Моравская церковь

Моравская церковь — деноминация, образованная последователями гуситского движения. Официальное историческое название церкви — Unitas Fratrum (Братское единение), однако в результате своей обширной миссионерской деятельности стала более известна именно под именем Моравской церкви. Также известна под названием моравские или чешские братья. Тем не менее название Моравская церковь распространяется не на все общины чешских братьев, а лишь на те из них, возникновение которых связано с гернгутерами. В связи с тем, что доктринальные позиции Моравской церкви нередко совпадают с лютеранским вероучением и близости моравских братьев к евангельским деноминациям, Моравскую церковь обычно относят к протестантизму.

История

Гуситское движение

Исторической предпосылкой возникновения Моравской церкви было выступление Яна Гуса в начале XV века с требование реформировать некоторые практики, ставшие к тому времени общераспространёнными в Римо-Католической церкви, такие как плата за совершение таинств, Причастие для прихожан только под одним видом, симония и т. п. Казнь Гуса по приговору собора в Констанце повлекла за собой всплеск народного возмущения в Чехии, где Гус уже в то время считался народным учителем и будителем национального сознания. Последовавшее восстание привело к затяжным гуситским войнам, шедшим четверть века с переменным успехом и закончившиеся разгромом радикально настроенных гуситов — таборитов более умеренными чашниками, которые к тому времени заключили мир с католиками.

Unitas Fratrum

После битвы под Липанами, где табориты были окончательно разгромлены, остатки радикальных гуситов собрались вокруг фигуры Петра Хельчицкого. Хельчицкий, который был учеником и соратником Гуса, а также одним из лидеров гуситов на заре движения, будучи пацифистом, с началом гуситских войн удалился в свой родной городок Хельчиц, где написал ряд духовно-нравственных произведений.

Собрав вокруг себя остатки таборитов, а также часть левых чашников, Хельчицкий реорганизовал гусизм, основав в Кунвальде 1 марта 1457 году общину, получившую название Братское Единение (лат. Unitas Fratrum), больше известную как Чешские братья. На начальном этапе община находилась под покровительством пражского архиепископа Яна Рокицаны, имевщего влияние на короля Иржи, а племянник архиепископа был одним из лидеров общины. Однако впоследствии, подвергаясь гонениям со стороны правительства, чешские братья решили разорвать общение с Католической церковью. В 1467 году были избраны собственные епископы, которых рукоположил в сан специально приглашенный для этого из Австрии епископ вальденсов. К началу Реформации Братское Единение насчитывало около 400 приходов и 200 тысяч прихожан, а к середине XVI века было разделено на три провинции: Богемскую, Моравскую и Польскую.

После неудачного Восстания чешских сословий 1618—1620 годов, послужившего началом Тридцатилетней войны, гонения на чешских братьев обрели массовый характер. Они были практически полностью изгнаны из Богемии, а в Моравии оставались лишь на землях, принадлежавших князю Лихтенштейну. Многие из братьев бежали в Польшу и Закарпатье. Вскоре чешские братья в Богемии полностью прекратили своё существование, поэтому более распространённым стало название «Моравские братья». Последним епископом чешских братьев непосредственно в Богемии был Ян Амос Коменский. На протяжении всего XVII века братья находились под сильным гнётом австрийского правительства.

Гернгутеры

К началу XVIII века общины чешских братьев в самой Моравии стали более немецкими по своему этническому составу. Этому способствовало несколько факторов. Прежде всего, многие чехи из Богемии и Моравии, спасаясь от преследований имперской власти, бежали на территорию Польши, а на их место приходили немецкие колонисты, разделявшие религиозные взгляды Братского Единения. Кроме того, некоторая часть анабаптистов, в своё время сбежавшая от преследований в Моравию, под покровительство более веротерпимого князя Лихтенштейна, влилась в ряды братьев.

В 1722 году Саксонский граф Николай Людвиг фон Цинцендорф, находившийся под влиянием пиетистских идей, получил известия о бедственном положении моравских братьев от беженцев из Моравии. Из чувства христианского милосердия и желания поддержать страждущих, Цинцендорф отправил лидерам моравских братьев приглашение переселиться на его земли, которое они охотно приняли. Для переселенцев Цинцендорф выделил своё имение Бертельсдорф недалеко от Циттау, где моравские братья основали поселение Гернгут. Первым руководителем общины гернгутеров стал Христиан Давид, возглавлявший переселение.

На протяжении последующих пяти лет в Гернгут переселилось большое количество братьев из Чехии и Моравии. Многие из них имели собственные традиции и иногда иное понимание некоторых вероучительных принципов. В связи с этим начали возникать внутренние противоречия и трения, иногда приводившие к открытой конфронтации. Глубоко переживая такие конфликты, Цинцендорф решил разработать устав, который должен был определить правила взаимоотношений в общине. Устав обязывал сохранять единство, даже в случае разногласий по вопросам традиции или второстепенных элементов вероучения. В знак принятия устава каждый член общины должен был пожать графу руку и принять участие в общей Евхаристии. Эта церемония состоялась 13 августа 1727 года, и считается Днём возрождения Братского Единения.

Моравская миссия

Моравская церковь является одной из наиболее миссионерски активных церквей в мире. Миссия Моравской церкви началась благодаря событиям, произошедшим в 1730 году. Состоя в родстве с Датским королевским домом, граф Цинцендорф был приглашен на коронацию Кристиана VI. На церемонию он взял с собой двух братьев из гернгутской общины, которые во время торжества познакомились с чернокожим слугой короля. Узнав от слуги, что на его родине острове Святого Фомы люди не знают о Христе, братья загорелись желанием отправиться туда с целью «донести свет Христов». По возвращении в Гернгут, братья уведомили старейшин о своём желании. Община согласилась отправить их на миссию, но лишь после годичного испытательного срока, на протяжении которого выразившие желание ехать могли от него отказаться. Тем не менее братья не изменили своего решения, и 21 августа 1732 года гернгутская община отправила первых миссионеров на остров Св. Фомы. В это время община в Гернгуте насчитывала всего около 300 человек.

С этого времени Моравская церковь высылает большое число миссионеров во все части света. Наиболее активно гернгутеры действуют в Африке, обеих Америках, на Дальнем Востоке, а также в Арктическом поясе (народы севера). Одним из лозунгов моравских миссионеров было «проповедовать среди народов, не знающих Христа». По этой причине миссионеры отправлялись прежде всего туда, где не было никакой другой миссии. Приблизительно в это же время моравская церковь начала свою «круглосуточную молитву» для духовной поддержки миссии. Молитва совершалась поочерёдно членами общины круглосуточно на протяжении ста лет.

Благодаря активной деятельности гернгутской общины, чешские братья, живущие в других частях Европы, признали важность этой общины и необходимость поставить в ней собственного епископа. Приехавшие из Польши и Моравии епископы чешских братьев Яблонский и Зитковиус в 1735 году рукоположили в епископский сан одного из старейшин общины Давида Нитшмана, а уже в 1737 году епископский сан принял и граф Цинцендорф. Сам граф также совершил несколько миссионерских поездок в Южную Америку. В 1738 году Гернгут посетил Джон Уэсли, встретивший нескольких моравских миссионеров во время своей поездки в Америку. Общение с Цинцендорфом и жизнь гернгутской общины побудили Уэсли начать его проповедническую деятельность в Англии.

В 1740 году Моравская церковь создала первую христианскую общину среди коренных жителей Северной Америки. Это были представители племени могикан, обратившиеся в христианство и осевшие в колонии Нью-Йорк. Однако миссионеры были изгнаны правительством колонии через четыре года. В 1741 году, под руководством Нитшмана и Цинцендорфа, была заложена моравская миссия Вифлием в Пенсильвании, ныне шестой по величине город штата. Здесь моравские братья осуществляли миссию среди алгонкинов. Позже миссионерская деятельность расширилась и на другие индейские народности.

В Российской империи

Интерес российского правительства к гернгутерам был проявлен еще в эпоху правления Елизаветы Петровны, в 1743 г.

После издания Екатериной II манифеста о приглашении в Российскую империю иностранных колонистов гернгутеры одними из первых основали в 1765 году свою колонию в Сарепте (Царицынский уезд Саратовской губернии; сейчас Красноармейский район г. Волгограда).

После смерти в 1817 году проповедника Генриха Штиллинга-Юнга гернгутеры из Вюртемберга и Баварии добились особого разрешения у Александра I на поселение в Закавказье, поскольку Штиллинг-Юнг утверждал, что Второго пришествия следует ожидать за Кавказом, у горы Арарат. Почти девять тысяч членов общин, распродав имущество, отправились на восток, но менее половины из них добрались до Измаила, остальные погибли в пути. Некоторые из них осели в Бессарабии и вблизи Одессы, но 500 семей продолжили путь в Закавказье. К 1819 году они образовали несколько колоний в Грузии близ Тифлиса и одну колонию в Азербайджане.

Церковная организация

Обширная миссионерская деятельность Моравской церкви повлияла на её организационное устройство. Дальность расположения миссионерских точек, необходимость быстрого принятия решений на местах привели в 1732 году к разделу церкви на самоуправляющиеся Провинции. Некоторые миссии, однако, были переданы в юрисдикцию других церквей. Так, например, миссия в Австралии была передана местной Пресвитерианской церкви, а миссия в Гренландии — лютеранской.

Будучи разделена на Провинции в настоящее время церковь представляет собой Всемирный союз Моравских церквей (семью церквей), хотя формально церковь остается единой. Церковь насчитывает 18 независимых Провинций (на практике независимые церковные организации), 5 миссионерских Провинций, обладающих переходным статусом и в некоторых вопросах зависимых от руководства той Провинции, от которой была основана миссия, а также 8 миссионерских округов, подчиняющихся синоду Провинции, но обладающих автономным статусом.

Каждая из Провинций имеет собственный Синод, собирающийся не реже чем раз в 2 года. Миссионерские округа не имеют Синода, но подчиняются Синоду провинции. Периодически, обычно раз в 7 лет, собирается Синод Единения, на котором встречаются представители всех Провинций Моравской церкви. Синод Единения решает глобальные вопросы церковного устройства и вероучения.

Независимые Провинции

• Аляска
• Америка Север
• Америка Юг
• Британия
• Восточная Вест-Индия
• Гондурас
• Конго
• Континентальная Европа
• Коста-Рика
• Никарагуа
• Суринам
• Танзания Запад
• Танзания Рунгве
• Танзания Юг
• Танзания Юго-Запад
• Чехия (Чешскобратская Церковь)
• Южная Африка
• Ямайка

Миссионерские Провинции

• Гайана
• Замбия
• Занзибар
• Лабрадор
• Малави

Миссионерские округа

• Бурунди
• Белиз
• Кения
• Куба
• Перу
• Руанда
• Уганда
• Французская Гвиана

Вероисповедание

Согласно принятому в 1957 году «Основанию Единства», все общины, входящие в Моравскую церковь, верят и признают следующие фундаментальные истины:

• Святую Троицу: Бог-Отец, Бог-Сын/Слово, Бог-Дух Святой;
• Отцовство Бога
• Божью любовь к падшему человечеству
• Воплощение Бога в Богочеловеке Иисусе Христе
• Искупительную смерть Христа за греховных и непокорных людей
• Воскресение Иисуса, Вознесение и Прославление Его, воссевшего одесную Отца
• Сошествие Святого Духа, утешающего, укрепляющего и поддерживающего верующих
• Внезапное возвращение Иисуса во славе, грядущего судить живых и мертвых
• Нескончаемость Царства Христа
• Существует лишь одно крещение для прощения грехов
• Признается крещение младенцев
• Признается реальное присутствие Тела и Крови Христа в Святом Причастии

Эти вероисповедные принципы не являются единственными, но обязательными для всех общин Моравской церкви. Кроме того, в Книге Установления несколько Провинций признают следующие вероисповедные документы:

• Три экуменических Символа веры: Апостольский, Никейский и Афанасиевский
• Первый 21 пункт неизменённого Аугсбургского исповедания
• Исповедание Союза чешских братьев 1535 года
• Постановления синода в Берне 1532 года
• Барменскую декларацию 1934 года
• Малый катехизис Лютера
• Тридцать девять статей Церкви Англии
• Гейдельбергский катехизис

Литература

• Church of England & the Moravian Church in Great Britain and Ireland Anglican-Moravian Conversations: The Fetter Lane Common Statement with Essays in Moravian and Anglican History (1996)
• Fogleman, Aaron Spencer. Jesus Is Female: Moravians and the Challenge of Radical Religion in Early America (2007)
• Freeman, Arthur J An Ecumenical Theology of the Heart: The Theology of Count Nicholas Ludwig von Zinzendorf (1998)
• Fries, Adelaide Records of the Moravians in North Carolina (1917).
• Gollin, Gilliam Lindt. Moravians in Two Worlds (1967)
• Hamilton, J Taylor, and Hamilton, Kenneth G History of the Moravian Church: The Renewed Unitas Fratrum 1722—1957 (1967)
• Hutton, J E A History of the Moravian Church (1909)
• Hutton, J E A History of the Moravian Missions (1922)
• Jarvis, Dale Gilbert. «The Moravian Dead Houses of Labrador, Canada» Communal Societies 21 (2001): 61-77.
• Langton; Edward. History of the Moravian Church: The Story of the First International Protestant Church (1956)
• Lewis, A J Zinzendorf the Ecumenical Pioneer (1962)
• Linyard, Fred, and Tovey, Phillip Moravian Worship (Grove Worship Series No 129, UK) 1994
• Podmore, Colin The Moravian Church in England 1728—1760 (1998)
• Rican, Rudolf The History of the Unity of the Brethren (transl by C Daniel Crews) (1992)
• Shawe, C H The Spirit of the Moravian Church (1977)
• Weber, Julie Tomberlin (transl) and Atwood, Craig D (ed) A Collection of Sermons from Zinzendorf’s Pennsylvania Journey (1741-2; 2001)
• Weinlick, John R Count Zinzendorf: The Story of his Life and Leadership in the Renewed Moravian Church (1984)
• Zinzendorf, Nicholaus Ludwig Nine Public Lectures on Important Subjects in Religion (1746; translated and edited by George W Forell 1973)

Ссылки

• www.hierarchy.religare.ru/h-morav-unitasf.html Моравская церковь (Unitas Fratrum)
• Савченко П. Сравнительное богословие, Лекция 9 Моравские братья (гернгутеры)
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Prav_Mer_RA68.htm Правительственные меры по случаю появления в Лифляндии секты Гернгутеров в 1743 году. Материалы // Русский архив, 1868. — Изд. 2-е. — М., 1869. — Стб. 1391—1395.]

См. также

• Гуситы
• Чешские братья
• Сарепта-на-Волге

Отрывок, характеризующий Моравская церковь

Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.