Мордвинов, Борис Аркадьевич

Борис Мордвинов
Имя при рождении:	Борис Аркадьевич Шефтель
Дата рождения:	24 ноября (6 декабря) 1899(1899-12-06)
Место рождения:	Москва, Российская империя
Дата смерти:	9 декабря 1953(1953-12-09) (54 года)
Место смерти:	Москва, СССР
Профессия:	театральный режиссёр, режиссёр оперы, театральный педагог
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Псевдонимы:	Мордвинов
Театр:	МХАТ, Московский музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, Большой театр, Воркутинский ГУЛаговский театр, Саратовский академический театр оперы и балета, Белорусский театр оперы и балета
Награды:

Борис Аркадьевич Мордвинов (настоящая фамилия Шефтель; 24 ноября [6 декабря] 1899, Москва — 9 декабря 1953, там же) — советский театральный режиссёр, Заслуженный артист РСФСР (1935).

Творческая биография

В 1919 поступил во 2-ю Студию МХТ. Однако ролей у него почти что не было, выходил на сцену лишь в небольших эпизодах. Актёрская карьера Бориса Мордвинова явно не складывалась. Но педагог Вл. И.Немирович-Данченко заметил его режиссёрское дарование и привлек к постановочной работе.

МХАТ: 1921—1936 гг., актёр и режиссёр.

В 1922 году, по сообщению нескольких источников, Борис Мордвинов поставил вместе с Вл. И. Немировичем музыкальную комедию Шарля Лекока по либретто Клэрвиля, Конинга (Victor Koning) и Сиродена (Paul Siraudin) «Дочь мадам Анго», где едко высмеивался послереволюционный Париж конца XVIII века, оказавшийся под властью самодовольной жестокой Директории. Этим спектаклем 16 мая 1922 года открылась Музыкальная студия Московского Художественного театра под руководством Вл. И. Немировича-Данченко; однако надо заметить, что в самой афише спектакля имя Мордвинова не значится, а в качестве режиссёра стоит В. В. Лужский. Первые же представления прошли с большим успехом, но спектакль через некоторое время был снят с репертуара за антиреволюционный пафос.

А как драматический актёр Мордвинов за все время исполнил лишь единственную роль — Амос Харт в пьесе М. Уоткинс «Реклама» (художественный руководитель постановки Немирович-Данченко) на премьерном спектакле в 1930 году. Однако становление Музыкальной студии Немировича-Данченко при Художественном театре решило его дальнейший выбор, он полностью переходит на режиссёрскую стезю.

В дальнейшем (с 1941 года, при слиянии с оперной студией Станиславского) Музыкальная студия отделилась от основного театра и стала называться Московский академический музыкальный театр имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, но в то время ещё именовалась студией, затем Музыкальный театр им. Немировича-Данченко, где в течение 1927—1936 гг. Мордвинов работал в качестве режиссёра-постановщика, причем с 1930 года занял пост заведующего художественной частью и главного режиссёра. Он ставил и драматические постановки, и музыкальные, все более отдавая предпочтение музыкальному театру. В это же время, с 1927 года, он начинает педагогическую работу, ведет курс оперного отделения в ЦЕТЕТИСе (ГИТИС).

В 1933 году в штат театра был временно включен балетный коллектив «Московский Художественный балет» под руководством балерины Большого театра В. В. Кригер (позже, с 1939 балетная труппа постоянно вошла в состав Музыкального театра им. Вл. И. Немировича-Данченко). С этой балетной труппой Мордвинов тоже осуществил ряд балетных спектаклей.

Постановки:

• 12 января 1932 — «Сорочинская ярмарка» М. П. Мусоргского в редакции П. А. Лама.
• 19 ноября 1932 — «Корневильские колокола» Планкета
• 1933 — «Хозяйка гостиницы» К.Гольдони, совместно с М.Яншиным, на сцене филиала МХАТ
• 1933 — «Чудесный сплав» В.Киршона
• 1933 — «Треуголка» Де Фалья (балетная труппа под руководством В.Кригер)
• 1933 — «Соперницы» Гертеля (балетная труппа под руководством В.Кригер), совместно с Н. С. Холфиным и П. А. Марковым
• 24 января 1934 — «Катерина Измайлова» Д.Шостаковича, постановка под художественным руководством Вл. И. Немировича-Данченко
• 27 мая 1934 — «Чио-Чио-сан» Дж. Пуччини, постановка под художественным руководством Вл. И. Немировича-Данченко
• 25 декабря 1934 — «Травиата», совместно с П. А. Марковым и П. С. Саратовским, постановка под художественным руководством Вл. И. Немировича-Данченко
• 31 мая 1936 — «Тихий Дон», постановка под художественным руководством Вл. И. Немировича-Данченко

В эти же годы Б. А. Мордвинов активно осваивает режиссуру опер на радио; на Всесоюзном радио в его постановке были записаны несколько опер, в том числе:

• «Мазепа» П. И. Чайковского,
• «Моцарт и Сальери» Н. А. Римского-Корсакова;
• «Боярыня Вера Шелога» Римского-Корсакова

Большой театр: 1936—1940 гг.; главный режиссёр. Поставил оперы и балеты:

• 1936 — балет «Спящая красавица», совместно с А. М. Мессерером.
• 1937 — «Поднятая целина» И. И. Дзержинского, первая постановка
• 1939 — «Иван Сусанин», впервые на советской сцене, под названием не «Жизнь за царя», как было при угнетающем царизме, а «Иван Сусанин» как поднятие образа трудового класса и трудового крестьянства; для этих целей С. М. Городецким с помощью дирижёра Самуила Самосуда было несколько «подредактировано» и доведено до «советского» либретто, получившее новое название по имени главного героя.

К этому времени Мордвинов уже был преподавателем Московской консерватории (с 1935 года), руководителем кафедры сценического мастерства (с 1939 профессор).

Б. А. Мордвинов готовился к следующим постановкам, однако 15 мая 1940 года был арестован органами НКВД и спустя почти год, 12 апреля 1941 года был приговорён Особым совещанием к трём годам исправительно-трудовых работ по обвинению в шпионской связи с женой военачальника Г. И. Кулика (согласно справке НКВД, в ходе следствия «в наличии преступного характера встреч с Кулик К. И. виновным себя не признал, но не отрицал самого факта этих встреч и их конспиративный характер»). В мемуарах, помимо этого, фигурирует, со слов самого Мордвинова, и другой эпизод:

В числе вздорных обвинений, предъявленных ему следователем, было и такое. Когда была опубликована новелла Горького «Девушка и Смерть», Сталин изрек: «Эта штука посильнее, чем „Фауст“ Гете». Оценка «вождя всех народов» была немедленно подхвачена и запечатлена в литературоведческих анналах как мудрейшее изречение. Борис Аркадьевич однажды высказал вслух сомнение в справедливости подобной оценки. Высказал неосторожно и с юмором. Об этом, конечно, донесли. И это было определено, как контрреволюционный подрыв авторитета вождя.

На отбывание срока Б. А. Мордвинов, поставивший к этому времени уже ряд спектаклей, получивших широкую известность, главный режиссёр Большого театра, профессор Московской консерватории, руководитель кафедры сценического мастерства, был отправлен в Воркуту для трудовой повинности на общих работах: грузчик на пристани, подсобный рабочий на складе, дневальный в бараке. Правда, компания собралась неплохая: музыканты, научные работники, среди солагерников находились Э. И. Котляр, Е. Б. Галинская, А. Я. Каплер.

Воркутинский ГУЛаговский театр: 1943—1946 гг., художественный руководитель. О создании этого театра были написаны книги, в прессе публиковалось немало воспоминаний. Но начинался театр с идеи Б. А. Мордвинова, казалось, совершенно нереальной: началась война, до ГУЛаговского театра ли? Идея создания театра наверняка возникла неслучайно: среди заключенных Мордвинов нашел немало профессионалов — музыкантов, актеров, певцов, был даже дирижёр — да и кого там только не было! Но добиться разрешения на открытие театра в лагере политзаключенных было непросто. Однако принять участие в создании театра захотели и вольнонаемные сотрудники, что и решило дело. А главное, загорелся идеей и сам начальник Воркутстроя инженер-полковник Михаил Митрофанович Мальцев, лично взявшийся за осуществление профессионального музыкально-драматического театра. Наконец, 8 августа 1943 года появился приказ:

ПРИКАЗ № 883 от 08.08.1943 ГОДА ПО УПРАВЛЕНИЮ «ВОРКУТСТРОЙ»
В целях наилучшего систематического обслуживания вольнонаемного населения Воркутинского угольного бассейна художественно-зрелищными мероприятиями

ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Организовать на основе хозрасчета театр по обслуживанию в/н населения Воркутинского бассейна.
2. Театру присвоить имя «Воркутстроя».
3. Утвердить труппу театра в следующем составе: Н. И. Глебова, Л. И. Кондратьева, А. П. Пилацкая, В. М. Пясковская, В. Н. Борисов, Н. А. Быстряков, А. М. Дубин-Белов, Г. И. Егоров, А. И. Кашенцев, А. К. Стояно, А. Швецов, О. О. Пилацкий.
4. Включить в состав труппы следующих заключенных: Е. М. Михайлова, С. Б. Кравец, В. К. Владимирский, А. Гайдаскин, Б. С. Дейнека, Л. С. Дулькин, Е. И. Заплечный, Б. А. Козин, В.И Лиманский.
5. Художественным руководителем и главным режиссёром театра назначить Б. А. Мордвинова.
6. Утвердить штаты и смету театра на общую сумму 283 т. р.
7. Обязать КВО весь имеющийся в подразделениях театральный инвентарь: как то реквизиты, костюмы, бутафорию сдать театру в безвозмездное пользование. Срок сдачи 01.09. с.г.
8. Открытие театра установить 1 октября с.г.

Начальник Управления Воркутстроя НКВД СССР М. Мальцев.

Как здание для театра подошел местный деревянный клуб, который любовно именовался Дворец Культуры — ДКШ. Воркутинский театр открылся 1 октября 1943 опереттой «Сильва» Имре Кальмана. Эта постановка впоследствии выдержала 100 представлений и навсегда оставила память в истории театра. ГУЛаговский театр для заключенных стал символом жизни, в тяжелых подневольных условиях они все-таки сумели заниматься своим делом, а для многочисленных зрителей это была определенная отдушина, уводящая хоть на какое-то время от страшных испытаний и унижений. На одной сцене сошлись заключенные и их охранники.

Мордвинов поставил ещё спектакли: «Марица» и «Принцесса цирка», «Хозяйка гостиницы» — Мордвинов сам играл кавалера Рипафратта, оперу «Севильский цирюльник», а ещё свой неосуществленный замысел в Большом театре — оперу Гуно «Фауст» в 1945 г.; им же была сделана инсценировка повести В. Катаева «Шел солдат с фронта».

В годы Великой Отечественной войны Воркутинский лагерный театр показывал 600 спектаклей и концертов в год, а труппа насчитывала около 150 человек.

Об условиях, в которых работал этот театр, рассказали бывшие солагерники: Галинская Е. Б. Театр за полярным кругом // Родники Пармы: сб. — Сыктывкар, 1990. — С. 142—149.; Котляр Э. «Фауст» в ИТЛ // Театр ГУЛАГа / сост. М. М. Кораллов. — М.: "Мемориал ", 1995; Гулаговские тайны освоения Севера / Маркова Е. В., Волков В. А., Родный А. Н., Ясный В. К.; отв. ред. И. С. Пашковский. — М.: Стройиздат, 2001. — С. 112—115; Клейн А. С., Попов А. А. Заполярная драма… //Покаяние: Мартиролог. Т.2. / Сост. Г. В. Невский. — Сыктывкар: Коми книжное издательство, 1999. С.219-260.

После отбытия срока заключения Мордвинов все равно не мог вернуться домой, в Москву, к семье. В столицу въезд ему был запрещен. Он мог работать только в других местах.

Саратовский академический театр оперы и балета: один театральный сезон 1946—47 гг., режиссёр. Постановки: «Золотой петушок»; «Боккаччо» Зуппе, «Тихий Дон» Дзержинского. Постановка «Золотого петушка» была отмечена Сталинской премией.

Белорусский театр оперы и балета: 1947—1953 гг., главный режиссёр. Среди поставленных спектаклей: «Алеся» Тикоцкого, «Кастусь Калиновский» Лукаса (обе в 1947), «Пиковая дама», «Риголетто» (обе в 1948), «Князь Игорь», «Проданная невеста» (обе в 1949), «Иван Сусанин» (1950), «Тихий Дон» (1951), балеты «Князь-озеро» В. А. Золотарёва, «Красный цветок» Глиэра.

По смерти Сталина встал вопрос о возможности возвращения на работу в Москву, до того времени на все заявления и просьбы режиссёра о возращении накладывалась резолюция в отказе. Но теперь все изменилось, к тому же имела значение и Сталинская премия за постановку в Саратове. В декабре 1953 года Б. А. Мордвинов был вызван в Москву для переговоров. 8 декабря 1953 он прибыл домой, в свою семью. Через несколько часов, в ночь после приезда в своей квартире он умер от инфаркта, во сне. Вскоре умерла и его жена, музыковед.

Сын: Мордвинов, Михаил Борисович (р. 12 XII 1921, Москва) — режиссёр музыкального театра.

Борис Аркадьевич Мордвинов вёл педагогическую работу, являлся автором разработки программы воспитания оперного актёра.

• 1927—35 педагог оперного отделения в ЦЕТЕТИСе (ГИТИС);
• 1935—40 руководитель кафедры сценического мастерства Московской консерватории (с 1939 профессор);
• 1946—47 зав. кафедрой сценического мастерства в Саратовской консерватории;
• 1947—52 преподаватель Белорусского театрального института и Минской консерватории.

Среди учеников: В. А. Канделаки, С. М. Големба, П. С. Златогоров, А. Е. Кузнецова, П. И. Селиванов.

Отрывок, характеризующий Мордвинов, Борис Аркадьевич

– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.