Моринский, Владимир Александрович

Священномученик Владимир Александрович Моринский
Рождение	24 июня (6 июля) 1883(1883-07-06) Санкт-Петербург
Смерть	15 сентября 1937(1937-09-15) (54 года) Карагандинская область
Почитается	в православии
Прославлен	2000 год / Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви / Москва
В лике	священномучеников
День памяти	2 (15) сентября
Подвижничество	мученическая кончина

Владимир Александрович Моринский (24 июня 1883 года, Санкт-Петербург — 15 сентября 1937 года, Казахстан) — священник, святой Русской православной церкви, причислен к лику святых как священномученик в 2000 году для общецерковного почитания.

Биография

Рано осиротел, был отдан на воспитание в патронажный частный церковный хор. В 1903 году вместе с церковным хором переехал в Москву, пел в московских храмах.

• 1912 Получил место учителя пения в г. Клину Московской губернии. Одновременно в течение полугода был регентом соборного хора. Затем переехал в селе Спас-Квашонки Калязинского уезда Тверской губернии, преподавал пение в местной школе, возглавлял церковный хор.
• 1916—1917 Служил рядовым в 238-м запасном стрелковом пехотном полку в Орле.
• 1917 Преподавал пение в школах Москвы.
• С 1924 года Работал в различных советских учреждениях, пел в церковном хоре.
• 27 июля 1934 Рукоположён во диакона к храму мучеников Адриана и Наталии в г. Лосиноостровская под Москвой (ныне в черте Москвы).
• Август 1934 Рукоположён во священника в том же храме. Ревностно исполнял обязанности пастыря, был известен как усердный молитвенник и подвижник. Позднее на следствии свидетели рассказывали, что по молитвам священника происходили исцеления.

Первый арест

Арестован 1 апреля 1935 года по обвинению в антисоветской агитации. Заключен в Бутырскую тюрьму. Виновным себя не признал. Был приговорён к 3 годам ИТЛ в Бурминском отделении Карагандинского лагеря, где работал заведующим фуражным складом.

Второй арест и мученическая кончина

Арестован вторично в лагере 1 сентября 1937 года по групповому делу епископа священномученика Дамаскина (Цедрика). Обвинен в том, что, «будучи заключенным и отбывая наказание в Карлаге НКВД… продолжал свою контрреволюционную деятельность, выражавшуюся в том, что собирались… Цедрик, Моринский и Лилов и устраивали пение молитв в здании почтовой экспедиции, с Горячевым неоднократно устраивали чтение вечерних молитв, а также убеждали заключенного не отказываться от священного сана». Виновным в «контрреволюционной деятельности» Виновным в предъявленных обвинениях себя не признал.

Расстрелян по постановлению тройки УНКВД по Карагандинской области от 10 сентября 1937 года вместе со священномучениками Дамаскином, протоиереем Евфимием (Горячевым) и другими.

Канонизация

Причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания Деянием Юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви, проходившего 13—16 августа 2000 года в г. Москве.

День памяти: 2/15 сентября и в Соборе новомучеников и исповедников Российских.

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/158986.html Владимир Александрович Моринский] в [www.pravenc.ru/ Православной энциклопедии].
• База данных «Новомученики и исповедники Русской Православной Церкви XX века» Православного Свято-Тихоновского Богословского Института.

Отрывок, характеризующий Моринский, Владимир Александрович

– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.