последняя же нисколько не вредит ценности монеты, если только добросовестно обозначается и соблюдается её количество в монет.

3) Ремедиум или предел терпимости, есть ограничение, устанавливаемое для монет, от обращения теряющих свой вес и потому часть своего действительного достоинства или ценности, равно как и ввиду ошибок при чеканке.

В России

С начала IX века восточные славяне широко использовали арабские дирхемы, получившие название куна. Дирхемы в больших количествах обнаружены в верховьях Волги и странах Скандинавии. Также в качестве денег использовались шкурки особо ценных пушных зверей. В удельный период широкое хождение имели слитки серебра, известные как древнерусская гривна. Первым русским князем, который стал чеканить свою монету (златники и сребреники), был князь Владимир Святославич. Рубль существовал в основном в виде счётной единицы.

После монгольского нашествия наступает безмонетный период. Для крупных платежей использовались серебряные слитки (гривны), в качестве денег использовались шкурки пушного зверя. Князь Дмитрий Донской после победы над Мамаем возобновил чеканку серебряной монеты (деньга). Позже и другие русские княжества стали чеканить свои монеты. Большой проблемой для русских княжеств было почти полное отсутствие залежей золота и серебра в Северо-Восточной Руси. Они попадали на Русь в результате торговли.

В XVI веке царское правительство использовало европейские серебряные талеры в качестве сырья для чеканки собственной монеты. Талеры назывались «ефимками» (сокращение от слова иоахимсталер). На них выбивался штамп и такой талер становился законной денежной единицей. Он назывался «ефимок с признаком». Первый рубль в виде монеты был выпущен в 1654 году при царе Алексее Михайловиче из европейских же талеров (денежная реформа Алексея Михайловича).

Выпуск при этом царе медных денег закончился неудачно, вызвав народное восстание в 1662 году, известное под названием «медный бунт». Причиной для него послужило то, что в 1660 году правительство, находясь в стеснённом финансовом положении, стало чеканить медные копейки и выпускать их наравне с бывшими в употреблении серебряными. Пока их было немного, проблем не было. Однако царское правительство, заставляя брать жалованье медью, понуждало сборщиков податей взимать налоги по возможности серебром; иностранцы перестали брать медные деньги — и в результате возник кризис, выразившийся в страшной дороговизне большинства товаров, поднявшихся в своей нарицательной цене по расчёту на медные деньги. По свидетельству Котошихина, за один серебряный рубль стали давать 15 и более медных. Серебряные же деньги стали дефицитом. Ситуацию осложняли и фальшивомонетчики. Подделка медной монеты была очень выгодной, так как правительство из пуда меди, стоившего 5 рублей, чеканило монеты на 312 рублей. В то же время власти вводили чрезвычайные налоги, собирая средства на войну с Речью Посполитой, платить которые конечно же нужно было тем же серебром. Все это и вызвало вышеупомянутый народный бунт в Москве, который был подавлен силой, но выпуск медной монеты пришлось прекратить.

В некоторой степени злоупотреблял выпуском медной монеты и Пётр I во время войны со шведами. Злоупотребления эти ещё более усилились при Анне Иоанновне, при которой произошел второй медный кризис, хотя и слабее первого. В результате Россия оказалась наводненной всё более и более обесценивавшеюся медной монетой, игравшей в то время почти такую же роль, как бумажные деньги позднее. В связи с изъятием из обращении этой медной монеты и появились при Екатерине II первые бумажные деньги — ассигнации. С золотой или серебряной монетой сколько-нибудь крупных злоупотреблений не происходило.

Чеканка собственной серебряной и золотой монеты в России начинается с Петра I, а строго установлена была основная денежная единица — серебряный рубль — лишь при Александре I. До монетного устава 1885 года проба российской монеты выражалась в золотниках, а именно серебро чеканилось 83,333 пробы (то есть столько золотников чистого серебра на фунт лигатурного сплава), а золото — 88-й пробы. По уставу 1885 года проба исчислялась в тысячных долях и была установлена для золота и серебра 900-я; так как дробь 0,900 меньше 88/96, то золото оказалось несколько низшей пробы, чем прежде, и должно бы было обращаться без прежнего лажа (прибавочной цены) в 3 копейки на рубль. После устава, золотая монета чеканилась в 10 рублей (империал) и 5 рублей (полуимпериал); по содержанию золота полуимпериал почти равнялся 20 франкам (первый дороже второго на 0,1 сантима); поэтому золотая монета в этом виде была вполне соизмерима с иностранными, в чём несомненно заключается большое её достоинство. Полноценный серебряный рубль имел вес 4 золотых, 21 % чистого серебра, и хотя он по уставу считался основной единицей, против которой золото не должно иметь лажа, но в действительности он играл ещё меньшее значение, чем рубль кредитными билетами, в качестве платёжного средства. Полноценная серебряная монета чеканилась также ещё в 50 и 25 копеек; далее следовала разменная серебряная в 20, 15, 10 и 5 копеек — 500-й пробы, то есть пополам с медью. В 1849 году из пуда меди чеканилось медной монеты на 16 рублей, с этого года — на 32 рубля, с 1868 года — на 50 рублей; но это не вызывало кризисов, потому что медной монете уже более не придавалось значения полноценной. Её даже было слишком мало, особенно 1/2 копеек (денежек) и 1/4 копеек (полушек).

Вообще российская монетная система относилась к так называемым «тяжёлым», то есть крупным по своей основной единице, по сравнению, например, с франками, марками и т. п. Обязательный приём разменной монеты в платежах между частными лицами был ограничен 3 рублями, а при платеже податей не ограничен вовсе. Доход от монетных регалий слагался: 1) из вышеуказанной разницы между нарицательной и действительной стоимостью медной монеты; 2) из платы за перечеканку слитков золота и серебра в монету, по 136 рублей с пуда первого и по 60 руб. с пуда второго; 3) из платы за переделку золота в высокопробные слитки по рублю с фунта золота; 4) из платы за разделение сплавов на монетном дворе; 5) всё добываемое золото должно было быть притом предъявляемо в казну, где оно принималось по 3 рубля 67 и 337/1089 копейки за золотник чистого золота, а серебро по 23 и 19/27 копейки за золотник. Монетная регалия доставила дохода: в 1894 году 464 тысяч, а в 1895 году — 613 тыс. руб.

В. Яроцкий.

По исчислениям Оттомара Гаупта в «Reuler’s Finanz Chronik» (1896 г. № 7), к концу 1895 г. весь монетный запас как в обращении, так и в казначействах представлялся в следующем виде:

В миллионах франков:

Страна	Золото	Серебро	Разменная монета	Непокрытые билеты
Франция	4600	3200	262	284
Англия	3600	700	700	-
Германия	3600	500	600	835
Австро-Венгрия	920	410	210	525
Голландия	140	290	17	208
Италия	530	80	131	812
Россия	2510	20	230	408
Испания	200	550	203	533
Бельгия	280	207	41	360
США	3210	2850	400	1300
Итого	19950	8100	2794	5265

Источники

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата. Описание монет]. — 2006—10., включающий статьи из следующих источников:

• Нумизматический словарь. / Зварич В. В. — 4-е изд. — Львов, 1980.
• Словарь нумизмата: Пер. с нем. / Фенглер Х., Гироу Г., Унгер В. — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Радио и связь, 1993.

Отрывок, характеризующий Монетная регалия

И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?