Мопра (роман)

Мопрá
Mauprat
Жанр:	Роман
Автор:	Жорж Санд
Язык оригинала:	французский
Дата написания:	1835-1837
Дата первой публикации:	1837
[coollib.com/b/160132/read Электронная версия]

«Мопрá» (фр. Mauprat) — роман французской писательницы Жорж Санд, написанный в 1835-1837 годах в Ноане, впервые опубликованный в 1837 году в журнале «Revue des Deux Mondes»; в том же году у издателя Боннёра вышло отдельное издание романа в двух томах.

История создания и первые публикации

После окончания дела о разводе, находясь в своём поместье в Ноане, Жорж Санд работала над романом «Мопрá» с лета 1835 года по весну 1837 года. Впервые роман был опубликован в журнале «Revue des Deux Mondes» с апреля по июнь 1837 года. В том же году у издателя Боннёра вышло отдельное издание романа «Мопрá» в двух томах.

На страницах романа, действие которого происходит в последние десятилетия XVIII века, в предреволюционной Франции, в основном в Берри, писательница с большой любовью и мастерством рисует картины живописной природы своей родной провинции, в которой Жорж Санд выросла и которую очень любила. Сюжет романа сочетает в себе элементы любовной истории, семейного романа, воспитательного романа (или роман воспитания), а также содержит женскую философию писательницы. На примере истории жизни главного героя писательница излагает идеи о нравственном перерождении и эволюции человека посредством воспитания и образования.

В предисловии к роману, датированному 5 июня 1851 года, Жорж Санд пишет:

"Незадолго до того, как 1836 году в Ноане я написала роман «Мопрá», закончилось моё дело о разводе. И тогда брак, с уродствами которого я до сих пор боролась, давая, быть может, повод полагать — поскольку мне не удалось достаточно полно развить свою мысль, — будто я отрицаю его по существу, предстал передо мною во всём нравственном величии своих принципов. <…> Когда, желая чем-нибудь себя занять и рассеяться, я начала писать роман, мне пришла в голову мысль изобразить любовь исключительную, вечную — до брака, в браке и после того, как оборвётся жизнь одного из супругов. Потому-то я и заставила восьмидесятилетнего героя моей книги провозгласить верность единственной женщине, которую он любил. <…> Чувство, обуревавшее меня, когда я его писала, выражено словами Бернара Мопра в конце книги: «Она была единственной женщиной, которую я любил; никогда другая не привлекла моего взора и не испытала страстного пожатия моей руки».

Сюжет

В романе рассказывается о жизни представителей двух ветвей мелких феодалов Мопрá — потомков древнего феодального рода французской провинции Берри. Старшая ветвь рода состоит из свирепого и жестокого Тристана де Мопрá, промотавшего состояние и опозорившего имя рода, его восьми сыновей и единственного внука Бернара (отец которого — единственный из сыновей Тристана был женат), оставшегося сиротой в возрасте семи лет. Они участвуют в актах произвола, грабежа, жестокости и распущенности, за что получили прозвище «Мопрá Душегубы», и живут в мрачном заброшенном полуразвалившемся средневековом фамильном замке Рош-Мопрá.

Младшая ветвь рода состоит из всего лишь двух членов — Юбера де Мопрá и его единственной дочери Эдме. Юбера де Мопрá прозвали «кавалером» за то, что он некоторое время принадлежал к мальтийскому ордену и был столь же добр и справедлив, как его кузен Тристан — злобен и жесток. Когда родился Бернар де Мопрá, Юбер просил его родителей отдать ребёнка ему на воспитание и был готов сделать Бернара своим наследником, о чём Бернар узнал спустя много лет. Но отца Бернара случайно убили на охоте, а дед отклонил предложение Юбера, заявив, что его сыновья — единственные законные наследники младшей ветви рода и он всеми силами воспротивится тому, чтобы имение Юбера было завещано Бернару. Юбер прервал все отношения со старшей ветвью рода Мопрá, а вскоре у него родилась единственная дочь по имени Соланж-Эдмонда, которую близкие чаще называют «Эдме».

Однажды по невыясненным причинам лошадь 17-летней Эдме понесла, и девушка заблудилась в лесу, попав в замок Рош-Мопрá. 18-летний Бернар, несмотря на то, что его вырастили дикарём и разбойником, не признающим никаких законов, кроме права сильного, попадает под чары кузины и помогает ей бежать из замка Рош-Мопрá, предварительно добившись от неё обещания выйти за него замуж, угрожая изнасилованием. Так Бернар впервые попадает в замок Сен-Севэр, где знакомится со своим дядей — Юбером де Мопрá, который принял его как родного сына, поблагодарил за спасение дочери и предложил остаться жить вместе с ними. Сначала здесь для Бернара всё ново и непривычно, ведь по вечерам обитатели Сен-Севэра увлекаются чтением и обсуждением Руссо, Монтескьё, Кондильяка, музицированием, а в их семье царят взаимопонимание, мудрость, терпение, доброта и забота. Эдме под руководством своего духовного наставника — аббата Обера — решает воспитывать кузена, учит чтению и письменности, помогает преодолеть дурные привычки, и верит в то, что со временем Бернар сможет порвать с прошлым и стать образованным и достойным человеком.

По соседству с замком Сен-Севэр живёт Жан ле У, по прозвищу Пасьянс (или Терпение) — немолодой крестьянин с решительным характером, единственный в округе, кто не боится разбойников Мопрá. Пасьянс — деревенский философ, увлечённый Эпиктетом и Руссо, исповедующий революционные идеи, веру в добрые дела, в отзывчивое человеческое сердце. Эдме вместе с Пасьянсом помогают бедным и беседуют на философские темы. (В годы революции Пасьянс сыграет видную роль, будет избран судьёй в Варенне. Пасьянс — один из самых известных персонажей всего творчества Жорж Санд в целом, в уста которого писательница вложила многие свои идеи). По соседству с Сен-Севэром также живёт Маркас — немолодой крестьянин, прозванный «крысолов», а также «идальго», «дон Маркас» за своё врождённое благородство и честность. Маркас помогает Эдме и Пасьянсу в их добрых делах и сразу проникается симпатией к Бернару (впоследствии он будет верно служить ему до своей смерти).

Благодаря позитивному влиянию обитателей Сен-Севэра, Бернар развивается, получает разностороннее образование, начинает бывать в высшем свете в Париже. Бернар страстно влюбляется в свою кузину, напоминает о данном ею в Рош-Мопрá обещании и просит её выйти за него замуж, но девушка уже давно помолвлена с лейтенантом де ла Маршем, а к Бернару сначала не испытывает ничего, кроме жалости, смешанной иногда с ужасом и презрением.

С горя, в надежде забыть Эдме и желая участвовать в общественно-политических событиях своего времени, Бернар уезжает в Америку, где в рядах армии Ла Файетта принимает участие в американской войне за независимость. В Америке Бернар знакомится с Артуром — жизнерадостным молодым учёным, добрым и справедливым человеком. Общение с Артуром часто проливало целительный бальзам на измученное сердце Бернара, когда тот отчаивался и тосковал по Родине и близким. Молодые люди стали лучшими друзьями, братьями по духу и товарищами по оружию. (Впоследствии Артур так и не женился, хотя ничего не имел против идеи гармоничной семьи, но предпочёл посвятить свою жизнь науке и работе, а также заботе о друзьях. Артур поселился в Филадельфии, где его и навестил Бернар спустя много лет, уже после того, как овдовел).

Не в силах забыть Родину и любимую девушку, Бернар спустя семь лет возвращается во Францию, снова признаётся Эдме в любви и опять просит её выйти за него замуж. Однажды во время охоты в лесу между молодыми людьми происходит бурное объяснение, закончившееся ссорой. Эдме садится верхом на лошадь и уезжает, а огорчённый Бернар уходит пешком в лес в другую сторону. Через некоторое время девушку находят без сознания, тяжело раненной из охотничьего ружья Бернара. Его арестовывают по подозрению в попытке убийства. Несмотря на рану, Эдме приходит в суд дать показания, при всех признаётся в своей любви к Бернару и пытается доказать, что он не мог в неё стрелять. Несмотря на грозящий ему смертный приговор, Бернар ещё никогда в своей жизни не чувствовал себя таким счастливым. Однако он всё ещё сомневается в чувствах Эдме, думая, что она может преувеличивать степень своей привязанности к нему только потому, что жалеет и старается спасти.

Мадемуазель Леблан — служанка и компаньонка Эдме, невзлюбившая и боявшаяся Бернара с тех пор, как он появился в Сен-Севэре — оговаривает его во время суда, после чего Эдме порывает с ней, а м-ль Леблан уезжает в другую провинцию, где живёт безбедно, в результате чего обитатели Сен-Севэра понимают, что м-ль Леблан хорошо заплатили за лжесвидетельство в суде. Маркас — единственный из друзей, кто отказывается верить в виновность Бернара даже во время суда. Пасьянс, сначала поверивший в виновность Бернара, случайно узнаёт, что Жан и Антуан де Мопрá, считавшиеся давно погибшими в пожаре вместе с отцом Тристаном де Мопрá и своими братьями, живы. Пасьянс выследил их и выяснил, что Жан и Антуан составили план убийства Бернара и Эдме, пытаясь завладеть наследством рода Мопрá, а также из ненависти к молодым влюблённым. Пасьянс доказывает в суде, что в Эдме стрелял Антуан де Мопрá, которого арестовывают и приговаривают к смертной казни посредством колесования. Жан де Мопрá бежал, постригся в монахи, пытаясь вымолить у Бога прощение за свои преступления, сошёл с ума и через несколько лет умер в отдалённом монастыре.

Бернара освобождают, Эдме постепенно выздоравливает благодаря заботам близких, а также Артура, друга Бернара, приехавшего к нему в гости и принимавшего деятельное участие в защите Бернара на суде и в лечении Эдме. Не выдержав последних трагических событий, произошедших с дочерью, умирает Юбер де Мопрá. После окончания траура Эдме и Бернар поженились и долгие годы прожили в счастливом гармоничном браке. Когда Эдме ушла из жизни, Бернар тяжело переживал смерть своей обожаемой супруги. Он продолжал жить ради детей, время от времени принимая участие в общественно-политических событиях своего времени. Постепенно Бернар де Мопрá стал одним из уважаемых людей в округе, а четверо из его шести оставшихся в живых детей занимали достойное положение в обществе.

Влияние философии и литературы

В романе отразились политические идеи социализма, на которые писательницу вдохновил её друг Пьер Леру (изобретатель термина «социализм»), который был также учителем — или по крайней мере оказал влияние — на формирование политического мировоззрения Жорж Санд. Идеи социализма проявились в романе в некоторых символах — например, в именах персонажей Эдме и Терпение (Пасьянс). Имя главной героини — Эдме — намеренно созвучно Эдему, то есть земному раю, что в романе подтверждается изображением замка, в котором в окружении отцовской любви и родственной её духу природы живёт Эдме; по сюжету романа Бернар де Мопрá замечает — «вы как будто хотите изгнать меня из рая в ад» — в ответ на предложение дяди Юбера посетить поместье, где герой провёл своё разбойничье детство и отрочество. Прозвище деревенского философа-крестьянина Жана — Терпение (в русских переводах этого персонажа зовут Пасьянс) — дано ему за мудрость, терпение, доброту и заботу, за его веру в добрые дела, в доброту человеческого сердца.

Во время написания романа Жорж Санд также находилась под сильным влиянием творчества Жан-Жака Руссо — настолько, что Санд считается духовной дочерью Руссо. Так, например, в текстах её писем и рукописей того времени очень много ссылок на труды Руссо, — в переписке с друзьями и знакомыми Санд просто указывает «Жан-Жак». В некоторых сценах романа напрямую упоминаются некоторые работы Руссо. В характерах и поступках персонажей также прослеживается влияние творчества Руссо. Так, например, Эдме — главная героиня этого романа Жорж Санд — проявляет терпение и мудрость, обучая кузена чтению и письменности, помогая ему исправить недостатки, нравственно переродиться, веря в возможность духовного развития и перерождения человека, — что и происходит с Бернаром, по замыслу писательницы. Также Жорж Санд упоминает на страницах своего романа о том, что Эдме читала роман Руссо «Новая Элоиза» и много плакала, находясь под сильным воздействием этой книги.

Адаптации

Театр

• 28 ноября 1853 года — театральный спектакль по роману «Мопрá» в Париже.

Кинематограф

• 1926 — «Мопрá» — французский чёрно-белый немой фильм режиссёра Жана Эпштейна.
• 1972 — «Мопрá» — французский цветной телевизионный двухсерийный художественный фильм режиссёра Жака Требута.

Роман «Мопрá» Ж. Санд в России

Публикации на русском языке

В России роман «Мопрá» впервые был напечатан на русском языке в переводе И. В. Проташинского в журнале «Московский наблюдатель» в 1837 году (13-14 тт.). Отдельное издание впервые было выпущено в 1839 году в «Библиотеке романов, повестей и путешествий, издаваемых Н. Н. Глазуновым». В 1841 году в Санкт-Петербурге был издан новый перевод романа под названием «Бернард Мопрат, или Перевоспитанный дикарь». В двадцатом веке роман «Мопрá» неоднократно переиздавался в переводе Л. Е. Когана и Я. З. Лесюка: вступление и главы I—XVII переведены Л. Е. Коганом, главы XVIII—XXX — Я. З. Лесюком.

Критика

Роман «Мопрá» был высоко оценён В. Г. Белинским, который охарактеризовал этот роман как «сама простота, сама красота, сам ум, сама поэзия» и рекомендовал этот роман как «одно из лучших созданий Жоржа Занда». В своей рецензии на русский перевод романа, вышедший в 1841 году, Белинский писал: <Жорж Санд заставляет героя>

«…любить благоговейно и беззаветно, всего ожидать от любви, а не от прав своих и свято уважать личную свободу любимой женщины. Прекрасная эта мысль развита в высшей степени поэтическим образом. <…> И какая человечность дышит в каждой строке, в каждом слове этой гениальной женщины… она находит человека во всех сословиях, во всех слоях общества, любит его, сострадает ему, гордится им и плачет о нём».

«Мопрá» Ж. Санд и «Обрыв» И. А. Гончарова

В 1869 году великий русский писатель И. А. Гончаров написал роман «Обрыв» — самый любимый и задушевный труд писателя, над которым он трудился в течение 20 лет. В творчестве двух великих романистов есть близкие нравственные ценности, а именно: христианское понимание любви; признание позитивного влияния одухотворённой женщины; идея всепоглощающего и пронесённого через всю жизнь чувства мужчины к женщине; идеи о гармоничной семье, которая, в понимании обоих великих романистов, могла послужить примером и образцом для общественных отношений людей. В романах «Мопрá» Санд и «Обрыве» Гончарова похожи общественно-исторические эпохи, во время которых развивается действие обоих романов: канун Великой французской революции у Санд и предреформенное время у Гончарова; в обоих романах отмечается проникновение в общество новых идей и брожение умов, захватывающих и разделяющих представителей не только разных социальных групп, но и членов одного семейства; в обоих романах действие происходит преимущественно не в столицах (Париже, Петербурге), а в глубине провинциальной Франции и России, в условиях дворянского замка (поместья) и окружающей его природы; в обоих романах похожа система персонажей и внутренние связи между ними, а также аналогии между отдельными из них; похожа сюжетная взаимосвязь обоих романов (в частности, сюжетные линии Эдме — Бернар («Мопрá» Санд) и Вера — Волохов («Обрыв» Гончарова)). Есть у двух великих романистов в этих романах и существенные различия: например, социальный аспект главных героев «Мопрá» и «Обрыва»; изображение народных персонажей: если у Санд они отмечены чувством личностного и сословного достоинства (деревенский философ Пасьянс, крысолов дон Маркас), то у Гончарова для подобных лиц это не характерно; если Санд демонстрирует на страницах романа «Мопрá» глубокий интерес к идейно-политическим движениям воспроизводимой эпохи, то у Гончарова в «Обрыве» это практически отсутствует.

Литература

• Собрание сочинений Жоржъ Зандъ. Том 1. Маленькая Фадетта. Мопра. — СПб.: Типография бр. Пантелеевых, 1896. — 364 с.
• Санд Ж. Мопрá. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1958. — 328 с.
• Собрание сочинений в 9-ти томах. Том 3. Жак. Мопрá. — Л.: Художественная литература, 1971. — 592 с.
• Санд Ж. Мопрá. Орас. — М.: Художественная литература, Б-ка всемирной литературы, серия вторая, том 107, 1974. — 576 с.
• Санд Ж. Мопрá. Повести и рассказы. — М.: Правда, 1986. — 576 с.
• Санд Ж. Мопрá. Индиана. — Ташкент: Издательство литературы и искусства им. Гафура Гуляма, 1986. — 544 с.
• Моруа А. Лелия, или жизнь Жорж Санд. — М.: Правда, 1990.
• Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 3. Жак. Мопрá. — СПб.: Славия — Интербук, 1992. — 656 с. — ISBN 5-7664-0737-8 (5766407378)
• Собрание сочинений в 15-ти томах. Том 4. Мопрá. Ускок. — М.: Художественная литература, 1993. — 447 с. — ISBN 5-280-02871-1 (5280028711)
• Собрание сочинений в 8-ти томах. Том 5. Леоне Леони. Жак. Мопрá. — Харьков: Фолио (Золотой век), 1993. — 607 с.
• Санд Ж. Мопрá. — Киев Час, 1993. — 304 с. — ISBN 5-88520-165-X (588520165)
• Собрание сочинений в 14-ти томах. Том 3. Жак. Мопрá. — М.: ТЕРРА, 1996—1997.
• В. А. Недзвецкий. И. А. Гончаров и Жорж Санд («Обрыв» и «Мопрá»).

Ссылки

• [books.google.fr/books?id=t-xLAAAAMAAJ&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Текст романа «Мопрá» Жорж Санд (на франц. яз.)]
• [coollib.com/b/160132/read Текст романа «Мопрá» Жорж Санд (на русск. яз.)]
• [www.goncharov.spb.ru/nedzvv/ В. А. Недзвецкий. И. А. Гончаров и Жорж Санд («Обрыв» и «Мопрá») (статья)].

Литература   Франция

Отрывок, характеризующий Мопра (роман)

– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.