Морелль, Франсиско

Франсиско Антонио Морелль де ла Руа
Francisco Antonio Mourelle da Rua
Род деятельности:	мореплаватель, военный офицер
Дата рождения:	17 июля 1750(1750-07-17)
Место рождения:	Сан-Адриан-де-Корма, Ла-Корунья, Испания
Дата смерти:	24 мая 1820(1820-05-24) (69 лет)
Место смерти:	Кадис

Франсиско Антонио Морелль де ла Руа (исп. Francisco Antonio Mourelle da Rua; 17 июля 1750, Сан-Адриан-де-Корме, Ла-Корунья — 24 мая 1820) — испанский военный офицер и исследователь.

Плавание 1775 года

До перевода на тихоокеанскую морскую базу Новой Испании в Сан-Бласе в 1774 году, Морелль служил в испанском флоте в Гвиане, Тринидаде и Антильских островах. В 1775 году он присоединился к экспедиции Бруно де Эсеты и Хуана Франсиско де ла Бодега-и-Куадра. Морелль был штурманом под руководством Куадра на шхуне «Сонора». 29 июля на 49° с.ш. «Сонора» потеряла из виду корабль Эсеты «Сантьяго». Эсета вскоре повернул на юг, а Куадра и Морелль продолжили движение на север пока не достигли 58°30' с.ш. Здесь они стали на якорь в неизвестном заливе (в Александровском архипелаге, Аляска), которому Куадра дал название Букарели в честь вице-короля Новой Испании. Затем они поплыли на юг через Монтерей (Калифорния) и 20 ноября 1775 года вернулись в Сан-Блас.

Судовой журнал Морелля был тайно передан в Лондон, где его перевели и издали. Капитан Джеймс Кук использовал информацию из этого журнала во время своего плавания в Северо-западной части Тихого океана.

Плавание 1779 года

В экспедиции 1779 года под командованием Игнасио-де-Артеаги Морелль снова был штурманом Квадры и заместителем капитана на судне «Фаворита». Покинув Сан-Блас 11 февраля 1779 года экспедиция достигла 61° с.ш. в районе острова Хинчинбрук в Аляскинском заливе. Отсюда корабли поплыли на юго-запад вдоль Кенайского полуострова. 21 ноября 1779 года все корабли экспедиции благополучно вернулись в Сан-Блас.

Дальнейшая карьера

Во время своей службы в Сан-Бласе Морелль путешествовал по всему Тихому океану. Во время экспедиции 1780—1781 годов на корабле «La Princesa» описал острова Тонга и Тувалу. Морелль стал первым европейцем, высаживавшимся на острове Вавау, который он назвал островом Спасения. 21 апреля 1781 года он становился на якорь у острова Увеа, и назвал его островом Утешения. Он также был знаком с Филиппинами и Гуанчжоу (Китай).

Морелль должен был командовать «Мексиканой» в плавании 1792 года, в котором планировалось изучить пролив Джорджия, но Алессандро Маласпина назначил в командование «Мексиканы» также Каэтано Вальдеса и Флореса. Компаньоном «Мексиканы» был «Сутил», которым командовал Дионисио Алькала Гальяно.

В 1793 году Морелль вернулся в Испанию. В 1799 году ему присваивают звание капитана фрегата, в 1806 — капитана судна, а в 1811 — коммодора. В 1818 году он командовал эскадрой, которая должна была подавить восстание в Ла-Плата, но его помощь не понадобилась.

Умер Морелль 24 мая 1820 года, в возрасте 69 лет.

Наследие

В честь Франсиско Морелля был назван остров в проливе между берегом Британской Колумбии и островом Ванкувер.

Отрывок, характеризующий Морелль, Франсиско

Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.