Моносзон, Лев Исаакович
Лев Исаакович Моносзон (в эмиграции — Лео Моноссон и Леон Моноссон; нем. Leo Monosson, фр. Léon Monosson, англ. Leon Monosson; 7 декабря 1897, Москва — 22 апреля 1967, Нью-Йорк) — русский поэт и немецкий эстрадный певец. В 1920-е гг. являлся одним из самых популярных исполнителей Германии.
Биография
Лев Моносзон родился 7 декабря 1897 года в Москве, в еврейской купеческой семье; сын ювелира Исаака Львовича Моносзона, внук купца Льва Наумовича Моносзона (1839—1896). Закончил гимназию там же. В 1914 году вышел первый поэтический сборник Льва Моносзона «Стихи о войне». 28 декабря 1917 года и 10 января 1918 года читал в Кафе поэтов доклад «Реформа любви». В 1917 году в Москве опубликовал два сборника стихотворений («Сердце пудренное» и «Эти дни: стихи о мятеже»), в 1918 году — сборник «Последняя нежность».[1][2] В феврале 1918 года организовал кружок молодых «поэтов-не-футуристов», в который входили Вадим Шершеневич, Влад Королевич и другие.[3] Входил в объединение имажинистов («Орден имажинистов», 1918).[4][5]
В 1918 году Моносзон покинул Россию, выехав в Варшаву. После кратковременного пребывания в Париже и Вене в 1923 году окончательно осел в Берлине, где стал брать уроки по музыке и вокалу.
Вскоре началась его эстрадная карьера. Под именем Leo Monosson и различными псевдонимами (Лео Молль, Лео Эмм, Лео Фрей, Лео Франк, Лео Мосснер) Моносзон записал свыше 1400 песен, множество из которых становились хитами своего времени. Пластинки с его вокалом выпускались, как правило, под марками различных танцевальных оркестров (Пауля Годвина, Дайоса Белы, Ильи Лившакова, Марека Вебера и пр.). С 1930 года также снимался в фильмах («Трое с заправочной станции»). 16 ноября 1932 года Моносзон женился на фотографе Штефании Арнсдорф (нем. Stephanie Arnsdorff, 1911—1996).[6][7]
В 1933 году, в силу еврейского происхождения не имевший больше возможности продолжать певческую карьеру Лев Моносзон с женой перебрался во Франкфурт, затем во Францию. «Мой стиль, — говорил Моноссон, — был выработан посредством немецкой культуры, вне которой он был чужд и непопулярен». Под именем Leon Monosson выступал в сопровождении L'Orchestre Alain Romans du Poste Parisien, где на гитаре играл Джанго Рейнхардт (1935).[8]
После падения Парижа, бежал в Испанию, а оттуда в 1941 году вместе с Марком Слонимом через Марокко в США. Там он жил в Ардсли и работал клерком.
Двоюродная сестра Л. И. Моносзона — Роза Николаевна Эттингер (урождённая Розалия Нотовна Моносзон; 1894—1979)[9] — известный израильский меценат и филантроп; её сестра Люба Нотовна (Любовь Николаевна) Моносзон была женой политолога и библиографа Сергея Осиповича Якобсона (1901—1979), младшего брата лингвиста Романа Якобсона.
Галерея
- [picasaweb.google.com/111377954364964892096/LeoMonosson Свадьба Лео Моноссона и Штефании Арнсдорф, и фотопортреты]
Напишите отзыв о статье "Моносзон, Лев Исаакович"
Примечания
- ↑ [dastent.ucoz.ua/news/vospominanija_n_n_zakharova_mehnskogo_2/2010-06-07-140 Воспоминания Н. Н. Захарова-Мэнского]
- ↑ [ruslit.com.ua/russian_classic/shershenevich_vg/o_tvorchestve_mayakovskogo.16338/?page=2 Рецензия В. Шершеневича на сборник Льва Моносзона «Последняя нежность»]
- ↑ [rudocs.exdat.com/docs/index-188962.html Кофейный период русской литературы]
- ↑ [feb-web.ru/feb/esenin/el-abc/el2/el2-325-.htm Летопись жизни и творчества Есенина]
- ↑ [esenin.niv.ru/esenin/afisha/afisha-32.htm Афиша выступлений банды имажинистов (С. Есенин, В. Шершеневич, Л. Моносзон, А. Мариенгоф и другие)]
- ↑ [data.synagoge-eisleben.de/gen/fg01/fg01_122.htm Leon Monosson & Stephanie Arnsdorff]: Штефания (Стефани) Арнсдорф вторым браком (1981) была замужем за виолончелистом Мишей Слаткиным (англ. Mischa Slatkin).
- ↑ Согласно некоторым источникам, Лев Моносзон был первым мужем актрисы Юлии Дижур (1901—1926), жены поэта Вадима Шершеневича. Известно, что к моменту женитьбы на Штефании Арнсдорф у Моносзона уже было двое детей от предыдущих браков.
- ↑ Известны записи Леона Моноссона в сопровождении этого оркестра и Джанго Рейнхардта в парижских Columbia Studios — «Deux Cigarettes Dans L'Ombre» и «Tout Le Jour, Toute La Nuit» (1935).
- ↑ [www.eleven.co.il/article/15128 Роза Эттингер]
Отрывок, характеризующий Моносзон, Лев Исаакович
Соня грустно вздохнула.– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
