Моннервиль, Гастон

Гастон Моннервиль фр. Gaston Monnerville<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Гастон Моннервиль в 1947 году</td></tr>
Президент сената Франции
4 октября 1959 — 2 октября 1968
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Ален Поэр
Председатель совета Республики
18 марта 1947 — 4 октября 1959
Предшественник:	Огюст Шампетье де Рибе
Преемник:	должность упразднена
Вероисповедание:	католик
Рождение:	2 января 1897(1897-01-02) Кайенна, Французская Гвинея
Смерть:	7 ноября 1991(1991-11-07) (94 года) Париж, Франция
Отец:	Марк-Сен-Ив Моннервиль
Мать:	Мария-Франсуаза Орвиль
Супруга:	Шелад Моннервиль
Партия:	Радикальная партия
Образование:	Тулузский университет
Профессия:	юрист
Награды:

Гастон Моннервиль (фр. Gaston Monnerville; 2 января 1897 года, Кайенна, Французская Гвиана — 7 ноября 1991 года, Париж, Франция) — французский юрист и политик, участник движения Сопротивления, президент сената Франции, офицер ордена Почётного легиона, масон.

Биография

Гастон Моннервиль, родился 2 января 1897 года в Кайенне, во Французской Гвиане. Он был сыном Марка-Сен-Ива Моннервиля и Мари-Франсуазы Орвиль, младшим братом Пьера Моннервиля. Родители его были детьми бывших рабов и происходили из городка Кас-Пилот на Мартинике.

Начальное и среднее образование Гастон получил в лицее в Кайенне, который окончил в 1912 году. Вскоре после этого он покинул Французскую Гвиану и переехал во Францию, в Тулузу, где поступил во второй класс лицея Пьера Ферма. Во время обучения Гастон показал успехи по всем дисциплинам, особенно по риторике, математике и иностранным языкам.

Затем он поступил в Тулузский университет сразу на два факультета — юридический и искусств, по окончании которых получил степень бакалавра искусств и с отличием защитил диплом юриста. В 1921 году Гастон с отличием защитил диссертацию и получил степень доктора юридических наук. За свою научную работу он получил награду от министерства образования Франции.

В 1918 году Гастон поступил в адвокатскую палату Тулузы. В 1921 году он получил золотую медаль, победив в конкурсе на юридической конференции. Особенное впечатление на коллег произвела его речь на тему «Критика и право на ответ».

В том же году покинул Тулузу и вступил в Парижскую коллегию адвокатов. Вскоре был принят на работу в фирму известного адвоката и будущего политика, Сезара Канпенши, где проработал следующие восемь лет. В 1923 году выдержал конкурс в апелляционном суде Парижа. В 1927 году был избран президентом Союза молодых юристов Парижа. Помимо юридической деятельности Гастон работал журналистом на радио Эйфелевой башни.

Его адвокатский талант особенно ярко проявился в деле Жана Гальмо в 1931 году. Арестованные участники народных волнений в 1928 году в Кайенне, спровоцированного фальсификациями на выборах и подозрительной смертью чернокожего кандидата Жана Гальмо, предстали перед судом присяжных в Нанте. Гастон защищал троих из четырнадцати обвинённых — Александра Фурни, Александра Зевае и Анри Торре. Его аргументированная речь произвела такое впечатление на присяжных, что все арестованные были оправданы.

Этот случай привёл его к убеждению о важности политической деятельности. Он вступил в партию радикал-социалистов и дважды, в 1932 и 1936 годах, со значительным большинством голосов побеждал на выборах в Национальное собрание Франции, избираясь депутатом от Французской Гвианы.

В III (1937 год) и IV (1938 год) правительствах Камилля Шотана Гастон занимал пост заместителя государственного секретаря по колониям. Его назначение вызвало протесты со стороны нацистской Германии и фашистской Италии, пропагандировавших расистскую идеологию.

23 июня 1939 года добровольцем поступил на службу в военно-морской флот Франции, и с начала Второй Мировой войны служил на линкоре «Прованс». После оккупации Франции нацистской Германией и установления на юге страны режима Филиппа Петена, не признал поражения и вступил в движение Сопротивления. Принимал активное участие в акциях протеста в Виши, направленных против первых дискриминационных мер в отношении евреев, арабов и чернокожих. Занимался юридической практикой в Марселе, благодаря которой многие преследуемые нацистами и коллаборационистами по расовому и национальному признакам, смогли избежать ареста и депортации в концентрационные лагеря.

В 1942 году после окончательной оккупации Франции нацистской Германией ушёл к партизанам в Овернь. Вместе с женой, Шелад Моннервиль, участвовал в боевых операциях под псевдонимом командира «Сен-Жюста». Гастон взял этот псевдоним в честь дяди по линии матери, Сен-Жюста Орвиля, первого чернокожего мэра Кас-Пилота на Мартинике.

Он и его жена в июне 1944 года были ранены, а осенью того же года Гастон был демобилизован и назначен делегатом от партии радикал-социалистов во Временной консультативной ассамблее — временном правительстве освобождённой Франции.

В 1945 году был назначен председателем комиссии для определения будущего статуса французских колоний. В октябре 1945 года был избран сенатором от Французской Гвианы в первое Учредительное собрание Четвёртой республики, а в апреле 1946 года во второе Учредительное собрание. В 1946 году был делегатом Франции на первой сессии ООН. Потерпел поражение на выборах в третье Учредительное собрание в ноябре 1946 года, отчасти потому, что большинство населения Французской Гвианы возражало против его усилий, направленных на закрытие колониальной тюрьмы на острове Иль-дю-Дьябль. В том же году Гваделупа, Мартиника, Реюньон и Французская Гвиана получили статус заморских департаментов Франции.

18 марта 1947 года был выбран президентом Совета республики. В 1948 году избран сенатором от Ло. В 1958 году сыграл важную роль в возвращении генерала Шарля де Голля к политической деятельности. После учреждения Пятой республики, 4 октября 1959 года Гастон был выбран президентом сената Франции, и занимал эту должность до 2 октября 1968 года. Таким образом, в общей сложности он возглавлял верхнюю палату страны, то есть был вторым человеком (после президента) во властных структурах Франции, в течение двадцати одного года.

В 1962 году выступил против референдума по изменении Конституции и введения выборов президента республики всеобщим прямым голосованием, обвинив в злоупотреблении служебным положением премьер-министра Жоржа Помпиду, который согласился подписать законопроект о референдуме.

Гастон был также председателем сената Французского сообщества в 1959 и 1960 годах. На муниципальном уровне занимал пост мэра Кайенны, затем мэра Сен-Сер. На ведомственном уровне возглавлял Генеральный совет Ло с 1951 по 1971 год.

Подав в 1968 году в отставку с поста президента Сената, оставался сенатором до 1972 года. В том же году он вышел из партии радикал-социалистов. 22 февраля 1974 года Ален Поэр, его преемник на посту президента сената, назначил Гастона членом Конституционного совета. 5 марта того же года он принёс присягу президенту Жоржу Помпиду. В 1983 году подал в отставку с государственной службы и был произведен в офицеры ордена Почетного легиона президентом Франсуа Миттераном (кавалером этого ордена Гастон был с 1947 года). С 1971 года он был членом масонской организации — Великой ложи Франции.

Гастон Моннервиль умер в Париже 7 ноября 1991 года, в возрасте 94 лет.

Карьера

• Депутат Национального собрания Франции от Французской Гвианы — с 1932 по 1942 год.
• Мэр Кайенны — с 1935 по 1940 год.
• Заместитель государственного секретаря по делам колоний — с 29 июня 1937 по 10 марта 1938 год.
• Сенатор от Французской Гвианы — с 15 декабря 1946 по 7 ноября 1948 год.
• Сенатор от Ло — с 7 ноября 1948 по 5 марта 1974 год.
• Президент Совета Республики — с 6 марта 1947 по 2 октября 1958 год.
• Президент Сената — с 4 октября 1959 по 2 октября 1968 год.
• Президент Генерального совета Ло — с 1951 по 1971 год.
• Мэр Сен-Сер — с 1964 по 1971 год.
• Член Конституционного совета — с 1974 по 1983 год.

Сочинения

Речи

• «Трагедия евреев», речь 21 июня 1933 года в Трокадеро.
• «14 июля и империя», речь 14 июля 1946 года.
• «Свобода — непрерывное созидание» (в память о 100 годовщине революции 1848 года), речь 1948 года.
• Фрагменты речи на банкете в 1948 году, организованном Радикальной социалистической федерацией из департамента Сена и Уаза.
• «Революция 1848 года и отмена рабства», речь 27 апреля 1948 года в Сарбонне.
• Речь на открытии монумента Круа-дю-Штауффен в департаменте Танн 7 июля 1949 года.
• Речь на праздновании юбилея Жоржа Перно в Безансоне 12 ноября 1950 года.
• Речь в Вердене 21 июня 1953 года.
• Речь в Тулузе на собрании Союза адвокатов Франции и заморских владений 21-25 мая 1953 года.
• Речь в Доме Латинской Америки 18 ноября 1953 года.
• Речь в Вильнёв-сюр-Ло на открытии памятника Жоржа Леге 18 октября 1953 года.
• Речь на Радио Люксембург 1 января 1954 года.
• Речь на возведении Жоржа Гомболя в кавалеры ордена Почётного легиона 5 января 1954 года.
• Речь к членам Французского союза, переданная по национальному радио 22 декабря 1954 года.
• Речь в Виши по случаю 59-го съезда партии радикал-социалистов 27-30 сентября 1962 года.
• Речь в сенате 9 октября 1962 года.
• Речь в память Арсена Эвана Кассена в 1975 году.
• Лекция об аббате Грегуаре в Великой ложе Франции 5 мая 1981 года.

Книги

Гастон Моннервиль является автором биографических монографий о президенте Франции Жорже Клемансо и о деятелях истории и культуры с африканскими корнями — Жозефе Болонь де Сен-Жорже, Франсуа-Доминике Туссен-Лувертюре, Жан-Жаке Дессалине, Александре Пушкине, Александре Дюма, Камилле-Элеодоре Мортеноле, Феликсе Эбуэ, Ральфе Банче и Мартине Лютере Кинге. Он также является автором автобиографической книги «Двадцать два года президентства» (1980).

Сочинения Гастона Моннервиля можно найти на сайтах Национальной библиотеки Франции, Библиотеки конгресса США и многих других сайтах.

Награды

• — кавалер и офицер ордена Почетного легиона (1947), (1983);
• кавалер Большого креста ордена Святого Карла, Монако (1954);
• — крест войны 1939—1945 годов;
• — медаль Сопротивления.

Ссылки

• [www.senat.fr/senateur-4eme-republique/monnerville_gaston000677.html Monnerville, Gaston]. Senat.fr. — Гастон Моннервиль на сайте Сената Франции.  (фр.)
• [www.senat.fr/histoire/associations/index.html Société des amis du Président Gaston Monnerville]. Senat.fr. — Общество друзей президента сената Гастона Моннервиля.  (фр.)
• [www.senat.fr/evenement/archives/D23/intro.html Commémoration de la mort de Gaston Monnerville sur le site du Sénat]. Senat.fr. — 10 лет со дня смерти Гастона Моннервиля.  (фр.)

Отрывок, характеризующий Моннервиль, Гастон

Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.