Монтгомери, Уэс

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Уэс Монтгомери
Wes Montgomery
Полное имя

Джон Лесли Монтгомери

Дата рождения

6 марта 1923(1923-03-06)

Место рождения

Индианаполис, Индиана

Дата смерти

15 июня 1968(1968-06-15) (45 лет)

Место смерти

Индианаполис, Индиана

Страна

США США

Профессии

гитарист, композитор

Жанры

Soul jazz, smooth jazz, crossover jazz, mainstream jazz, jazz fusion, hard bop

Уэ́с Монтгóмери (англ. Wes Montgomery; полное имя Джон Лéсли Монтгóмери, англ. John Leslie Montgomery; 6 марта 1923 — 15 июня 1968) — американский джазовый гитарист, одна из наиболее значительных фигур в истории джазовой гитары, появившийся после таких влиятельнейших музыкантов, как Джанго Рейнхардт и Чарли Кристиан, и в свою очередь повлиявший на бесчисленное количество своих последователей.



Биография

Уэс Монтгомери родился 6 марта 1923 года в городе Индианаполис в штате Индиана в США. После развода родителей маленький Уэс с отцом и братьями переехал в Колумбус (штат Огайо). Уэс происходил из музыкальной семьи — его братья, Монк и Бадди Монтгомери, были джазовыми исполнителями и выпустили несколько альбомов, изданных под авторством трио «Братья Монтгомери».

Когда Уэсу Монтгомери было 13 лет, двое из его братьев, Бад и Монк, уже вовсю играли джаз в местных ансамблях. Тогда же Монк подарил Уэсу игрушечную детскую 4-струнную гитару. Как вспоминал Монк, у Уэса неплохо получалось играть на ней, однако дальше мимолётного детского увлечения дело не пошло, вскоре гитара оказалась забытой. Единственное, что дало Уэсу Монтгомери его недолгое увлечение, — это знакомство с творчеством Чарли Кристиана, гитариста, чья игра и заставила Уэса Монтгомери впоследствии серьёзно взяться за инструмент.

Уэс не имел музыкального образования, не знал нотной грамоты и играл на слух. Профессиональное освоение гитары он начал довольно поздно — в возрасте 19 лет, слушая и изучая записи своего кумира Чарли Кристиана. Он сильно расширил арсенал приёмов Кристиана, первым начал использовать октавную технику. Позже известнейший джазовый музыкант Лайонел Хэмптон взял его в свой оркестр именно за способность очень точно, «нота в ноту», воспроизводить соло Кристиана.

В 17-летнем возрасте Уэс Монтгомери с братьями вернулся в родной Индианаполис. Там он устроился работать сварщиком, а в 1943 году, в возрасте двадцати лет, женился. В тот же год Уэс Монтгомери купил себе гитару и усилитель. В течение следующих пяти лет он много играл в клубах Индианаполиса по вечерам, одновременно целыми днями работая сварщиком, чтобы прокормить семью.

В 1948—1950 годах он присоединился к оркестру Лайонела Хэмптона (en), в составе которого объездил всю страну. После окончания контракта с Хэмптоном у Монтгомери появились хорошие перспективы музыкального роста, однако он ими не воспользовался. Несмотря на то, что Хэмптон был высокого мнения о его игре, спустя два года, уставший от поездок и не любивший длительных разлук с семьей, Монтгомери оставил его коллектив и возвратился в Индианаполис. Именно там, обобщая и осмысливая опыт игры в оркестре Хэмптона, в течение следующих девяти лет Монтгомери и создал свой знаменитый стиль игры, основанный не только на игре единогласным соло, но и на использовании октавных интервалов и аккордов для украшения мелодии. Днём он работал сварщиком, а по вечерам выступал в местных клубах. Всё это время он играл с разными музыкантами, в том числе с родными братьями — басистом Монком и вибрафонистом Бадди, с которыми до начала 1960-х успел выпустить несколько записей.

В 1959 году в рамках американского турне в Индианаполисе гастролировал Джулиан «Кэннонболл» Эддерли. Известный мастер саксофона был потрясён игрой «гитарной легенды Индианаполиса» Уэса Монтгомери. С помощью Эддерли Уэс заключает контракт со студией Riverside Records и в 1959 году, в возрасте тридцати пяти лет, приступает к работе над своим первым альбомом. В течение следующих пяти лет Монтгомери много записывался с ведущими джазовыми музыкантами США.

В 1960 году альбом The Incredible Jazz Guitar of Wes Montgomery сделал Уэса Монтгомери знаменитым. С этих пор, не считая недолгого периода сотрудничества с секстетом Джона Колтрейна, он до конца жизни был лидером своих музыкальных коллективов.

В 1964 году компания Riverside обанкротилась, и Монтгомери перешёл под покровительство Verve Records.

Незадолго до того в семье Монтгомери родился седьмой ребёнок, и необходимость обеспечивать жену и детей заставила Монтгомери обернуться в сторону более коммерческой музыки. В 1964—1968 годах Verve Records выпустила серию первоклассных альбомов Монтгомери в стиле R’n’B, на которых изысканные гитарные соло послужили прекрасным украшением к таким поп-мелодиям, как Sunny (та самая, которую впоследствии использовали Boney M), битловских Eleanor Rigby и A Day in the Life и многим другим.

В 1967 году Монтгомери заключил контракт с Кридом Тэйлором (А&М) и записал три альбома-бестселлера (1967—1968). Это вновь были незамысловатые поп-мелодии, и вновь в сопровождении струнных и деревянных духовых. Это вызвало определённую критику в адрес гитариста за отход от чистого джаза, но именно эти записи имели неплохую ротацию в радиоэфире и способствовали привлечению к кругу любителей джаза пресловутых широких масс. Живые же выступления Уэса этого периода были именно живыми, совсем в духе ранних риверсайдовских сэйшенов.

Постоянная работа негативно сказалась на здоровье Монтгомери. С 1959 по 1968 годы он записал около 20 альбомов, точную цифру назвать сложно, кое-что из его записей тогда не выпускалось, до сих пор издаются альбомы, не вышедшие в 1960-х годах. У него были проблемы с сердцем, о которых он не рассказывал в семье. В 1968 году Уэс Монтгомери вернулся в Индианаполис, чтобы пройти курс лечения у врача. Однако врач не смог спасти своего подопечного — 15 июня 1968 года Монтгомери скончался от инфаркта.

Дискография

Riverside (1959—1963)

Verve (1964—1966)

A&M (1967—1968)

Напишите отзыв о статье "Монтгомери, Уэс"

Ссылки

  • jazz-jazz.ru/?category=about_artists&altname=wes_montgomery
  • www.jazzpla.net/biografy/WesMontgomerybio.htm


Отрывок, характеризующий Монтгомери, Уэс

Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.