Мониторы типа «Эребус»
Мониторы типа «Эре́бус» (англ. Erebus Class Monitor) — серия из двух мониторов Королевских ВМС Великобритании. Корабли этого типа, «Эребус» и «Террор», рассматривались как наиболее мощные британские мониторы[2]. Оба активно участвовали в Первой и Второй мировой войнах.
Представители
| Название | Верфь | Закладка | Спуск на воду | Вступление в строй | Судьба |
|---|---|---|---|---|---|
| «Эребус» Erebus |
Harland & Wolff, Говэн | 12 октября 1915 | 19 июня 1916 | 02 сентября 1916 | Списан в 1946, утилизирован в 1947 |
| «Террор» Terror |
Harland & Wolff, Белфаст | 26 октября 1915 | 18 мая 1916 | 06 августа 1916 | Затонул 24 февраля 1941 после повреждений в результате удара немецкой авиации |
Постройка
Заказ на постройку мониторов поступил в 1915 году под влиянием опыта неудачной для флотов Антанты Дарданелльской операции, во время которой остро ощущалась нехватка специализированных кораблей для обстрела береговых целей[3]. Мониторы данного типа предназначались для действий специально против германских позиций на бельгийском побережье[2][1].
«Эребус» и «Террор» были заложены на верфях фирмы «Харленд и Вулф» — первый в Говэне (район Глазго), второй в Белфасте в октябре 1915 года[4][5]. Вооружение мониторов было весьма мощным. Главный калибр составили два 381-мм орудия модели Mk I в башне, вспомогательный — два 152-мм орудия в каземате. Башня была установлена на высоком барбете, что давало возможность увеличить угол возвышения орудий для увеличения дальности стрельбы. Предполагалось, таким образом, что орудия получат дальность, превосходящую досягаемость немецких 380- и 280-мм береговых орудий на побережье Фландрии. По данным ведущего британского справочника «Джейнс», дистанция боя орудий «Эребуса» и «Террора» достигала 40 тысяч ярдов (примерно 36 560 м). Башня главного калибра находилась немного впереди миделя. Каземат с 152-мм орудиями был расположен в центральной части корабля[1]. Боевая рубка была низкой и, располагаясь впереди башни, оказывалась в зоне действия дульных газов 381-мм орудий. Посты наблюдения и корректировки были вынесены на треногую мачту[3]. Бронирование мониторов было достаточно мощным: лоб башни до 330 мм, барбет 203 мм. Полный бортовой броневой пояс отсутствовал, но погреба были защищены 102-мм плитами; переборки и палуба были также забронированы[1].
Особое внимание было уделено подводной защите. Корабли получили систему булей (дополнительных продольных полых наделок на бортах) по всей длине корпуса. Внешний отсек каждого буля был пустым (заполнен воздухом), а внутренний, примыкавший к корпусу, заполнялся водой[6]. Були были разделены поперечными переборками на 50 отсеков[1].
Мониторы получили двухвальную паровую машину тройного расширения, с нефтяным отоплением котлов. При испытаниях «Эребус» развил ход в 14,1 узла при мощности машины в 7 244 л.с., «Террор» — 13,1 узла при мощности в 6 235 л.с. Эти корабли стал одними из самых крупных мониторов — полное водоизмещение значительно превысило 8 тыс. тонн[1][3].
История службы
После ввода в строй оба монитора активно действовали у бельгийского побережья. В октябре 1917 года оба они получили значительные боевые повреждения — «Террор», атакованный немецкими миноносцами, был поражен трёмя торпедами, но остался на плаву. «Эребус» стал известен как первый в истории корабль, против которого было успешно применено телеуправляемое оружие, но попавший в него немецкий катер с зарядом взрывчатого вещества не нарушил водонепроницаемости корпуса за пределами булей[1]. После войны «Эребус» был оборудован для учебных целей, но принял участие в походе английских сил, прикрывавших интервенцию в Россию в 1919 году.
В период между мировыми войнами оба монитора оставались на активной службе. Начало Второй мировой «Террор» застал в Сингапуре, «Эребус» же, также планировавшийся к отправке в колонии, в то время стоял на докомплектации. Корабли самым активным образом участвовали в войне на различных театрах. «Террор» погиб 24 февраля 1941 года на Средиземном море, во время действий по прикрытию британского контрнаступления в Ливии. Он был атакован немецкой авиацией, получил повреждения подводной части и вскоре затонул во время буксировки. «Эребус» находился в 1942 году на Индийском океане, где попал под удар японских самолётов в Тринкомали, затем был направлен на Средиземноморский театр. Он исключительно активно и с высокой эффективностью действовал при поддержке англо-американских войск в Италии и Франции. «Эребус» был также в числе кораблей, поддерживавших высадку в Нормандии в июне 1944 года. После войны корабль вновь было решено отправить на Восток, но в 1946 году он был списан[4][5].
Оценка проекта
В целом, несмотря на ряд недостатков, мониторы типа «Эребус» считались одними из наиболее мощных (если не самыми) кораблей своего класса в Королевском флоте времён Первой мировой. Они отличались хорошей для кораблей своего класса мореходностью и были способны свободно маневрировать при действиях у берега — другим мониторам во время приливно-отливных течений и сильных ветров близ побережья Фландрии обычно приходилось становиться на якорь, чтобы их не снесло на берег. Скорость хода этих мониторов, принимая во внимание значительную ширину их корпуса относительно длины, была, как подчеркивали специалисты, поразительно высокой[1]. Мощное артиллерийское вооружение кораблей в сочетании с чрезвычайно большой дальностью стрельбы орудий главного калибра делали их грозным оружием против береговых целей[2].
Хорошо проявила себя система подводной защиты корпуса. «Эребус», атакованный немецким радиоуправляемым катером, выдержал подводный взрыв 230-килограммового заряда, но получил лишь среднее повреждение и самостоятельно вернулся в базу. «Террор», получивший сразу три торпедных попадания (из которых два — за пределами системы булей), не только не затонул, но даже не утратил хода[2]. Тем не менее, некоторые источники указывают, что эффективность подводной защиты «Эребуса» и «Террора» оказалась значительно ниже расчётной[6].
Напишите отзыв о статье "Мониторы типа «Эребус»"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [www.pbenyon1.plus.com/Janes_1919/Monitors/Monitors_2.html Erebus (19th June, 1916), Terror (18th May, 1916)] (англ.). — Extracted from Jane's Fighting Ships, 1919, p.90. Проверено 27 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DYjQAclQ Архивировано из первоисточника 10 января 2013].
- ↑ 1 2 3 4 Г. Смирнов, В. Смирнов. [hobbyport.ru/mor_col/mc_bo/mc_bo_11.htm Последние морские мониторы]. Хобби портал. — «Моделист-Конструктор» 1984, №6. Проверено 27 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DYjNfmAt Архивировано из первоисточника 10 января 2013].
- ↑ 1 2 3 [korablon.com/korabli-velikobritanii/erebus-1916.html Эребус (Erebus) 1916 год, Великобритания]. Энциклопедия кораблей. Проверено 27 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DYjLqmmp Архивировано из первоисточника 10 января 2013].
- ↑ 1 2 [www.naval-history.net/xGM-Chrono-03Mon-Erebus.htm HMS Erebus — Erebus-class 15in gun Monitor] (англ.). Naval History Net. Проверено 27 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DYjPjKlC Архивировано из первоисточника 10 января 2013].
- ↑ 1 2 [www.naval-history.net/xGM-Chrono-03Mon-Terror.htm HMS Terror — Erebus-class 15in gun Monitor] (англ.). Naval History Net. Проверено 27 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DtkCpT9F Архивировано из первоисточника 24 января 2013].
- ↑ 1 2 [ship.bsu.by/print.aspx?guid=103303 Еребус / Erebus]. Энциклопедия кораблей. Проверено 27 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DYjMk5ly Архивировано из первоисточника 10 января 2013].
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Мониторы типа «Эребус»
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
