Мониторы типа «Пассаик»
Мониторы типа «Пассаик» (англ. Passaic-class) — первые серийные мониторы, построенные для флота США во время Гражданской Войны 1861—1865. Представляли собой развитие исходного проекта «Монитора» Джона Эрикссона, увеличенное и более тяжело вооруженное. Корабли отлично зарекомендовали себя в прибрежных операциях Гражданской Войны и долго оставались на службе после неё. Проект также послужил основой для серийного строительства мониторов в России и Швеции.
Содержание
История
Неожиданный успех USS Monitor в бою на Хэмптонском рейде оказал значительное влияние на военно-морскую теорию. Способность маленького «Монитора» успешно противостоять гораздо более крупной «Вирджинии» продемонстрировала значительные преимущества башенных кораблей с немногочисленной тяжелой артиллерией над более традиционными дизайнами.
Вдохновленные успехом «Монитора», американские адмиралы срочно заказали постройку целой серии подобных кораблей. Низкобортные, с малой осадкой и хорошей по меркам времени маневренностью, мониторы отлично подходили для операций на мелководьях побережья мятежных штатов; кроме того, враждебные отношения с Великобританией и Францией породили опасения, что европейские державы могут вмешаться в ход Гражданской Войны. Мониторы, являвшиеся в то время почти идеальными кораблями береговой обороны, могли нейтрализовать угрозу нападения европейских флотов на американское побережье.
Проект серийных мониторов, получивших обозначение типа «Пассаик», был подготовлен Джоном Эрикссоном в кратчайшие сроки. Фактически, корабли этого типа представляли собой возвращение к оригинальному проекту первого «Монитора», который Эрикссон упростил ради ускорения строительных работ. В то же время, особое внимание было придано усилению вооружения: на основании опыта сражения на Хэмптонском рейде, американские адмиралы пришли к выводу о неспособности 229-миллиметровых гладкоствольных орудий пробивать броню и считали необходимым заменить их более мощными образцами.
Конструкция
По конструкции, мониторы типа «Пассаик» практически повторяли исходный «Монитор»; однако, они были больше приблизительно на 40 %, несколько сильнее бронированы и тяжелее вооружены. Главным техническим отличием этих 1400-тонных кораблей от прототипа была боевая рубка, установленная на крыше башни. Это решение предлагалось Эрикссоном ещё для первого «Монитора», но ради экономии времени от него отказались. Были также исправлены некоторые другие недостатки исходного проекта, и за счет этого, сектор обстрела действительно стал почти круговым.
Вооружение
Мониторы типа «Пассаик» вооружались двумя орудиями во вращающейся башне. У большей части (семи из десяти) кораблей серии, это были тяжелые гладкоствольные орудия Дальгрена двух разных калибров: 279-миллиметровое и 380-миллиметровое[1]. Подобное расположение было выбрано как по соображениям экономии (производство дорогих и сложных 380-миллиметровых орудий было ограничено) так и тактическими соображениями; предполагалось, что комбинация из тяжелой, медленно перезаряжающейся 380-миллиметровой и более легкой но более скорострельной 279-мм пушки обеспечит большую огневую производительность. На практике это оказалось не так: выстрелы стреляющих в разном темпе орудий мешали процессам перезарядки, и на практике приходилось ограничивать скорострельность более легкой пушки.
380-мм гладкоствольная пушка Дальгрена была самым тяжелым и мощным морским орудием того времени. Она стреляла 200 килограммовым стальным или железным ядром на дистанцию до 2000 метров; на небольшой дистанции, такой снаряд успешно проламывал 100 миллиметров двуслойной железной брони[2], наклоненной под углом 60 градусов к вертикали — то есть эквивалент приблизительно 150 миллиметров вертикальной железной брони. Однако, по мере роста дистанции, пробивная мощь этих гладкоствольных пушек резко падала, и точность их была невелика. С другой стороны, медленные но тяжелые ядра были более эффективны против сильно наклоненной брони кораблей южан, так как давали меньше рикошетов.
Так как башни кораблей были точными копиями башен исходного «Монитора», их амбразуры оказались слишком тесны для могучих 380-миллиметровых орудий. В итоге, орудие было вынуждено стрелять с дульным срезом внутри башни; чтобы избежать задымления, пришлось установить перед амбразурами дымоотводные короба.
На мониторах «Леги» и «Патапаско», вооружение несколько отличалось. На них, 279-миллиметровое гладкоствольное орудие Дальгрена было заменено 203-миллиметровой нарезной пушкой Пэррота. Подобная комбинация, теоретически, позволяла атаковать неприятеля на большей дистанции, за счет большей точности и большей начальной скорости снаряда нарезной пушки.
Монитор «Каманч» отличался от остальных тем, что на нём отказались от экспериментов со смешанным вооружением и установили две одинаковые 380-миллиметровые пушки Дальгрена.
В 1865, все уцелевшие корабли перевооружили на два 380-мм орудия Дальгрена.
Броневая защита
Бронирование кораблей типа «Пассаик» изготавливалось из наложенных друг на друга слоев кованых железных плит, каждая толщиной в 25 миллиметров. Такое многослойное бронирование было менее эффективно, чем сплошные плиты той же толщины, но зато было проще в производстве и в условиях массового строительства мониторов, вполне отвечало требованиям времени.
Борт мониторов был защищен целиком броневым поясом, проходившим по всей длине корабля. В надводной части, пояс состоял из пяти слоев плит (общая толщина 125 миллиметров), ниже ватерлинии утоньшался до трех слоев (общая толщина 75 миллиметров). Палуба бронировалась 25 миллиметровыми железными плитами. Броневая башня защищалась одиннадцатью слоями броневых плит, общей толщиной 280 миллиметров.
Силовая установка
Силовая установка «Пассаиков» состояла из единственной паровой машины с качающимися рычагами: особый, сравнительно мало распространенный тип компактного но не очень эффективного парового двигателя, разработанный Эрикссоном специально для ограниченного объёма мониторов. Полная мощность составляла 320 лошадиных сил, пар подавался из двух котлов Мартина. Максимальная скорость «Пассаиков» на мерной миле не превысила 7 узлов — что, впрочем, не имело особого значения для кораблей, созданных для береговых операций.
В серии
Первые три корабля вступили в строй осенью-зимой 1862, оставшиеся — зимой-весной 1863.
- USS Passaic (1862)
- USS Montauk (1862)
- USS Nahant (1862)
- USS Patapasco (1863) — погиб, подорвавшись на мине в 1865
- USS Weehawken (1863) — затонул в шторм 1863 из-за неправильной загрузки
- USS Sangamon (1862)
- USS Catskill (1862)
- USS Nantucket (1862)
- USS Lehigh (1862)
- USS Camanche (1862)
Служба
США
Корабли серии «Пассаик» массово вступили в строй в конце 1862—1863 года. Они сыграли критическую роль в поддержании блокады мятежных штатов: в 1863—1864 южане ввели в строй значительное количество броненосцев, представлявших опасность для деревянных кораблей, но мониторы заставили флот южан оставаться в гаванях. Так, в сражении 17 июня 1863 года, мониторы «Уихокен» и «Нэхент» успешно отразили попытку нападения со стороны крупного броненосца южан CSS Atlanta, вынудив конфедеративный корабль капитулировать всего через четверть часа перестрелки.
Северяне пытались применять мониторы этого типа и против береговых укреплений, но в этом качестве обычные мониторы оказались недостаточно эффективны. Масштабная атака на форты Чарльстона 7 апреля 1863 завершилась неудачей, несмотря на то что в ней участвовали семь мониторов. Хотя их броня надежно защищала их от снарядов, а малая осадка позволяла легко маневрировать у побережья, двух медленно стреляющих (пусть и весьма мощных) орудий на каждом мониторе было явно недостаточно чтобы заставить замолчать хорошо укрытые береговые орудия. В борьбе с береговыми батареями, огневая производительность оказалась более важным фактором чем индивидуальная мощь снарядов, так как для выведения орудий из строя, надо было попадать точно в орудия — представлявшие собой очень маленькие мишени.
В дальнейшем, мониторы часто привлекались к обстрелу береговых укреплений, но в основном для беспокоящей бомбардировки или поддержки наземных атак. Приходилось им действовать и в устьях рек, где малая осадка и очень мощное вооружение делали мониторы «Пассаик» чрезвычайно полезными единицами.
Особая судьба сложилась у монитора «Каманч». Построенный в Джерси, монитор был сразу же разобран на части и в разобранном виде — отправлен на борту парусника «Аквилла» в Сан-Франциско. Американский флот опасался появления рейдеров южан в тихоокеанских водах, и рассчитывал усилить оборону побережья. Однако, «Аквилла» затонула в гавани Сан-Франциско, и части монитора пришлось поднимать со дна, прежде чем они могли быть собраны. Из-за всех проволочек, корабль вступил в строй лишь в мае 1865.
В ходе войны были потеряны два монитора: «Уихокен», затонувший во время шторма из-за неправильного распределения грузов (что привело к потере остойчивости) и «Патапаско», в конце войны подорвавшийся на минах у Чарльстона.
После завершения войны, уцелевшие мониторы типа «Пассаик» были выведены в резерв. Их железные корпуса, однако, отличались завидной долговечностью, и, периодически то возвращаясь в состав флота то вновь переходя в резерв, мониторы прослужили до самого конца XIX столетия. В 1890-х, большую часть «Пассаиков» исключили из состава флота и передали военно-морской милиции отдельных штатов: некоторые из них были вновь реквизированы флотом в 1898, в связи с началом испано-американской войны. В боевых действиях они, однако, более не участвовали.
В 1899—1900, все мониторы этого типа были списаны: некоторые были приобретены гражданскими лицами и использовались как баржи.
Россия
См. Броненосные башенные лодки типа «Ураган».
В 1863, чертежи мониторов типа «Пассаик» были переданы американским правительством своему единственному союзнику — Российской Империи. Россия (также как и США находившаяся под угрозой войны с Великобританией и Францией) остро нуждалась в броненосных кораблях для защиты подступов к Финскому и Рижскому Заливу от возможного нападения. Мониторы представлялись идеальными кораблями для операций в этих мелких, изобилующих подводными скалами водах.
На основании чертежей «Пассаика», были построены десять его копий для российского флота — мониторов (или, как их называли — броненосных башенных лодок) типа «Ураган». Из десяти кораблей, четыре строились на государственных верфях, четыре построили частные русские заводы, и ещё два монитора были заказаны в Бельгии, доставлены в разобранном виде в Россию, собраны и спущены на воду. Все корабли вступили в строй в 1865 году и прослужили в береговой обороне до 1900 года.
Швеция и Норвегия
См. Мониторы типа «Джон Эрикссон»
В 1864 году, на основе «Пассаиков», Джон Эрикссон спроектировал для своей родины, Швеции, серию мониторов береговой обороны. Шведы высоко оценили эти корабли, сочтя их идеальными для действий в мелководных шхерах их побережья. Всего было построено пять кораблей: четыре для шведского флота, и один для норвежского. В честь изобретателя, головной корабль серии назвали «Джон Эрикссон».
Оценка проекта
Являясь развитием (де-факто, возвращением к исходному проекту) оригинального «Монитора», мониторы типа «Пассаик» были весьма удачными для своего времени прибрежными кораблями. В них были учтены и исправлены основные недостатки прототипа: неудачное расположение рубки и недостаточно мощная артиллерия.
Для своего времени, мониторы типа «Пассаик» были практически идеальными кораблями береговой обороны. Маневренные, с небольшой осадкой, они могли эффективно оперировать на мелководьях — там, где крупные, океанские броненосцы были бы сильно скованы в маневре — а их тяжелая артиллерия в свободно наводящейся вращающейся башне позволяла гарантировать победу в бою практически с любым оппонентом. Хотя американские гладкоствольные дульнозарядные пушки имели малую дальность прицельного огня и низкую начальную скорость, на небольших дистанциях (в то время единственно возможных в бою броненосцев) их чрезвычайно тяжелые по меркам времени снаряды эффективно дробили и раскалывали броневые плиты.
Основным недостатком этих мониторов было недостаточно эффективное бронирование из множества слоев отдельных листов. Адекватное по меркам 1860-х, он достаточно быстро устарело и уже в 1870-х не представляло достаточной защиты от тяжелой нарезной артиллерии. Однако, применение слоистого бронирования позволило американцам построить всю серию чрезвычайно быстро: производить и складывать слоями отдельные 25 миллиметровые плиты было быстрее и проще, чем сплошные 120 миллиметровые или 280 миллиметровые плиты. Прочие недостатки — малая мореходность и низкая скорость — были несущественны для корабля береговой обороны.
В целом, мониторы типа «Пассаик» были важным эволюционным шагом в развитии башенного броненосца как в США так и в России.
Напишите отзыв о статье "Мониторы типа «Пассаик»"
Примечания
- ↑ Первоначально, планировалось вооружить корабли двумя 330-мм орудиями Дальгрена, но по результатам испытаний сам Дальгрен счел эти орудия неудовлетворительными и предложил 380-миллиметровые вместо них.
- ↑ Бронирование броненосцев южан делалось из нескольких слоев 50 миллиметровых железных плит, полученных путём проковки старых рельсов. Эффективность двуслойной защиты была ниже эффективности сплошной плиты той же толщины.
Ссылки
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Мониторы типа «Пассаик»
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.
На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
