Морено, Якоб Леви

Якоб Леви Морено
Jacob Levy Moreno
Место рождения:	Бухарест, Королевство Румыния Королевство Румыния
Место смерти:	Нью-Йорк, США
Научная сфера:	Психотерапия, психология, психоанализ, психиатрия, социология
Место работы:	Нью-Йорк, США
Альма-матер:	Венский университет
Известен как:	Основатель психодрамы, социометрии и групповой психотерапии

Джекоб (Якоб) Леви Морено (18 мая 1889, Бухарест, Королевство Румыния — 14 мая 1974, Нью-Йорк, США) — психиатр, психолог и социолог. Основатель психодрамы, социометрии и групповой психотерапии.

Биография

Морено, известный склонностью к мифотворчеству, в своей «Автобиографии» так описывал историю своего рождения:

Я родился в бурную ночь на корабле, плывущем по Чёрному морю от Босфора к румынскому порту Константе. Это произошло на рассвете Субботы, роды закончились как раз перед началом молитвы… Никто не знает, какой это был корабль: греческий, турецкий, румынский или испанский. С этой неопределённости берёт начало неопределённость моей жизни и моего гражданства… Я родился гражданином вселенной, как моряк, скитающийся из страны в страну по разным морям.

Большинство последователей Якоба Леви Морено предпочитают именно эту версию его рождения. Однако, если строго следовать фактам, то Морено родился 18 мая 1889 года в Бухаресте (Королевство Румыния) в семье сефардских евреев из Оттоманской империи. Отец Морено, Морено Ниссим Леви из Плевны (также Морену Нисим Леви, 1856—1925), был купцом, чьи родители в свою очередь перебрались в Плевну из Константинополя.

В 1925 году, вскоре после смерти отца и по прибытии в США, Якоб Морено Леви возьмёт имя отца в качестве фамилии, и станет известен миру под именем Якоба Леви Морено («Морену» по-еврейски означает «Учитель»). Мать Морено, Паулина Янку Вольф (1873—1933), происходила из Калараша. Морено был старшим из шести братьев и сестер. Разговорным языком в семье был ладино.

Как и рождение Морено, его детство окутано легендами, из которых примечательна одна, имеющая непосредственное отношение к психодраме. Однажды Якоб вместе с соседскими детьми забрались в подвал дома. Якоб предложил играть в Бога: «Я буду Богом, а вы — моими ангелами». Дети согласились, и общими усилиями соорудили из столов и стульев «небо». Якоб сидел на вершине этой пирамиды, а дети бегали вокруг него, махали руками и пели, изображая ангелов. Один из них спросил Якоба, почему он не летает. Мальчик попытался лететь, упал и сломал себе руку. Морено считал этот случай первым опытом психодрамы, и часто определял свой метод как «психотерапию павших богов».

В 1895 году семья переезжает в Вену (Австрия). После того, как родители в 1905 году переезжают в Берлин, 14-летний Якоб Леви остаётся в Вене, и больше никогда не живёт вместе с родителями. Примерно в это время Морено переживает некий мистический опыт, во многом определивший его судьбу. Морено описывает, как он стоит перед статуей Христа в небольшом немецком городке, и чувствует, что должен принять решение:

Стоя перед статуей, я начал понимать, что мне предстоит принять решение, которое определит всю мою дальнейшую судьбу. Я думаю, все люди в юности принимают подобное решение. И тогда наступил мой момент. Передо мной стоял вопрос, что я должен выбрать как моё: всю вселенную или мою семью, род, из которого я произошёл? И я выбрал вселенную — не потому, что моя семья была хуже других семей, но потому, что я хотел жить для чего-то большего, для того мира, к которому принадлежал каждый член моей семьи и куда я желал бы их вернуть. Моё решение означало, что все люди — это мои братья и сестры, что все матери и отцы — это мои матери и отцы, что все дети, кем бы ни были их родители, — это мои дети, а все женщины — мои жёны, что всё имущество этого мира — моё имущество, и, напротив, всё что есть у меня, принадлежит всему миру.

Следствием этого озарения стало стойкое убеждение Морено, что «истинная психотерапия может быть только психотерапией всего человечества». Это высказывание Морено часто воспринимают как броскую фразу. В действительности же это — фундамент философии, методологии, теории и практики групповой психотерапии, социометрии и психодрамы.

В 1909 году Морено поступает в Венский университет, где изучает философию и медицину. На первых курсах Морено готовил себя к карьере общепрактикующего врача, его обращение к психиатрии относится примерно к 1913-14 году. Со студенческими годами связана ещё одна легенда, касающаяся встречи Морено и Фрейда. После одной из лекций Фрейда студенты столпились вокруг мэтра, и Фрейд спросил Морено, чем он занимается. Ответ был таким:

«Доктор Фрейд, — ответил я, — я начал там, где вы закончили. Вы работаете с людьми в искусственной обстановке вашего кабинета, я встречаю их на улицах и у них дома, в их естественном окружении. Вы анализируете их сновидения и мечты, я пытаюсь сделать их смелыми, чтобы они могли мечтать снова. Я учу людей играть Бога»… Фрейд посмотрел на меня озадаченно и улыбнулся.

В ответе самоуверенного молодого человека можно увидеть зачатки философии Встречи, лежащей в основе психодрамы. Односторонней полемикой с теорией Фрейда пропитано большинство работ Морено.

Психодрама как метод психотерапии формировалась долгие годы. Её созданию в немалой степени способствовал растущий интерес Морено к театру. В студенческие годы Морено проводит несколько «стихийных психодрам», он организует детскую театральную группу, спонтанно разыгрывавшую импровизации в венском парке.

Важным эпизодом в развитии групповой психотерапии стала работа Морено с венскими проститутками (1913 год). Совместно с врачом В.Грюеном и журналистом К.Кальбертом он создал группы по 8-10 девушек в каждой, которые встречались 2-3 раза в неделю для обсуждения сложностей, возникающих в их жизни. Вот выводы, которые сделал Морено в итоге этой работы:

Уже тогда меня поразили четыре аспекта групповой психотерапии, позже они стали основами групповой психотерапии любого рода: 1) автономия группы; 2)у группы есть своя структура, и стоит о ней узнать как можно больше;) групповой диагноз является предварительным условием групповой психотерапии; 3) проблема коллективности; проститутки представляли собой какой-то общий социальный порядок со своими паттернами поведения, ролями и т.д, что окрашивало любую ситуацию, независимо от отдельных участников группы и конкретной группы в целом; 4)проблема автономности и безымянности… В групповой терапии существует тенденция к безымянности её членов, границы между отдельными Эго ослабляются, важность приобретает сама группа как единое целое.

В 1915-16 годах Морено работает в Миттендорфе, в австрийском лагере для беженцев. Он приходит к выводу, что, если при распределении людей по баракам учитывать их национальность, вероисповедание, политические взгляды и проч., то можно сделать их жизнь более счастливой. Он даже пишет соответствующее письмо министру внутренних дел, в котором называет свой подход социометрией.

Параллельно с теоретическими взглядами Морено оформляются и его философские взгляды. В 1914-15 годах тремя книжками издаётся сборник «Приглашение к встрече», в общих чертах отражающий философию Морено.

В 1917 окончил Венский университет, получил диплом врача. С 1918 года начинает выходить журнал «Daimon», редактором, а затем и совладельцем которого стал Морено. В журнале публиковались самые известные люди Европы. Сам Морено в 1920 году обнародовал в этом журнале свою работу «Слова Отца», являющуюся, по мнению биографов Морено, итогом его развития, манифестом его ранней философии встречи и философии творчества.

В 1921 году Морено начинает систематически использовать психодраму, ещё не называя так свой метод и не считая себя психотерапевтом. Первый опыт связан, по-видимому, со случаем мужчины, решившего покончить с жизнью. Морено со своей подругой, Марианной Лорницо, предотвратил самоубийство, разыграв фантазии пациента. Но окончательное оформление психодрамы как метода психотерапии связывают со «случаем Барбары» (1922 год). К Морено обратился Георг, муж молодой актрисы по имени Барбара, игравшей в театре невинных девушек и прекрасных женщин. По его словам, дома, наедине с ним, она становилась настоящей фурией: грязно ругалась и бросалась на него с кулаками. Морено предложил Барбаре на публике, в экспериментальном театре, сымпровизировать роль проститутки, разговаривающей со своим сутенёром. Барбара ругалась как матрос, потом убегала от разъярённого сутенера, пока не была им «убита». Публика была шокирована, но Барбара чувствовала себя счастливой. После этого она стала играть роли проституток, преданных жён, озлобленных любовниц. Постепенно менялось её поведение и в быту: скандалы теперь если и происходили, то были кратковременными и не были столь страстными, как раньше. Через некоторое время они начали играть на сцене вместе с Георгом, сначала отыгрывая то, что происходило у них дома, а затем проигрывая воспоминания детства, фантазии и планы на будущее.

Через несколько месяцев мы с Барбарой и Георгом сидели втроём в театре. Они снова открыли самих себя и друг друга или, точнее, они открыли себя и друг друга впервые. Я анализировал ход их психодрамы, сессию за сессией, и объяснял им, как произошло их исцеление.

В этой работе присутствуют наиболее значимые элементы психодрамы: сцена, зрители; директор, протагонист, вспомогательные Я; самопрезентация, обмен ролями; инсайт-в-действии.

В том же, 1921 году, в венском Театре Комедии, состоялась первая социодрама. Это произошло 1 апреля, в День Дураков. Морено попытался вовлечь зрителей в разыгрывание сцены о политической ситуации в Австрии. Представление с треском провалилось, но этот день празднуется всеми психодраматистами мира как день рождения психодрамы. Морено же сделал из этого опыта вывод о необходимости разогрева зрителей, которых он хотел вовлечь в действие.

В 1924 году выходит книга Морено, названная автором «Театр спонтанности». В ней Морено выделяет 4 типа театра:

• театр конфликта (аксиодрама)
• непосредственный театр (театр импровизации), раскрывающий творческие способности с помощью воображения
• терапевтический театр, в котором люди играют самих себя
• театр творения, основанный на самоактуализации каждого человека.

Разнообразие интересов Морено подчёркивает тот факт, что в это же время он, совместно с братом своей возлюбленной, работает над проектом звукозаписывающего устройства, названного ими «Радиофильм». Это устройство явилось прообразом магнитофона — принцип магнитной записи позволял стирать и вновь записывать голос. Патент на «Радиофильм» был получен в Австрии и позже продан в Штатах.

В 1925 году, под давлением обстоятельств, перед Морено встаёт вопрос об эмиграции из Австрии. Морено рассматривал два варианта: США, где к тому времени уже жил его брат, и Советский Союз. Морено выбрал первый вариант.

Первые пять лет в Америке не ознаменовались заметными свершениями Морено, он обустраивается в новой для него стране. Заключив в 1928 году фиктивный брак с Бетрис Бичер, Морено получает американское гражданство.

1931 год — очень насыщенный год в жизни Морено. 5 апреля в театре «Гильдия» состоялось официальное открытие «Театра импровизации».

В это же время ему поручают провести исследование в тюрьме Синг-Синг. Использовав в качестве основного метода социометрию, Морено на заседании Американской психиатрической ассоциации представляет результаты исследования и предложения по классификации заключённых, с помощью которой в тюрьме можно было бы создать более здоровое сообщество. На этом заседании впервые в истории психиатрии Морено употребляет термин «групповая психотерапия».

После доклада Морено приглашён провести исследование в Нью-Йоркской государственной школе для девушек, располагающейся в городе Хадсон. В 1932 году Морено приступает к работе. Хадсоновский (его иногда ошибочно называют «гудзоновским»)проект Морено длился два года и позволил осуществить основные идеи Морено: в Хадсоне использовалась социометрия, психодрама, социодрама и групповая психотерапия.

В 1934 Морено публикует основополагающую монографию «Кто выживет?», ставшую «Библией» социометрии (на русский язык ещё не переведена).

Морено был не только творцом, но и популяризатором своих идей. Ещё в 1931 году он основывает журнал «Impromptu», посвящённый спонтанному театру, однако вышло всего 2 номера журнала. С 1937 года Морено начинает издавать журнал «Социометрия: журнал межличностных отношений», в котором публиковались такие известные учёные, как Маргарет Мид и Гордон Олпорт.

В 1936 году в г. Биконе Морено открывает собственную психиатрическую лечебницу «Бикон-Хилл», которая становится одновременно лабораторией и учебным центром. Здесь собирались друзья и единомышленники, отсюда психодрама начала распространяться по всему миру.

В 1941 году в государственном учреждении — госпитале «Сент-Элизабет» официально открывается психодраматический театр и появляется официальная должность специалиста по психодраме. Со временем психодраматическая сцена становится частью психиатрических отделений многих госпиталей и психологических факультетов факультета. Так, в 1949 году, усилиями Генри Мюррея, театр психодрамы появляется при Гарвардском Университете. В 1942 году Морено создаёт в Нью-Йорке Институт социометрии и Театр психодрамы. В том же году Морено вместе со своей будущей женой Зеркой основывает Общество психодрамы и групповой психотерапии, которое издаёт журнал «Социатрия», а с 1947 года — «Социатрия, журнал групповой и межгрупповой терапии» (ныне — «Журнал групповой психотерапии, психодрамы и социометрии»). Кроме того, с 1943 года Общество проводит ежегодные конференции и разрабатывает стандарты обучения психодраме. Формальное обучение проводилось на базе психодраматических институтов.

В 1946 году Морено выпускает книгу «Психодрама. Том 1».

С 1950 года Морено начинает путешествовать по всему миру. Он посещает Францию, Великобританию, Германию, Австрию, Испанию, Италию; также Морено рассылает по миру своих учеников в качестве преподавателей психодрамы. В течение 10 лет психодрама выходит на мировой уровень, и в 1957 году Морено становится первым президентом Международного совета по групповой психотерапии, а затем — Международной ассоциации групповой психотерапии. В 1961 году Морено создаёт Всемирную академию психодрамы и групповой психотерапии. Первый международный конгресс по психодраме состоялся в Париже в 1964 году. В 1959 году Морено приезжает в СССР, где посещает Институт психологии и Академию Медицинских наук в Москве, и Институт имени Бехтерева и Институт имени Павлова в Ленинграде. К этому времени его книга «Социометрия: экспериментальный метод и наука об обществе» была переведена на русский язык (в 2001 заново переведена). Однако посещение Советского Союза в то время не послужило толчком к развитию психодрамы в нашей стране.

Последним монументальным трудом Морено стала его автобиография, над которой он начал работать в 1971 году.

В 1974 году Морено перенёс серию инсультов. Поняв, что он не сможет вернуться к творчеству, Морено отказался от приёма пищи и пил только воду. 14 мая 1974 года Якоб Леви Морено умер. Эпитафия на его могиле, придуманная самим Морено, гласит: «Здесь лежит человек, который принёс в психотерапию шутку и смех».

Философия и теория психотерапии Морено

Психодрама как психотерапевтический метод неразрывно связана с философскими воззрениями Морено. Сам Морено видел конечной задачей психодрамы Встречу с Богом и называл её «экспериментальной теологией».

Морено считал, что божественный акт Творения не закончен, что сила (Бог), которая когда-то создала вселенную, космос, продолжает действовать и сейчас. Человек — носитель Искры Божьей, энергии, которая не может быть накоплена и она проявляется только «здесь и сейчас», в действии. Эту энергию Морено называл спонтанностью.

В процессе со-творения, и только в нем, может осуществиться Встреча человека с Богом. В сборнике «приглашение к Встрече» есть текст «Речь о Встрече», отрывок из которого приведен в книге Г. Лейтц. Он представляет собой диалог человека и Бога. Человек спрашивает, почему Господь все еще не пришел к нему. Бог отвечает, что он знает всех людей на земле и спешит к ним, Он — в пути. Но на этом пути от одного человека к другому существуют разломы, трещины, из-за которых Он вынужден останавливаться и вникать в положение вещей. И какова бы ни была причина задержки (перечисляются «темы»: «Возникновение святости», «Как исцелить любимого», «Беспорядок в деревне», «Возникновение нищеты»), человек не готов идти навстречу Ему. Чтобы Встреча с Богом состоялась, сначала человек должен встретиться с собой, затем — с теми, кто живет с ним под одной крышей, затем — с теми, кто живет с ним в одной общине, в одной стране. Только тогда возможна Встреча с Богом:

Чтобы со мною встретиться, ты должен пройти свой путь с самого начала, начать его там, откуда ты вышел, с себя; и если ты соответствовал себе — с тех, с кем ты живешь; и если ты соответствовал им — с соседей по дому; а если ты соответствовал им, то можешь продолжить своё странствие, от места к месту, не слишком быстро, не слишком медленно, так, как получится. Под впечатлением этой встречи человек приходит к выводу: "Если я довольствуюсь тем, чтобы соответствовать людям, с которыми живу в одной квартире, и если возникает конфликт, я вступаю в борьбу, не отступаю в борьбе, выстаиваю в борьбе до конца, значит, я себе соответствовал. У меня была встреча с собою, а после того, как стал полностью себе соответствовать, покинул себя и встретился с соседями по дому. А после того, как стал полностью им соответствоватъ, я покинул их и встретился с жителями моей деревни, А после того, как стал полностью им соответствовать, я покинул их, и странствовал с места на место, и соответствовал всем, кто встречался на пути ко всем…

Если же я соответствовал всем положениям и тем, кого встречал я, и тем, кого встречали они, и так до бесконечности, тогда во встрече с тобою нет больше трещины, нет разлома, нет зла, нет досады, нет неловкости, нет несовершенства. Тогда встреча является завершенного тогда встреча не задерживает меня, как задерживают течение то рифы, то изгибы, то песчаные отмели на реке. Тогда я быстро следую вперед. Тогда я без остановок, быстрее всех следую до места, где вы живете, и к себе; который только во встрече с вами ощущает своё совершенство… Нет ничего, что помешало бы мне встретиться, мое чувство исцелено, узел развязан, встреча завершена

Вот как Грета Лейтц поясняет поэтический текст Морено:

Практический психотерапевтический подход в психодраме основывается на заключенной в методе возможности многоуровнего общения:

1. На возможности встречи с самим собой.
2. На возможности встречи с «Ты» в рамках реального жизненного сообщества, то есть in situ или, как мы еще увидим, в «полуреальности» психодрамы.
3. На возможности встречи членами малой группы или иных, возможно, более крупных групп, например этнических, в их социометрическом переплетении с естественными жизненными группами in situ или изображенных на сцене; а также на возможности встречи с членами психодраматической группы в ситуации «здесь и теперь».
4. На возможности встречи с миром как в социальном, так и в космическом значении.

Отсюда становится понятным и естественным шокирующее, если оно взято в отрыве от контекста, утверждение Морено о том, что «подлинно терапевтический метод не может иметь своим объектом меньшее, чем человечество». Психодрама в этом случае становится средством прийти к самому себе, а групповая психотерапия и социометрия — способом встретиться с Другими:

…модель Божественной вселенной стала планом, онтологическим руководством, по которому я разрабатывал социометрию — представление об обществе, в котором реализуется наша глубинная Самость…

Философские концепции спонтанности как со-творчества и Встречи реализуются у Морено в социометрии, а также в теории спонтанности и теории ролей.

Теория спонтанности

Согласно Морено, развитие человека невозможно описать ни биологической, ни социальной его обусловленностью. Для того чтобы описать развитие человека необходимо учитывать спонтанность (s-фактор). Операциональное определение спонтанности, данное Морено, звучит так:

спонтанность — это адекватная реакция на новые условия или новая реакция на старые условия

Проявления спонтанности могут быть как конструктивными, так и деструктивными. Спонтанность — это энергия, подавление которой приводит к неврозу, а бесконтрольное проявление — к психозу. «Формирующую субстанцию» для конструктивного проявления спонтанности Морено назвал креативностью.

Если спонтанность дает толчок к действию, а креативность придает ему конструктивную форму, то результатом этого процесса являются культурные консервы. Культурным консервом является, например, опубликованная книга, записанное нотами музыкальное произведение и проч. В случае психотерапии культурным консервом является полученный в результате психотерапевтического процесса новый способ поведения, мышления и чувствования. Морено относился к культурным консервам отрицательно, видя в них препятствие к творчеству, однако признавал их необходимость:

В состоящей из одной только спонтанности и креативности вселенной Создатель так бы и остался навсегда только Создателем, не наполнив вселенную, как мы знаем, телами и существами. Если бы Бог — Создатель, Тао, Брахман, высшая ценность, как бы мы ни называли принцип первопричины, — решил не создавать «консервов», то универсальный процесс протекал бы иначе: как креативность без мира

Спонтанность — креативность — культурные консервы представляют собой цикл творчества. Консервы можно «расконсервировать», приложив к ним новый творческий импульс, и тогда цикл повторяется, приводя к появлению новых консервов.

Морено описал три типа проявления спонтанности в человеческом общении: перенос, вчувствование (эмпатия) и теле.

Под переносом Морено, вслед за Фрейдом, понимал перенесение собственных чувств и представлений на партнера по общению. В результате партнер предстает как объект бессознательных представлений, а само общение не соответствует реальности.

Вчувствование — это способ общения, предполагающий способность на время отказаться от своего видения партнера, объективно воспринимать исходящую от него информацию и проникнуться его эмоциональным состоянием. Эмпатия представляет собой более здоровый, чем перенос способ взаимодействия с людьми, однако и тут партнер по общению остается пассивным объектом восприятия. Эмпатия

не способна дать удовлетворительного объяснения процессам внутри социальной конфигурации или двусторонним переживаниям в психодраматической ситуации

Истинная Встреча между двумя и более людьми, встреча, объединяющая «Я» и «Ты» в «Мы», возможна только в том случае, если все партнеры являются активными субъектами общения. Такой способ общения Морено назвал теле. Теле — это соотнесенное с реальностью восприятие и вытекающее из него отношение двух (или нескольких) человек. Общение, основанное на теле, характеризуется креативностью. В его основе лежит взаимное принятие роли:

Прогулка вдвоем: глаза в глаза,
уста в уста,
и если ты рядом, хочется мне
вырвать глаза твои из впадин
и вставить их вместо моих,
а ты вырвешь мои
и вставишь их вместо своих,
тогда буду я глядеть на тебя твоими,
а ты взглянешь на меня моими
глазами.

Теле-отношения — это не обязательно «отношения в любви», как часто их понимают. Учитывающая реальность конкуренция с сопутствующими ей враждебными чувствами между партнерами так же может быть основана на теле.

Именно теле-отношения являются истинным предметом изучения социометрии и предметом взаимодействия в групповой психотерапии

Групповая психотерапия

Идея групповой психотерапии естественно вытекает из философии Встречи. Если встретиться с Богом (обрести свою спонтанность) человек может, только встретившись с другими людьми, то очевидно, что психотерапия (как способ Встречи) в группе более эффективна, чем психотерапия один на один. Эта форма работы, широко распространенная сегодня, в начале прошлого века была революционной. Задачей групповой психотерапии является создание психотерапевтического сообщества, или преобразование существующего сообщества с его формальной иерархией, в психотерапевтическое, основанное на теле-отношениях. Эту задачу можно решить, используя психодраму, основанную на социометрии.

Социометрия

Психодрама, с которой традиционно связывают имя Морено, не существует сама по себе, как набор техник. Любая техника является психодраматической тогда и только тогда, если её исполнитель мыслит в рамках философии и психотерапевтической триады Морено. В психотерапевтическую триаду, помимо психодрамы, входят социометрия и групповая психотерапия. Вне этих рамок даже обмен ролями перестает быть психодраматической техникой, а непсиходраматические техники, внесенные в этот контекст, напротив, становятся драматическими. Основу «психодраматического мышления» составляет социометрия.

Социометрия — это способ измерения межличностных отношений, призванный обнаружить глубинную, основанную на теле-отношениях структуру группы, в отличие от формальной её структуры.

Если в комнату входят, скажем, десять незнакомых между собой человек, то каждый из них, осознанно или неосознанно, формирует своё впечатление об окружающих, делает свои выборы. Эти выборы основываются на силах притяжения — отталкивания: Маша с Васей в разведку бы не пошла, но с удовольствием провела бы вечер, а вот с Петей будет скучно в ресторане, но для разведки он вполне годен.

В данном случае «разведка» и «поход в ресторан» — это критерии выбора. Критерии притяжения или отталкивания зависят от индивидуального опыта человека, их количество у каждого человека огромно, если не бесконечно.

В классической социометрии мы сначала в действии разогреваем группу, чтобы выявить наиболее значимые для неё критерии in situ, а уж потом просим участников группы сделать свой выбор. В результате мы получаем социометрическую картинку «притяжений» и «отталкиваний» по данному критерию для данной группы — социограмму. В психотерапевтической группе, где каждый участник обозначает свой выбор, кладя руку на плечо тому человеку, кого он выбрал, социограмма становится очень наглядной и является психотерапевтическим инструментом сама по себе.

То, какие именно критерии задаются или выявляются в группе, зависит от задач, стоящих перед социометристом. Например, в начале группы, когда у участников повышен уровень тревоги, вполне уместно задать такие критерии как «кто в этой группе больше других похож на тебя» или «кому бы ты доверил поливать цветы в твоей квартире в своё отсутствие». Таким образом, в зависимости от своих целей, социометрист структурирует океан выборов, уже существующих у каждого участника.

Следует помнить, что мотивация и семантика у каждого своя, и понимать критерии люди могут по-разному. Предположим, мы в группе подростков задали критерий «с кем бы вы хотели сидеть за одной партой», и получили взаимный положительный выбор Маши и Вани. Казалось бы, можно смело сажать их за одну парту, но можно и уточнить, чем они привлекают друг друга. И тогда может оказаться, что Ване Маша нравится как девушка, ему приятно сидеть с ней вместе, а Маша выбрала Ваню потому, что он сдержанный, и не будет мешать ей прилежно заниматься. В приведенном примере выбор Маши и Вани основан не на теле-отношениях, а на переносе, Встречи не происходит. В книге «Кто выживет» Морено приводит несколько правил, необходимых для того, чтобы социометрия состоялась.

Правило разогрева или активной продуктивности. Для того чтобы социометрия состоялась, участники группы должны быть активны, то есть любой социометрии должен предшествовать разогрев. Направление разогрева, выявляющего социометрический критерий, значимый для группы, должно соответствовать внутренней склонности участников группы. Иначе они потеряют спонтанность, Встреча не состоится.

Правило «совместного действия» исследователя с группой Для того, чтобы результаты социометрии обнаруживали глубинную, а не формальную структуру группы, экспериментатор должен быть частью группы.

Правило общего участия в действии Каждый участник вовлечен в действие таким образом, что он проводит свой собственный эксперимент, и в равной степени с исследователем отвечает за координацию всех экспериментов, происходящих в группе.

Социограмма, полученная в результате грамотно проведенной социометрии, становится материалом для психодрамы. Результаты психодрамы, в свою очередь, оцениваются социометрически.

Психодрама

В буквальном переводе с греческого это слово означает «действие души», и ключевое слово здесь — «действие». В отличие от существовавших к началу 20-х годов методов психотерапии, психодрама не была «разговорным» жанром. Проблема пациента, который в психодраме называется протагонистом, то есть актером, играющим главную роль, решалась с помощью разыгрывания её на психодраматической сцене.

Важно подчеркнуть, что в рамках психотерапевтической триады Морено психодрама является способом снять блоки спонтанности, препятствующие осуществлению Встречи.

Библиография (издания на русском языке)

Книги Я. Л. Морено

• Морено, Дж. Театр спонтанности / Пер. с англ., авт. вступ. ст. Б. И. Хасан. — Красноярск: Фонд ментального здоровья, 1993.
• Морено, Я. Л. Социометрия: Экспериментальный метод и наука об обществе / Пер. с англ. А. Боковикова, под научной редакцией Золотовицкого Романа Александровича (инициатора издания), — Москва: Академический Проект, 2001, ISBN 5-8291-0110-6
• Морено, Я. Л. Психодрама / Пер. с англ. Г. Пимочкиной, Е. Рачковой. — Москва: Апрель Пресс: ЭКСМО-Пресс, 2001.

Литература о Я. Л. Морено

• Гессманн, Х.-В.: Megalomania normalis oder der Versuch einer Biographie J. L. Morenos. In: Bausteine zur Gruppenpsychotherapie, Band 3 Verlag des PIB, Duisburg, 1994, S. 23 - 57, ISBN 3-928524-23-2
• Гриншпун, И. Б. Идеи Джекоба Леви Морено в контексте развития западноевропейской и североамериканской психологии XX столетия : Дис. … канд. психол. наук : 19.00.01. — Москва: Московский педагогический государственный университет, 2002.
• Марино, Р. Ф. История Доктора : Д. Л. Морено — создатель психодрамы, социометрии и групповой психотерапии / Пер. с англ. М. И. Завалова. — Москва: Класс, 2001.
• [www.asgpp.org/docs/WSS/wss%20index/wss%20index.html Монография «Кто выживет?»]  (англ.)
• Сакс, Дж. М. Голос Я. Л. Морено: Интервью с создателем психодрамы // Психодрама и современная психотерапия. — 2003. — № 1. — С. 5-21.

Литература по психодраме

• Айхингер А., Холл В. Психодрама в детской групповой терапии. Пер. с нем. — Москва: Генезис, 2003. — 256 с.
• Айхингер А., Холл В. Детская психодрама в индивидуальной и семейной психотерапии в детском саду и школе: Пер. с нем. — Москва: Генезис, 2005. — 336 с.
• Барц Э. Игра в глубокое: Введение в юнгианскую психодраму / Пер. с нем. — Москва: Класс, 1997. — 144 с.
• Блатнер Г. А. Психодрама, ролевая игра, методы действия: в 2-х ч. — Пермь, 1993. — Ч. 1. — 88 с; Ч. 2. — 107 с.
• Гессманн Х.В. Гуманистическая психология и гуманистическая психодрама. Москва 2012
• Келлерман П. Ф. Психодрама крупным планом: Анализ терапевтических механизмов / Пер. с англ. — Москва: Класс, 1998. — 240 с.
• Киппер Д. Клинические ролевые игры и психодрама: Пер. с англ. — Москва: Класс, 1993. — 222 с.
• «Играть по-русски». Психодрама в России: истории, смыслы, символы / Сост. Е. В. Лопухина, Е. Л. Михайлова. — Москва: Класс, 2003. — 320 с.
• Лейтц Г. Психодрама: теория и практика. Классическая психодрама Я. Л. Морено: Пер с нем. — Москва: Прогресс; Универс, 1994. — 352 с (2-е издание: Москва: «Когито-Центр», 2007. — 380 с.)
• Лейтц Г. Сыграть свою жизнь на сцене: пер с фр. — М.: Академический проект, 2008. — 132 с.
• Михайлова Е. Л. «Я у себя одна», или Веретено Василисы. — Москва: Класс, 2003. — 320 с.
• Монодрама: Исцеляющая встреча. От психодрамы к индивидуальной терапии / Под ред. Б. Эрлахер-Фаркас, К. Йорда. — Киев: Ника-Центр, Эльга, 2004. — 292 с.
• Психодрама: вдохновение и техника / Под ред. П. Холмса, М. Карп. Пер. с англ. — Москва: Класс, 1997. — 288 с.
• Руководство по психодраме / Под ред. М. Карп, П. Холмса, К. Б. Таувон. Пер. с англ. — Киев: Изд. П. Горностай, 2013. — 344 с.
• Холмс П. Внутренний мир снаружи. Теория объектных отношений и психодрама / Пер. с англ. — Москва: Класс, 1999. — 288 с.
• Шутценбергер А. А. Психодрама / Пер. с франц. — Москва: Психотерапия, 2007. — 448 с.

См. также

• Психодрама
• Социодрама
• [www.psihodrama.ru/t32.html Фотографии Якоба Леви Морено]

Ссылки

• [www.psychodrama.ru/ Психодрама в России]
• [www.psihodrama.ru/ Психодрама: форум, новости]
• [psychodrama.narod.ru/ Психодрама. Московская психодраматическая конференция]
• [www.psycholog.4wish.ru/psixodrama/yakob-levi-moreno-i-istoki-psixodramy.html Якоб Леви Морено и истоки психодрамы]

Отрывок, характеризующий Морено, Якоб Леви

Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.